Карамзин написал около 20 эпиграмм, с заглавиями и без, сатирических и прагматических, житейско-философских:
Ударил час друзья, простите!
Иду куда, вы знать хотите?
В стану покойников зачем?
Спросить там, для чего мы здесь, друзья, живем!
Любовь тогда лишь нам полезна,
Как с милой дружбою сходна;
А дружба лишь тогда любезна,
Когда с любовию равна.
С печалью радость здесь едва ли не равна:
Надежда с первою, с другой боязнь дана.
Что наша жизнь? Роман. Кто автор? Аноним.
Читаем по складам, смеемся, плачем спим.
Что есть жизнь наша? сказка.
А что любовь? ее завязка;
Конец печальный иль смешной.
Родись, люби и Бог с тобой.
Как беден человек! нам страсти горе, мука;
Без страсти жизнь не жизнь, а скука:
Люби и слезы проливай;
Покоен будь и ввек зевай.
Что есть любить?
Тужить.
А равнодушным быть?
Не жить.
Я знаю, для чего Крадон твердит всегда,
Что свет наук есть зло: для вора свет беда.
Все мыслят жить, но не живут;
Не мысля умереть, умрут.
Мы видим счастья тень в мечтах земного света;
Есть счастье где-нибудь: нет тени без предмета.
Не сон ли жизнь и здешний свет?
Но тот, кто видит сон, живет.
К жанру эпитафии Карамзин обратился по просьбе «одной нежной матери», которая просила его «сочинить надгробную надпись для умершей двулетней дочери ее», и предложил ей на выбор пять эпитафий, из которых она, как он отметил, «выбрала последнюю»:
1 Небесная душа на небо возвратилась,
К источнику всего, в объятия Отца.
Пороком здесь она еще не омрачилась;
Невинностью своей пленяла все сердца.
И на земле она, как ангел улыбалась:
Что ж там, на небесах?
В объятиях земли покойся, милый прах!
Небесная душа, ликуй на небесах!
Едва блеснула в ней небесная душа,
И к солнцу всех миров поспешно возвратилась.
Покойся, милый прах, до радостного утра!
Затем Карамзин пишет просто эпитафию, безотносительно к какому-то реально жившему и почившему человеку:
Он жил в сем мире для того,
Чтоб жить не зная для чего.
А также как «Надгробие шарлатану» (1799):
Я пыль в глаза пускал;
Теперь я пылью стал.
К эпитафиям можно отнести и пространную «Надгробную надпись Боннету» (1793) Шарлю Бонне (17201793), «незабвенного, как считал Карамзин, друга человечества великого Философа, истинного мудреца, любезного моему сердцу»6, а также две надгробные надписи в «Письмах русского путешественника»:
Вселенная любовь иль страх,
Цари! что вы по смерти?.. прах
Великий человек достоин монумента,
Великий государь достоин алтарей.
К жанру стихотворных надписей Карамзин обращается во время своего европейского путешествия в 17891790 гг. Там он делает более десяти надписей, семь из них в парке Эрменонвиля. Сначала общую:
Ищи в других местах искусства красоты:
Здесь вид богатыря Природы
Есть образ счастливой свободы
И милой сердцу простоты.
Затем на дверях хижины:
Затем на дверях хижины:
Здесь поклоняются творцу
Природы дивныя и нашему отцу,
на вязе:
Под сению его я с милой изъяснялся,
Под сению его узнал, что я любим,
на дверях башни:
Здесь было царство Габриели;
Ей подлежало дань платить.
Французы исстари умели
Сердцами красоту дарить,
в гроте:
Являйте зéркальные воды
Всегда любимый вид Природы
И образ милой красоты!
С зефирами играйте
И мне воспоминайте
Петрарковы мечты!
на скамье:
Жан-Жак любил здесь отдыхать,
Смотреть на зелень дерна,
Бросать для птичек зерна
И с нашими детьми играть.
И отдельно к «снежному памятнику»:
Мы сделаем царю и другу своему
Лишь снежный монумент; милее он ему,
Чем мрамор драгоценный,
Из дальних стран за счет убогих привезенный.
В 1798 г. Карамзин «увидел, как он объясняет появление целого цикла надписей, в одном доме мраморного Амура и с позволения хозяйки исписал его карандашом с головы до ног»:
1 на голову
Где трудится голова,
Там труда для сердца мало;
Там любви и не бывало;
Там любовь одни слова.
на глазную повязку
Любовь слепа для света
И, кроме своего
Бесценного предмета,
Не видит ничего.
на сердце
Любовь анатомист: где сердце у тебя,
Узнаешь, полюбя.
на палец, которым Купидон грозит
Награда скромности готова:
Будь счастлив но ни слова!
на руку
Не верь любовнику, когда его рука
Дерзка.
на крыло
Амур летает для того,
Чтоб милую найти для сердца своего.
Нашедши, крылья оставляет
Уже ему в них нужды нет,
Летать позабывает
И с милою живет.
на стрелу, которую Амур берет в руку
Страшитесь: прострелю!
Но вы от раны не умрете;
Лишь томно взгляните, вздохнете
И скажете: люблю!
на ногу
Когда любовь без ног? Как надобно идти
От друга милого, сказав ему: прости!
на спину
Стою всегда лицом к красавцам молодым,
Спиною к старикам седым.
Одним словом целая маленькая поэма о любви
Карамзин также пишет надписи «К портрету Ломоносова» (1797):
«В отечестве Зимы, среди ее снегов,
Сказал парнасский бог, к бессмертной славе россов
Родись вновь Пиндар, царь певцов!»
Родился Ломоносов.
и «К портрету И.И. Дмитриева» (1810):
Министр, поэт и друг: я всё тремя словами
Об нем для похвалы и зависти сказал.
Прибавлю, что чинов и рифм он не искал,
Но рифмы и чины к нему летели сами!
Не оставил он без надписи и «портрет Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Елисаветы Алексеевны»:
Корона на главе, а в сердце добродетель;
Душой пленяет ум, умом душе мила;
В благотворениях ей только Бог свидетель;
Хвалима но пред ней безмолвствует хвала.
Будучи активным участником процесса освоения популярных у нас в то время литературно-художественных форм, Карамзин принимает не менее активное участие и в литературно-общественных процессах, связанных как с нравственным, так и политическим просвещением соотечественников. Политическому просвещению он отдает дань в «Песне мира» (1791), торжественных одах и других стихотворениях7. Нравственному в посланиях, баснях, эпиграммах, эпитафиях, надписях и других произведениях, имевших, как мы видели, преимущественно морально-философско-назидательный характер. В них Карамзин обращался к внутреннему миру человека, его духовной, рациональной и эмоциональной составляющим, которые, в свою очередь, являлись и составляющими процесса нравственного просвещения.