И к собственному изумлению я обнаружил, что писательство представляет собой приятное занятие. Более того, когда фирма из небольшого кооператива превратилась в довольно известное предприятие не только на просторах бывшего СССР, но и в Европе, Азии и даже США, появился еще один вид моей деятельности. Выступления на конференциях, выставках, семинарах и прочих мероприятиях в маняще привлекательных местах типа Вены, Парижа и прочих. Я убедился, что на Западе статьи и доклады принято писать в легкой, можно сказать даже в слегка легкомысленной форме. И меня понесло. Я упражнялся в собственном остроумии, украшал свои произведения эпиграфами, цитатами любимых авторов. Более того, я умудрился переводить эти вставки на английский и срывал аплодисменты на своих выступлениях. И несло так до тех пор, пока жизнь круто не изменилась. Не суть в том, как и куда меня понесло, но важно, что обязательность в писательстве на благо фирмы ушла вместе со мной.
Прошло пару лет. Я нежился в новых условиях своего существования. Необременительные обязанности свободного эксперта и научного консультанта, многочисленные приятные командировки по замечательным местам Европы и Америки, причем в сопровождении любимой жены (ее участие в обязательном порядке определялось в каждом контракте) в полной мере соответствовали лозунгу «Жизнь удалась!» И вот, однажды, наш питерский друг известный под прозвищем Бухарец, который был уже довольно известным писателем на просторах Интернета, обратился ко мне с просьбой написать предисловие к очередному его сборнику. Этот сборник он намеревался выложить опять же в Интернет с робкой надеждой, что заметят (см. выше). Я поупирался для приличия и согласился. Предисловие пару страниц не проблема. Дойдя до шестнадцатой, я уже не мог остановиться. С трудом, наступив на горло собственной песне, я выдрал из неё четыре или пять и отправил другу. А далее. Далее меня засосало. Но.. Я удачно женился много лет тому назад. Хотя, это, конечно, не означает, что моя жена удачно вышла замуж. По этой причине в нашей семье она умная, а я симпатичный. И умная моя жена сказала:
Милый, ты, несомненно, талантлив! Пиши, только не лезь со своим творениями ни в Интернет, ни, боже упаси, в редакции. Пиши для себя и тех, кто любит тебя таким, какой ты есть. У тебя много замечательных историй и твоим друзьям и родственникам это будет интересно.
Мне кажется, что основная мысль, которую она не высказала, была: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы детей на стороне не заводило. По крайней мере, это подтверждается ее твердым отказом читать мои писания.
Я за эти долгие годы наслышалась от тебя этих историй многократно и принимала в них непосредственное участие, чтобы их еще и читать!
Я последовал этому мудрому совету. Друзьям и родственникам нравится. Так они говорят. Некоторые выражают такой бурный восторг, что закрадывается подозрение в неискренности. Тем не менее, чем грубее лесть, тем приятнее ее слышать. А что касается жены, то я ее предупредил о своем завещании: чтобы стать единственной моей наследницей, она должна будет выучить всё написанное мной наизусть и зачитать на поминках, на девять и сорок дней и окончить на годовщину! Кроме этого решил издать книгу с тем, чтобы раздать друзьям, а ей облегчить процесс запоминания материала
Бабушка и не только
Моим воспитанием почти никто не занимался.
Даже улица. Кроме Бабушки.
Как ей удалось не испортить меня ума не приложу.
Так случилось, что отец мой умер, когда я был пацаном тринадцати лет. Помню я его смутно, так как виделись с ним не часто и недолго. Мама в то время училась в аспирантуре в Питере, а отца после его аспирантуры отправили по распределению в маленький полесский городок Мозырь. Родители, видимо, сочли, что школа в Питере, точнее в то время в Ленинграде, была несколько лучше, чем в этой полу-деревне на берегу Припяти. Кроме этого, мне кажется, что отношения между родителями были далеко не безоблачными и, если бы отец не заболел, вероятнее всего, что они бы развелись. Таким образом, лето я проводил с отцом, а остальное время в «скворечнике». Так прозвали друзья и родственники крохотную комнатушку в коммунальной квартире, где жило 5 семей. Площадь скворечника была метров 1618, плюс небольшой коридорчик длиной пару метров и шириной чуть больше полутора. Все прозвали этот коридорчик предбанником. В нем стоял маленький холодильник, стол и сундук, на котором мне стелили постель. Стена предбанника выходила на лестничную площадку и те, кто приходил к нам, не звонили в дверь, а стучали ногой в стенку это означало, что свои. Низкие сводчатые потолки, два окна, выходящие в типичный питерский двор-колодец, где по утрам шумели грузчики, разгружавшие машины мясной и овощной лавок. И, что совсем удивительно, еще в начале шестидесятых годов дом отапливался дровами в каждой квартире стояли печки. Такая же печка была и у нас. Черная, чугунная и круглая она напоминала большую буржуйку, но в отличие от неё долго хранила тепло. По рассказам бабушки и другой ленинградской родни в тех домах, где было печное отопление, блокаду пережить было гораздо легче. Людей губил не только голод, но в первую очередь холод. Позже печка исчезла и в скворечнике, как и в других комнатах квартиры, появились привычные батареи центрального отопления. Все неудобства типа высокого четвертого этажа, единственного крана с холодной водой на кухне и тогда еще керогазов вместо нынешнего природного газа с лихвой окупались местоположением жилья. Центрее трудно придумать угол Невского и Герцена. За одним углом Дворцовая площадь, за другим набережная Мойки. Через Неву дивный музей военно-морского флота, далее музей артиллерии что еще нужно мальчишке. Дома лишь ночевали, а остальная жизнь кипела в школе, музеях (вход школьникам бесплатный), в изумительных пригородах. Красотища, если еще учесть, что бытовые проблемы в том возрасте не осознавались и не мог я себе много позже представить, как же взрослые умудрялись жить в тех условиях, и почему мама плакала, когда мы уже здесь в Городе въехали в собственную двухкомнатную квартиру.
После окончания аспирантуры и успешной защиты диссертации маму направили в наш Город создавать молочную науку в виде НИИ. Она его таки создала и директорствовала до самой своей смерти в совсем далеко еще непреклонном возрасте. Отец умер вскоре после воссоединения нашей семьи, и я остался с мамой. Которая в силу своих служебных дел моим воспитанием занималась лишь по вечерам после очередного вызова в школу по поводу безобразного поведения ее сына, т.е. меня. Странно, но формулировка «безобразное поведение» не отражала реальной сути дела. Да, я был в понимании учителей отъявленным хулиганом. А как еще, если шесть раз был изгоняем из школы. В действительности все мои проблемы происходили от излишней любознательности и подвижности. Стырить в кабинете химии кусок натрия и проверить, взорвет он унитаз или нет? Взорвал, в женском туалете. Неделю я блаженствовал вне школы. Однако был водворен обратно после того, как мама оплатила восстановление сортира, и вымолила прощение у звероподобного директора. Который был звероподобен лишь внешне, из-за чего мы, ученики младших классов, боялись его до икоты. А на самом деле отличался добрым и даже излишне мягким характером, чем мы уже в старших классах беззастенчиво пользовались. Другой раз, перегнувшись через подоконник, я вылил ведро воды на головы, как предполагал, двух девиц из параллельного класса этажом ниже. Они периодически высовывались из окна и кричали нам что-то очень обидное. В момент опоражнивания ведра вместо двух голов появилась одна. Но уже завуча, противной тетки, которая в отличие от директора имела ангельскую внешность и звероподобный характер. Опять неделя дома, опять мольбы мамы и опять же водворение в школу. Подобных случаев было аккурат шесть, что и соответствовало числу исключений. До последнего полугодия выпускного класса у меня по поведению была крепкая четверка. Но, появление этой оценки в аттестате грозило почти волчьим билетом, с которым соваться в любой ВУЗ было почти бесполезно. Я, скрипя зубами, смирился и вымучил пять баллов за год и, следовательно, в аттестат. Но это все было потом.
А вскоре после смерти отца мама стала интенсивно привлекать бабушку для воспитания, отбивающегося от рук ребенка. Процесс воспитания протекал на двух основных временных отрезках мои приезды в Ленинград на каникулы и приезды бабушки к нам. Надо отметить, что в силу специфического бабушкиного характера, они с мамой могли уживаться лучше всего на расстоянии или в случае крайней необходимости не более пары месяцев подряд под одной крышей После чего был необходим антракт. Таким образом, график моего воспитания выглядел следующим образом: лето в Ленинграде или на даче у родни в Луге, сентябрь-октябрь у нас, осенние каникулы там, вторая четверть у нас, зимние каникулы там. В основном в Комарово на лыжах с дядей, маминым двоюродным братом. Самую длинную четверть, третью, обе стороны целиком не выдерживали, и я получал месячную передышку, когда бабушка съезжала к себе, а мама моталась по командировкам. Понятно, что на последнюю четверть, отдохнувшая от выяснений отношений с мамой, бабушка возвращалась к нам и по окончанию четверти забирала меня к себе на лето.
Итак, бабушка. Родилась в самом начале 20 века в семье полковника и была предпоследним ребенком из шестерых детей (четырех девочек и двух мальчиков). Родители бабушки потомственные польские дворяне. Достоверно удалось установить самое раннее упоминание их фамилии 1684 год. Так как оба родителя были католиками, то все дети при крещении получали по два имени. Бабушка же, как самая любимая, получила три: Алина, Станислава и Беатриче. В миру же все знали её по первому. По юношеской тупости я особо не интересовался бабушкиной жизнью того периода. Лишь иногда по какому-либо поводу она вдруг вспоминала забавные сценки. Многое я уже забыл, но некоторые помню. Например, несколько воспоминаний Стефании Ивановны, моей прабабушки.
«Один эпизод в моей жизни укрепил во мне веру в сверхъестественное. Когда моя сестра Ядвига скоропостижно умерла, все решили, что причиной тому был сердечный приступ. Но какая-то невидимая сила тянула меня посмотреть вполне определенный ящик ее стола. В нем оказалось много вещей, и опять что-то толкнуло меня чтобы посмотреть именно кошелек: там была записка, из которой я узнала, что она покончила с собой».