Бумажку он взял, протянул к ней четыре свободных пальца правой руки, но не поглядел на нее, глядел в глаза Кашневу, не мигая, по-прежнему мерно сопя.
Я вас прошу прочитать ее при мне! Не угодно ли прочитать, а не прятать! подбросил голову Кашнев, а голосом сказал не особенно громким, только подсушил каждое слово, казенными сделал слова.
Про-ку-рор будущий! нараспев проговорил Дерябин, улыбнувшись глазами, а губы тут же он забрал в рот, чтобы не улыбнуться широко и полно, чтобы не засмеяться; от этого все лицо стало лукавым.
Как раз в это время закричал попугай в столовой. Его разбудили светом и голосами, и теперь он сердито трещал спицами, кричал и ругался, как выживший из ума злой старикашка.
А Кашнев прощупал в кармане колючий значок и медленно, нарочно медленно, приладил его на груди и закрепил кнопкой.
Командиру эшелона я подам рапорт подробный рапорт, сказал он опять служебно четко; и так как Дерябин смотрел на него так же, как и смотрел, зажавши губы, улыбаясь глазами и не говоря ни слова, то Кашнев повернулся и пошел в столовую, куда падал через двери свет полосой, по этой полосе прошел в третью комнату, пустую и темную: нужно было найти шинель и фуражку, одеться и уйти, но никого не было в комнате.
Культяпый! крикнул Кашнев, невольно с таким же тембром голоса, как у пристава, и вдруг услышал: сзади раскатисто хохотал Дерябин. Даже как-то жутко стало от этого хохота.
Митя! Прокурор! кричал пристав. Вот роль я как выдержал! Хорошо? и заколыхалась сзади его сырая фигура, приволокла с собою кощунство, трущобу.
Нет уж, будет! Ради бога, увольте! Довольно!
Кашнев так был смущен этим новым изгибом пристава, что ничего не мог сказать больше, только нижняя челюсть дрожала.
Культяпый высунул седую голову, прокатившись неслышно по полу, неодетый, в одной рубашке, босой, маленький, весь собранный в белый комочек, похожий на какаду; догадался, что нужно, скрылся и тут же вытащил откуда-то фуражку и шинель; неслышно стоял с ними старенький, мигая глазами.
Митя? Зачем? умоляющим голосом сказал вдруг Дерябин, тихо взяв Кашнева за плечи. С постели тебя поднял, это глупо вышло Очень глупо, и в том каюсь, прошу простить!.. Может быть, водочки выпьем, а? Да не одевайся же, брось! Что ты? На черта мне было в каземат? Да это ж я в конюшню хотел, лошадь там больная, посмотреть и только факт! Ничего больше.
И, говоря это, он сжимал Кашнева все теснее мягко, плотно и жарко, и, должно быть, мотнул головою Культяпому или просто посмотрел на него выразительно: ушел куда-то Культяпый с шинелью.
Нет уж, будет! И нечего мне ерунду эту Я не мальчик! старался как можно злее и резче выкрикнуть Кашнев, но странно, не вышло.
Митя! У тебя ж душа! восторженно кричал Дерябин, поворачивая его незаметно опять к столу, с которого не прибраны были еще бутылки и консервы. Вот вишневый ликер, не хочешь? Даже и кофе можно сварить, я сам сварю Но чтобы не отличить шутку от сурьеза простой шутки армейской, Митя, как же ты так? Ведь сам служишь в армии!.. Я тебе спать не дал, но-о ты ведь выспишься дома, ты молодой, что тебе? Я вот сам третью ночь не сплю Бессонов!.. Митя! Если б ты знал, как мне моя служба опротивела! Ах, черт же ее дери, если бы ты знал только!
Он насильно посадил Кашнева в мягкое кресло перед столом, сам, поворотившись оборотисто, вынес из спальни лампу и, в то время как Кашнев смотрел на него недоверчиво и нетерпеливо, все время порываясь встать и уйти, говорил как будто даже и не пьяно, сердечно, искренне, возбужденно:
Митя, ты вот честный, я понимаю, я не олух, слава тебе господи, олухом никогда не был, но-о у меня ж сила! Борцом в цирке где угодно выступать могу и без упражнений безо всяких, черт их дери! Куда сила идет? На кого? Я тебе перечту сейчас по пальцам, а ты слушай. Сила идет на воров, на мошенников, на мерзавцев, на прохвостов, на шваль, на цыган, на на образа-подобия человеческого не имеющих, на грабителей, на сволочь неисчерпаемую, двенадцатый палец, на уличаемых, на предателей, на бродяг, на левых, но и на правых также, на пропойц, на укрывателей, на всякого вообще, который прячет, черт его дери!.. Да ведь нет его, факт, нигде его нет, человека, которому прятать нечего. Всякий прячет, потому что вор, а я гончая собака, бегаю, нюх-нюх кусты нюхаю За что осужден? А это и есть основа всех основ: воровать воруй, но прячь! Прячь, все киты здесь: тут тебе и социология, и генеалогия, и геральдика, и восточный вопрос!.. Митя, ведь честного дела этого, я его так ищу, как свинья лужи, уж сколько лет! На честное дело я на пятьдесят рублей в месяц пойду! Факт, я вам говорю!.. Вот тужурка видишь? Два года ношу, с уж на ней всякая кровь на ней побывала за два года: и цыганская, и молдаванская, и армянская, и хохлацкая, и кацапская, отмывал и ношу, нарочно не меняю ношу. Да без этого (сжал он тугой кулак пуда в полтора весом) с этим народом, да без этого, тебя как нитку в иголку вденут босяцкие портки латать, факт! У нас жестокость нужна!.. Строй жизни, строй жизни! Никакого строя жизни нет у нас, черт его дери! Половодье! телеги не вывезешь!.. У нас кости твердой нет, уповать не на что, понимаешь? Лежит и по земле вьется, сукин сын, а встать не может. Как это нас вот теперь на Дальнем Востоке ты подумал? Да скажи мне при начале войны, что нас будут я бы за личное оскорбление счел, и капут, безо всякой бы дуэли капут!.. Митя, вот крещусь и божусь, в случае насчет свободы если, пойду! Дай только с кем идти и пойду, опереться чтоб было на что-нибудь и конец, пойду! Потому что и мне, хоть я и пристав, нужно, чтобы было что уважать!.. Милый мо-ой! Да что же мне, кроме как приставом, и места нету? Да я всякого дела на своем веку переделал, манеж беговой! И еще меня на сорок манежей осталось, факт!.. Приду и скажу: с потрохами берите, если годен, брей лоб и на позицию рысью марш-ма-арш! Везде гожусь!.. Я? Я везде гожусь, милый мо-ой! И людей я могу школить так, что и они годятся, возле меня дармоедов нет! У меня вон Культяпый, нянька мой, божий старик, а я и ему спать не даю, когда сам не сплю, верно! И если бью я кого, противно тебе, то ведь, милый мой, ты юрист, сам знаешь: кто сам не хочет, чтобы его били, того не бьют! Ведь даже и история вся, что она такое? Только и всего, что мемуары, кого и за что били, по порядку. Зря и людей не бьют. Бьет тот, у кого право на это есть. А что такое право, это уж мне юристы говорили никто этого толком не знает: прав всяких много, а что такое право точно и ясно, это вам, правоведам, неизвестно, факт.
Как неизвестно? спросил было Кашнев, но тут же забыл об этом.
Вот что было.
Пристав говорил, а Кашнев чувствовал себя отдельно, его отдельно. Он еще раньше искал слова, теперь нашел: на него «хлынул» пристав, просто прорвал какую-то плотину и хлынул, и такое ощущение было, точно увяз по колено в хлынувшем приставе, как в чем-то жидком и густом. Теперь он не думал уже, что он в наряде, на службе, наряда не было и службы не было, был только Дерябин. Роста он был огромного, плечист, полнокровен, лупоглаз, с осанистым бычьим подгрудком, говорил гулким басом немного в нос, и вот лился кругом и бурлил кудряво, как вода на быстрине, только он, Дерябин, и не пристав даже, а просто Дерябин Иван, сначала Дерябин, а потом уж пристав, сначала сделает, а потом в слове «пристав» найдет оправдание.
Теперь Кашнев был совершенно трезв, и все, что он видел, он видел по-молодому ясно, и пустоту больших комнат ощущал так же отчетливо, как запахи: сургуча из канцелярии рядом, кислых консервов со стола, потного тела Дерябина и не мог отделаться от представления: по колено угряз.