Вот ка-ак!
Ливенцев сделал несколько шагов по перрону, чтобы можно было говорить громче, и спросил, хотя не питал никакого расположения к Добычину во время службы с ним в одном полку:
Как же все-таки он был убит, при каких обстоятельствах?
Обстоятельства такие, ваше благородие бандировка была, и найдись осколок на ихнюю голову, в один раз упали и не живые, объяснил Старосила и добавил: Я только до этой станции должен, а дальше не знаю уж, как: везти ли его будут на ихнюю родину, или здесь где поховают Унтер-офицер этот, каптенармус Макухин, он, говорили так, из богатых людей, вполне может и дальше ехать, ему что! И даже гроб он достал не простой, а цинковый.
Это был наш заведующий хозяйством подполковник Добычин, обратился к Обидину Ливенцев, а Старосила сказал:
Вот рады будут все в нашей роте, как вы ее опять примете, ваше благородие!
Ну вот, рады, что ты, брат, не все ли равно, что я, что другой?
Как можно, ваше благородие! Разве наша солдатня, она хотя бы какая ни на есть, не понимает? и Старосила почему-то поглядел при этом на Обидина и добавил: Не в нашу ли роту и вы тоже будете?
Нет, я в другой полк, ответил, улыбнувшись, Обидин.
Я тоже в другой полк, его же словами ответил Старосиле и Ливенцев.
Шуткуете? оторопел Старосила.
Ничуть. Вполне серьезно! Даже в другую дивизию.
И, видя, что Старосила вполне непритворно опечален, хлопнул его по плечу, объясняя:
С начальством ничего не поделаешь, взяло и назначило в другую дивизию: там я оказался нужнее Прощай, брат Старосила! Мне надо идти в свой вагон, торопливо сказал он вдруг, обнял его так же, как и при встрече, и пошел, едва взглянув в сторону дочери Добычина и ее мужа Макухина.
Вот не думал, что такая сидит во мне привычка к своей роте, извиняющимся тоном обратился он к Обидину. Великое дело оказались окопы, в которых вместе торчали, которые и заняли вместе с бою А этот Старосила, он был толковый взводный, если бы в новом полку были у меня хоть немного похожие, стал бы я, как говорится, кум королю и сват Гаврику.
Обидин поглядел на него испытующе и спросил осторожно:
То есть, толковый он был взводный в смысле защиты или как-нибудь еще?
И защиты и атаки тоже, а как же иначе? немного удивился и тону и смыслу этого вопроса Ливенцев.
Кругом сновала толпа военных всяких рангов шумная и однообразная, лишь кое-где расцвеченная белыми халатами сестер милосердия и их яркими красными крестами. Сестры были из санитарного поезда дома скорби на колесах.
Оттуда и туда резво бежали засидевшиеся санитары с чайниками. Там в одном из вагонов кто-то громко воюще стонал с небольшими перерывами; в то же время два военных врача, шинели внакидку, медленно прогуливались в тени около другого вагона.
На платформе тяжело двигались тележки с ящиками из новеньких веселых досок и фанеры, на которых что-то было написано, наляпано черной краской. То и дело слышались рабочие крики: «Посторонитесь!.. Дайте ходу!.. Поберегись, эй!»
Весна и тепло между тем заставляли многих забывать о том, что отсюда же не очень далеко до фронта, где очень часто ревут пушки и стрекочут пулеметы. То там, то здесь вспыхивал заливистый женский смех, заботливо подкручивались усы, молодцевато выпячивались груди, кое у кого украшенные белыми крестиками.
Но исподволь во все звуки вокзала, покрывая их, врывался сверху жужжащий, однообразный, ровный гул, и когда он заставил всех поднять головы кверху, послышались крики:
Аэроплан!
Немецкий!
Почему же немецкий? Может быть, и наш!
А зачем здесь наш?
Немецкий! Вот увидите!
Сейчас начнет бросать бомбы!
Да что вы говорите!
Говорю, что надо! А другого не видно?
Кажется, нигде не видно
Шеи всех вытягивались, наблюдая за полетом вражеского самолета; и в то же время все пятились назад, готовясь куда-то и как-то скрыться от губительной бомбы, которая, казалось, вот-вот полетит вниз на станционное здание, или на перрон, или на какой-либо из поездов, стоящих на путях в ожидании отправки.
Воздушная машина кружилась над станцией замедленно и довольно низко. Ни у кого уж не оставалось сомнения в том, что она немецкая. Спрашивали один другого: неужели нет орудий, чтобы сбить разбойника? Дамы сочли самым надежным укрытием зал первого класса и кинулись туда толпой
Тревога оказалась напрасной, аэроплан потянул к западу и наконец скрылся из глаз.
Тревога оказалась напрасной, аэроплан потянул к западу и наконец скрылся из глаз.
Сфотографировал немец станцию и ушел, сказал Ливенцев подошедшему к нему капитану-артиллеристу, а бомб не бросал, хотя и мог бы.
Вообще ведь они только приличия ради пишут о своем весеннем наступлении на нас от моря до моря, а на самом деле задирать нас желания пока не имеют, отозвался капитан.
Почему же все-таки не имеют желания? с живейшим интересом спросил Обидин.
Ну, известно уж почему! усмехнулся капитан. О сепаратном мире с нами ведутся переговоры. Александра Федоровна вкупе с Распутиным стараются изо всех сил.
Я даже слышал мельком, вставил Ливенцев, будто Распутин по пьяной лавочке говорил одному адвокату: «Если мы в марте не подпишем с немцами мира, наплюй мне тогда в рожу!..» Адвокат этот распускал такой слух в феврале
А март уже прошел перебил его капитан.
Отсюда следует, что был бы теперь под рукой у адвоката Распутин, а наплевать ему в косматую рожу он уже имел право, закончил Ливенцев.
Зато Россия-то ведь не имеет права на сепаратный мир, как же может она его заключить? не совсем смело, однако с затаенной надеждой на желательный ответ спросил его Обидин, и Ливенцев оправдал его надежду.
Э-э, сказал он, «не имеет права»!.. Право мы носим на концах наших штыков за неимением у нас более выразительных средств войны. Дело не в том совсем, имеем или не имеем мы право заключать мир, а выгодно ли это для нас, или не выгодно. Мы можем заключить мир, даже, пожалуй, получить и какую-нибудь прирезку территории по этому миру, но зато мы развяжем руки Вильгельму, и он всеми своими силами обрушится на Запад и его раздавит А когда он сделает это, то что ему помешает, несмотря на мир с нами, послать против нас, демобилизованных, все армии свои с Запада? Это и будет divide et impera! разделяй и властвуй.
Так что, по-вашему, выходит выбора у нас нет, продолжать эту бойню мы должны? с тоскою в голосе спросил Обидин.
Да, выбора нет, должны, его же словами, но твердо ответил Ливенцев.
Тогда что же тогда не о чем и говорить больше Остается одно помирать, пробормотал Обидин.
Ливенцеву, видимо, стало жаль его. Он положил руки ему на плечо и сказал, улыбаясь:
Помереть мы с вами всегда успеем, но сначала надо попробовать кое-что путное сделать.
А что же именно «путное»?
Да, в самом деле, что вы называете «путным»? почти одновременно спросил и капитан.
Ну, уж, разумеется, не сдачу в плен, уклончиво ответил Ливенцев.
Между тем в это время санитарный поезд, после свистков, дерганья и лязга, отодвинули куда-то дальше в тупик, и на его место мягко подкатил, попыхивая локомотивом, щегольской, совсем небольшой поезд, всего в три вагона.
Это что же такое за поезд? спросил теперь уже Ливенцев капитана.
А тот вместо ответа кивнул в сторону парадных дверей вокзала, откуда поспешно выходили один за другим два генерала, оказавшиеся тут и направлявшиеся к поезду. Заметны также стали теперь и жандармы, а толпа как-то вдруг поредела.
Инженерный поручик вместе со штабс-ротмистром кавказцем подошли откуда-то к группе Ливенцева, и первый из них сказал:
Главнокомандующий Юго-западного фронта Брусилов катит экстренным поездом.
А второй добавил:
По всей вероятности, едет в ставку, представляться царю.
Неужели не выйдет промяться? спросил Ливенцев. Посмотреть хотя бы издали на вершителя наших ближайших судеб.
Вы разве его никогда не видели? удивился артиллерист.
Не приходилось.
Генерал как генерал Точнее, как старый генерал, ведь он уже далеко не молод.
Фигура не строевая, с сильным ударением на «не» сказал кавказец. Я его тоже несколько раз видел. А на лошади держится хорошо.
Еще бы плохо! Кавалерист, бывший берейтор, несколько презрительно заметил поручик. А роль кавалерии в этой войне оказалась скромной.
Кавказец не возражал против этого, тем более что его внимание, как и всех прочих, привлекли генералы, тяжело взбиравшиеся в элегантный синий салон-вагон.
Шторы окошек этого вагона были полуприкрыты. Около вагона стали два жандармских офицера. Наконец, жандармский поручик в белых перчатках подошел к ним, пятерым, устремившим любопытные взоры на таинственный вагон Брусилова, и очень вежливо, однако твердо, попросил их не стоять на месте, а прогуляться в ту или иную сторону, куда им нужнее. Кстати он спросил, каким поездом и куда они едут. И, когда ему за всех ответил капитан, он даже встревожился: