Рецензистика
Том 2
Алексей Ивин
© Алексей Ивин, 2016
74. Светлана Викарий, «Вот моя деревня»
Не знаю. На любителя. Гуманизма мало. Светлана Викарий попала в неприятную историю из-за этой книги: прототипы себя узнали. Все-таки к слабым, обездоленным и неустроенным людям лучше бы проявить сострадание, привычное для русской литературы. Презрение к деревне явно сквозит в этой полудокументальной повести, а я деревню люблю.
Изображен ведь, в общем, депрессивный российский район Калининградская область. Немецкий стиль хозяйствования там забыт или еще не внедрен, а русский утрачен, население бомжевато.
Светлана Викарий моя сокурсница по Литературному институту. Характер задиристый.
Алексей ИВИН75. Guimaraes Rosa
Я себя либо не понимаю, либо не люблю. Потому что до Гимараэнса Розы мне не должно быть дела. Мир, в котором он прожил (засушливые области Бразилии сертан, а затем дипломатическая служба), мне совершенно чужд. И рассказы классика бразильской литературы вызывают не то, чтобы раздражение, а туго, через препятствия, преодоление или даже с отторжением, воспринимаются. Конечно, интуитивно-то я догадываюсь, в чем здесь дело, но чтоб меня не приняли за сумасшедшего, объяснять не стану.
Ведь вот после прочтения Габриеля Гарсия Маркеса, или Хорхе Луиса Борхеса, или даже Жоржи Амаду и в намерении нет что-либо об их прозе сказать или подумать: откладываешь книгу с твердым пониманием, что добавить нечего, разбираться не в чем, соревноваться с ними ты, возможно, и смог бы, но так, об этом и таким стилем и пытаться не надо. Эти авторы бесспорны для меня, даже Амаду, скучноватый и многословный, или, может быть, далеко отстоят от актуальностей, которыми я опутан и занят. Но, видно, с Гимараэнсом Розой есть связь, насущная для меня самого, потому что о его книге («Рассказы», М., ИХЛ, 1980) захотелось написать.
Первое дело, что его герои чаще всего в пути. Пастухи, погонщики, бандиты, как некогда Одиссей, родину-то покинули, но отношение к ней не утратили, как та коза, которая привязана к колышку и объедает траву по окружности. Они отъезжают из дома, потому что в нем неблагополучие: постылая жена («Отрывки из биографии Лалино Салантиела»), болезнь, голод, нужда, враг, которому следует отомстить. Автор в лирическом отступлении так прямо и признается (и это странно для дипломата), что любит бродяжить, ночевать под открытым небом и ни за что не нести ответственности. Возможно, что занятия литературой помогали ему уйти от забот и волнений социального порядка в мир, где легко дышится и светят звезды. Он явно романтизирован, этот мир, и любим, почти так же, как у раннего М. Горького, пока общественная занятость и социальный заказ не преобразили того из певца революции, вольности и анархии в унылого раба и труженика слова. Дух вольности в латиноамериканской литературе посильнее, чем в русской, и в таких пестрых, ярких, кричащих красках изображен, что куда нашим прозаикам.
Гимараэнс Роза назовет вам каждое бразильское дерево, изобразит повадку любой птицы и животного (волы, ослы, лошади часто становятся персонажами), распишет путь, привал и источник, так что вы ушами, глазами и ноздрями ощутите окружающий мир. Поэзия «правды» и «красоты» вещественнее всего и прельщает даже богачей, скопидомов и аристократов, не то, что безземельных бедняков и бродяг. Роскошь флоры, фауны и вообще природы оправдание жизни, ее нескончаемой радости. Так что, воспроизводя эту радость, Роза так же обстоятелен, как и Л. Н. Толстой, описывая, например, катанье на коньках или сенокос.
Но бывает (и тут два писателя расходятся), что дома жить невмоготу, в нем беда, проказа, нищета, позор, и тогда эта коза выдергивает колышек и сломя голову несется в дебри, подальше от цивилизации и такого социального устройства, которое само есть непреходящий ужас. И часто бразильский прозаик, рассказывая длинную историю, на диалектах, народных песнях и полном анимистическом пантеоне выстроенную, делает это, искусно оттягивая ужасную, трагедийную развязку. Жизнь потому и прекрасна, что ужас в конце ее. И этот ужас надо оттянуть, надо и там побывать, и туда заглянуть, и разговор быков послушать («Разговор быков»), потому что вот сейчас сонный возница свалится и колесо переедет ему шею. Сертан цветет и ликует, всё как всегда, и дорога не ухабистее прежней, но рассорились и разупорядочились быки в упряжке, и кирдык: хоррор тут как тут, хозяин положения и царь природы задавлен, и быки, тотчас замирившись, продолжат путь под мирным небом. Чего им делить? Человек ведь причина мировых катастроф и неурядиц, не быки.
Но и возница не виноват. Дома неблагополучно, в цивилизации: дома живет буйный сумасшедший, прокаженный, дьявол, враг, бандит, предатель, потому-то и в этой, располагающей к отдыху, блаженной поездке на восьмерке думающих быков (у каждого свой норов) беззаботника, стоит ему расслабиться, ждут смерть и ужас. Как сделать, чтобы в конце радости и живописного бытия нас не стерегла смерть этим вопросом Г. Роза не задается (он ведь латиноамериканец, морализаторства избегает). Но что ужас в конце, что он неотвратим, как рок в древнегреческой драме, и совсем зачеркивает счастливые, восторженные впечатления дня это правда.
При таком незавидном раскладе Г. Роза обрекает своих героев на конечное, молчаливое мужество. Никаких таких особых моральных раскаяний отца Сергия, никаких попыток увильнуть от неизбежного исхода: если месть, то она совершится, даже отложенная на десятилетия («Час и черед Аугусто Матраги», «Поединок»), если расплата, то она не за горами, и не надо зажмуриваться, как какой-нибудь Иван Ильич. Моральный элемент в латиноамериканской литературе и вообще-то не силен. В прозе Гимараэнса Розы тоже действуют священники, и сам автор как будто добрый католик, но вот этих колебаний, мучений и диалектики души отчего-то нет, и это, разумеется, тоже традиция. Некоторые его сюжеты притчеобразно повторяют хемингуэевский безрадостный вывод: ты молодец, ты победитель, ты поймал здоровенную рыбину, ты здорово поработал, но, пока ее транспортировал, хищные акулы сожрали и растащили твое богатство. Твоя жизнь и силы растворились в необъятном море, победитель не получил ничего.
Ведь в чем юмор самого жизнеутверждающего рассказа в этом сборнике? Рассказ называется «Семерка Червей», это кличка старого уклончивого упрямого осла, который горазд отлынивать от работы. А юмор очень простой: займись сбережением своих ресурсов, сосредоточься и будь внимателен к внутренним и внешним воздействиям, и при переправе на бурной реке джигиты на сильных откормленных конях, здоровые и опытные пастухи и возчики, все потонут, а ты выплывешь, цел и невредим, и вокруг тебя спасутся (нет, не многие, как сулят священники в проповедях, но двое беззаботных пьяниц уж точно). Вера здесь простая, она в знании каждодневных обязанностей, в здравом смысле и мудрости.
Не хочу говорить об этом писателе академическим, наукообразным слогом. Возможно, потому, что и для него важны в слове изобразительность, краски и ядреная суть, а не мысль, и в этом он схож с Маркесом, у которого дожди льют годами и прекрасные Ремедиос летают на простынях. Некоторые герои Гимараэнса Розы не только нищие духом и совсем опростившиеся натуральные люди, но еще и душевно травмированные. В нашей бы новой русской литературе таких окрестили «бомжами» и описали с отвращением и натуралистически, но для бразильского автора они святы, правильны и безупречны. Он не презирает их за то, что в поведении, в привычках и интеллектуально они не выше своего же скота, за которым ухаживают. Гуманитарные ценности непреложны в человеке. Пастух почтенное занятие; дипломат Г. Роза нигде не тщится доказывать, что в дипломатическом корпусе подобрались персоны предпочтительнее. Как-то само собой подразумевается, что общечеловеческие ценности коренятся в народе и в самых простодушных его представителях. Они колоритны, изображены с юмором, симпатией; автор любуется их отвагой, честностью; когда они клянутся, то клятву держат. Но и в этот святой и прекрасный мир проникли ужас, хаос и распад. Смерть и ее неизбежность изображены с таким напряжением и отчаянием, что самое поведение героев предстает как следствие некой душевной травмы. Не назовешь нормальным доброго семьянина, который бросил семью и поселился на воде (впрямую: построил лодку, как Ной, но явно, что ждал не конца света, а мира в душе, всю остальную жизнь курсируя по реке и отдыхая на островах). Как выбрать третий путь не смерть и не сообщество людей, а свободу, абсолютную, полную и бессмертную («Третий берег реки»)? А вот именно выбрав его, этот способ жизни. Видно, в западной традиции с ее праведным индивидуализмом выбор по произволу и не требует никаких оправданий, он естествен. (В нашей отечественной жизни и литературе он преследовался бы полицией и требовал обоснования; у нас и цыган-то насильственно принуждают к оседлости, а право личности на свободное перемещение давно опять похерено).