и что, «вздохнув», он бросает перо, тем не менее от стремления наставлять друзей, как увидим ниже, он не отказывается.
Это послание еще интересно тем, что было навеяно посланием Хераскова жившему в деревне Ржевскому, которое было процитировано выше. Вот что «посылает» Петрову Карамзин:
Зефир прохладный веет,
И, Флору оставляя,
Зефир со мной играет,
Меня утешить хочет
Лети, Зефир прекрасный,
К тому, который любит
Меня любовью нежной;
Лети в деревню к другу
Найдя его под тенью
Лежащего покойно,
Bвей в слух его тихонько
Чтó ты теперь услышал.
Но если Херасков, считая свое послание «анакреонтической одой», тем не менее дает ему название «Искренние желания в дружбе», то Карамзин, исполнив свое послание, как и Херасков, в легкой, игривой, свойственной анакреонтике форме, прямо называет его «анакреонтическим».
«Воспев хвалу своему другу» в письме Дмитриеву из Москвы от 17 ноября 1788 г., причислив его к «бардам великим», которые «дух свой влили в нового барда Невы», в следующем письме к нему Карамзин не удержался от поучительных, философских рассуждений:
Болезнь есть часть живущих в мире;
Страдает тот, кто в нем живет.
В стране подлунной всё томится;
В юдоли сей покоя нет.
Но тем мы можем утешаться,
Что нам не век в сем мире жить;
Что скоро, скоро мы престанем
Страдать, стенать и слезы лить.
В страны блаженства вознесемся,
Где нет болезней, смерти нет.
Тогда, мой друг, тогда узнаем,
Почто страдали столько лет.
Даже обратившись с дружеским посланием к ребенку и доходчиво поведав ему о своем творческом пути:
В моих весенних летах
Я пел забавы детства,
Невинность и беспечность.
Потом, в зрелейших летах,
Я пел блаженство дружбы
Я пел хвалу Наукам,
Которые нам в душу
Свет правды проливают;
Которые нам служат
В час горестный отрадой
Я пел Природы щедрость,
Приятность, миловидность
Карамзин завершает его соответствующим назиданием:
Цвети, любезный отрок!
Любя добро всем сердцем,
Ты будешь счастлив в жизни
Назидательны почти все послания Карамзина к Дмитриеву, а также ко многим другим адресатам. В том числе и «Послание к Александру Алексеевичу Плещееву» (1794) 19-летнему юноше, сыну друзей семьи Карамзиных:
Мой друг! вступая в шумный свет
С любезной, искренней душою,
В весеннем цвете юных лет
Ты хочешь с музою моею
В свободный час поговорить
О том, чего все ищут в свете
И муза отвечает:
Мой друг! поверишь ли ты мне,
Чтоб десять тысяч было мнений,
Ученых философских прений
В архивах древности седой
О средствах жить счастливо в свете,
О средствах обрести покой?
Престанем льстить себя мечтою,
Искать блаженства под луною!
Что ж делать нам? Ужель сокрыться
В пустыню Муромских лесов,
В какой-нибудь безвестный кров,
И с миром навсегда проститься,
Когда, к несчастью, мир таков?
Увы! Анахорет не будет
В пустыне счастливее нас!
Каков ни есть подлунный свет,
Хотя блаженства в оном нет,
Хотя в нем горесть обитает,
Но мы для света рождены,
Душой, умом одарены
И должны в нем, мой друг, остаться.
И затем следует наставление:
И затем следует наставление:
Кто малым может быть доволен,
Не скован в чувствах, духом волен,
Не есть чинов, богатства льстец;
Душою так же прям, как станом;
Не ищет благ за океаном
И с моря кораблей не ждет
Кто смотрит прямо всем в глаза
Кому работа не трудна,
Прогулка в поле не скучна
И отдых в знойный час любезен;
Кто ближним иногда полезен
Рукой своей или умом;
Кто может быть приятным другом,
Любимым, счастливым супругом
И добрым милых чад отцом
Тому сей мир не будет адом;
Тот путь свой розой оцветит
Среди колючих жизни терний,
Отраду в горестях найдет,
С улыбкой встретит час вечерний
И в полночь тихим сном заснет.
Наряду с дружескими назидательными посланиями Карамзин пишет и просительные «К Богине здравия» (1791), «К Милости» (1792) и др., а также элегическое «На разлуку с Петровым» (1791) и печальное, по случаю его кончины, «Приношение грациям» (1793):
Я друга потерял!.. Пред вами ль грусть сокрою,
Прискорбие души, уныние мое?
Ах, нет! от вас я жду, любезных, утешенья,
Луча во мрачности и в горе услажденья!..
Примите малый дар клянуся вас любить,
Богини милые, доколе буду жить!
Особо надо отметить послание, исполненное любви к его первой жене Елизавете Ивановне:
любовь супругов так священна,
Что быть должна от глаз нечистых сокровенна;
Ей сердце храм святой, свидетель Бог, не свет;
Ей счастье друг, не Феб, друг света и притворства.
А также исповедальное, написанное после ее смерти от родов и обращенное к Добродетели, олицетворявшей Божью волю:
Остаток радостей земных,
Дочь милую, кропя слезами,
В восторге нежных чувств моих
К тебе дрожащими руками
Подъемлю и молю: будь ей
И горем здесь и утешеньем,
Без счастья верным наслажденьем!
Неоднократно говорилось об освоении нашими поэтами того времени античных и западноевропейских литературно-художественных форм. Кроме од и посланий (эпистол, писем) самыми распространенными и привлекательными тогда были басни (притчи), эпиграммы, эпитафии и надписи. Не остался в стороне от процесса освоения этих форм и Карамзин.
Правда, он пишет только две басни «Соловей, галки и вороны» (1793) и «Филины и соловей, или Просвещение» (1803). Первая о том, что соловью нет места «в лесочке», где
поселился
Хор галок и ворон. Они и день и ночь
Кричат, усталости не знают.
И слух людей (увы!) безжалостно терзают!
Что ж делать соловью? Лететь подале прочь!
Жестокие врали и прозой и стихами!
Какому соловью петь можно вместе с вами?
Вторая о том, что света Просвещения боятся только филины и воры, кого устраивает «царство нощи», где им
так мило жить
И сонных птиц давить
Во мраке тихой рощи.
Да,
Сказал им соловей, не нравится вам свет:
Его боятся хищных взоры,
потому, что
Злой мыслит о себе, а добрый обо всех;
Злой любит мрак густой, а добрый просвещенье.
К несчастью, должен я сказать вам в утешенье,
Что в самый ясный день
Для вас еще найдется тень!
Карамзин написал около 20 эпиграмм, с заглавиями и без, сатирических и прагматических, житейско-философских:
Ударил час друзья, простите!
Иду куда, вы знать хотите?
В стану покойников зачем?
Спросить там, для чего мы здесь, друзья, живем!
Любовь тогда лишь нам полезна,
Как с милой дружбою сходна;
А дружба лишь тогда любезна,
Когда с любовию равна.
С печалью радость здесь едва ли не равна:
Надежда с первою, с другой боязнь дана.
Что наша жизнь? Роман. Кто автор? Аноним.
Читаем по складам, смеемся, плачем спим.
Что есть жизнь наша? сказка.
А что любовь? ее завязка;
Конец печальный иль смешной.
Родись, люби и Бог с тобой.
Как беден человек! нам страсти горе, мука;
Без страсти жизнь не жизнь, а скука:
Люби и слезы проливай;
Покоен будь и ввек зевай.
Что есть любить?
Тужить.
А равнодушным быть?
Не жить.
Я знаю, для чего Крадон твердит всегда,
Что свет наук есть зло: для вора свет беда.
Все мыслят жить, но не живут;
Не мысля умереть, умрут.
Мы видим счастья тень в мечтах земного света;
Есть счастье где-нибудь: нет тени без предмета.
Не сон ли жизнь и здешний свет?
Но тот, кто видит сон, живет.
К жанру эпитафии Карамзин обратился по просьбе «одной нежной матери», которая просила его «сочинить надгробную надпись для умершей двулетней дочери ее», и предложил ей на выбор пять эпитафий, из которых она, как он отметил, «выбрала последнюю»: