Да всех обстоятельств дела я и сам не знаю. Получил будто бы этот Офросимов подряд на шитье солдатских сапог, а в Тверской губернии есть такое село Кимры, где только этим все и занимаются сапоги шьют и старики, и ребята, и бабы, все под итог Ну вот, значит, Офросимову, как он тверской помещик и член Государственного совета, и кожи в руки.
Кожи для солдатских сапог? И много? оживленно, однако не без лукавства, спросил интендант.
Мне кажется, что-то очень много, так что я даже усомнился: двести тысяч пудов! вопросительно посмотрел на интенданта поручик, но интендант отозвался, пожав плечами:
Что же, большому кораблю большое и плаванье Я, впрочем, про это дело знаю: интендантство ведь продало Офросимову эти кожи, а не кто другой. Но дело в том, что кожи эти он со своим зятем купил у казны по четыре рубля за пуд и, не успев еще внести за них деньги, которых и не было у обоих компаньонов, ведь почитай миллион! перепродал кожи партиями частным поставщикам сапог по двадцать уже рублей за пуд!
А это уж четыре миллиона! вставил Ливенцев.
Вопрос: сколько за пару сапог будут драть с казны эти поставщики? возмущенно заметил кавказец, а капитан кивнул ему выразительно, добавив при этом:
Охулки на руку не положат, будьте покойны!.. Мне кажется даже, что депутаты Шингарев и Годнев внесли вопрос об этих кожах в Государственную думу, и я в свое время читал в газетах, что дело об этом подниматься не будет.
Вот видите, господа, как воруют тверские и витебские! с загоревшимися глазами обратился Ливенцев непосредственно к артиллеристу. Орловским, конечно, не уступают. Но любопытно бы знать, из каких губерний вышли дельцы артиллерийского ведомства, перед которыми, если верить слухам, все эти члены Государственного совета воры просто мальчишки и щенки!
А что такое? Какие дельцы артиллерийского ведомства? обиженным несколько тоном спросил капитан.
Неужели не знаете? удивился Ливенцев. А в тылу ведь говорят об этом без утайки. Я знаю, что снарядов у нас не было уже в начале войны, сейчас же их доставляют, конечно, из запасов наших союзников. Тяжелых орудий у нас тоже было очень мало
И сейчас мало, вставил капитан.
Вот видите как! А между тем ревизия обнаружила, что не четыре миллиона, а целых два миллиарда прикарманили молодцы из артиллерийского ведомства в Петрограде!
Разве два миллиарда? счел нужным удивиться интендант, хотя тут же добавил: Я что-то слышал подобное, но не давал веры: мало ли что болтают!
Какое же «болтают», когда уж и особая комиссия назначена для расследования этого дела, возразил Ливенцев, и возглавляет эту комиссию прокурор рижского окружного суда Якоби!
Я не читал об этом в газетах, сказал поручик.
Еще бы так вот и напечатали это в газете! вскинулся на него штабс-ротмистр.
Слухи верные, так как называют и имена, продолжал Ливенцев. Говорят даже, что великий князь Сергей Михайлович, ведающий артиллерийскими делами, пытается сорвать расследование, науськивает на Якоби известного сенатора Гарина, но дело уж получило большую огласку, хотя и в стороне от газет. Если о законной жене иные знатоки жизни говорят: «Жена не стакан вина один не выпьешь», то тем более о двух миллиардах можно сказать, что рассовать их можно было только в очень большое количество карманов между прочим и в карманчик балерины Кшесинской, которую, как всем известно, содержит сам великий князь. Авось расследование выяснит, кто скопился там, в артиллерийском ведомстве в Петрограде, не немцы ли?
Сухомлинов, бывший военный министр, как кажется, не из немцев, однако где он сейчас? вопросом на вопрос ответил Ливенцеву интендант, но кавказец штабс-ротмистр быстро поддержал прапорщика:
Если даже и не немец, так что из того? Сам не немец, так зато жена немка или в этом роде! А вы знаете, как приказано относиться у нас к пленным немцам? Наши пленные работают у немцев, как черти, а немцы у нас в плену пальцем о палец не ударят. Кто настоял на этом? Александра Федоровна вот кто! Потому что ярая немка!
Я тоже слышал довольно пакостную историю насчет валенок, сказал капитан, будто бы немцы прошлым летом закупили у нас и вывезли через Финляндию огромную партию валенок Спрашивается, кто же им продал их и кто позволил вывезти?
Даже и хлеб вывозили через ту же Финляндию сотнями тысяч пудов, добавил интендант, а у нас теперь большие затруднения с доставкой хлеба на Северный фронт и даже в Петроград.
Вот видите, и вы кое-что знаете! подхватил это Ливенцев. Спрашивается, с кем же мы воюем? И там ли мы воюем, где следует? И нет ли в этой смене главнокомандующих Юго-западного фронта какого-нибудь далеко рассчитанного хода, как у заправских шахматистов?
То есть, какого же именно? спросил поручик, отрываясь от своей зловонной трубки.
Ливенцев отмахнул от себя дым рукой и ответил неопределенно:
«Наружность иногда обманчива бывает» Это из басни. А иногда делают с виду «как можно лучше», только затем, чтобы вышло как можно хуже.
Кто же так делает? не понял капитан.
Кто? Да вот именно те, кто ведает высшей политикой, сказал Ливенцев. Те, кто могут безнаказанно рассовать по карманам два миллиарда и оставить фронт без снарядов и пушек; кто производит, тоже безнаказанно, уголовные махинации с кожей для солдатских сапог и тем самым разувает фронт; те самые, кто продает и валенки и хлеб, чтобы у нас не было ни того, ни другого, а у немцев чтобы непременно было; те самые, при ком нельзя даже и заикнуться о том, что у нас в армии подозрительно много генералов немцев, потому что сейчас же они обзовут это «пошлым немцеедством». А Вильгельм тем временем всячески добивается, чтобы Швеция или сама бы выступила против нас, или хотя бы пропустила его войска через свою территорию, потому что в Берлине уже готов план напасть через Финляндию на Петроград, так сказать, в самый центр мишени направить удар. О том же, чтобы у нас фронт был везде и всюду, куда ни повернись, об этом Вильгельм и его присные позаботились гораздо раньше, конечно, чем начали против нас войну.
Так что выходит, по-вашему, что это удивительно даже, как мы почти уж два года воюем, а? спросил, улыбаясь, поручик. Однако все-таки вот воюем.
Разумеется, воюем, что же больше делать? улыбнулся и Ливенцев. Вопрос только в том, во имя чего воюем Ничто в природе не пропадает, это закон. Не пропадают зря и все наши усилия и жертвы, конечно. Жертвы эти приносятся на алтарь, только какому богу? Поскольку я человек любознательный, то мне хотелось бы узнать это заранее, а не тогда, когда меня укокошат и когда я, будучи уже бесплотным духом, стану всеведущ.
Вы разве верите в это? удивленно спросил его поручик.
Ливенцев заметил, что не менее удивленно поглядели на него и другие офицеры, поэтому он шире распустил свою улыбку и ответил не столько поручику, сколько всем вообще:
Вот видите как, скажешь не на уроке закона божия, а вот так в приватной беседе о бессмертии души, и на тебя смотрят, как на спятившего с ума. А между тем тот же генерал Брусилов, насколько я слышал, усердно занимается на досуге столоверчением, вызывает дух своей покойной жены, задает ему, этому духу, вопросы и будто бы получает ответы. Пусть это, как бы это сказать помягче? маленькая и вполне простительная в его почтенные годы слабость, но я бы на его месте этого не делал, неудобно как-то в двадцатом зеке терять время на такие пасьянсы, тем более главнокомандующему целым фронтом!
Злой, злой у вас язык, прапорщик! деланно-добродушно заметил интендант, но Ливенцев не согласился с этим.
Язык обывательский, а не злой. И совсем не таким языком надо бы говорить о том, что творится вокруг нас и что творят с нами. Но если даже и плетью, как известно, обуха не перешибешь, то языком тем более.
В это время другой прапорщик, белокурый и скромный, выходивший из вагона, вошел в купе и сказал:
Сейчас, господа, подъезжаем к большой станции, где есть буфет.
Что и требовалось доказать! весело отозвался ему за всех Ливенцев.
И в купе началось оживление, которое всегда бывает у засидевшихся путешественников, когда им преподносится возможность выйти из вагона, пройтись по перрону, поглазеть туда-сюда по сторонам, съесть тарелку борща, выпить стакан чая.
IIНа станции этой пассажирский поезд стоял долго пропускал поезда товарные: одни порожняком идущие с фронта, другие груженные орудиями, боевыми припасами, продовольствием, маршевыми командами на фронт.
Здесь вообще уже чувствовалась близость фронта, знакомая прапорщику Ливенцеву. Однако, отвыкнув от этой суеты за два месяца, проведенных в тыловом госпитале, он присматривался ко всему кругом с большим любопытством.
Когда его увозили с фронта, стояла еще зима, крутила поземка, поля лежали белые до горизонта, на котором толпились тоже белые холмы; теперь же упруго все дрожало, как туго натянутая струна, весенним подъемом сил. Ощутительно било в глаза это брожение во всем бодрых и бойких весенних соков, но в то же время хотелось думать Ливенцеву, что весна весною, а подъем настроения сам по себе. Точнее, счастливое совпадение двух весен в природе, как и на фронте.