Исходя из этого, я по необходимости вынужден сконцентрировать свое внимание на более узкой области. Я надеюсь, однако, что общие принципы, которые я применяю, могут оказаться вполне подходящими и к большинству иных разновидностей миротворческой работы. В особенности, раздел о стадиях Покоя и Революции может оказаться вполне релевантным, если речь зайдет о вопросах изменения отношений и социальных структур, которые лежат в основе заботы о мире, в каком бы виде они ни проявлялись.
Меня пригласили написать эту лекцию, и оказалось так, что я закончил черновой вариант как раз перед тем, как случилось существенное и опасное ухудшение отношений между сверхдержавами, что стало очевидным в начале 80-х годов. Я подумал было, что мне, возможно, следует переписать лекцию в свете кризиса, в который мы соскальзывали, но потом решил не делать этого. Текущая нестабильность, говорил я себе, не означает радикальных изменений в глобальной ситуации. Конкуренция, националистическая алчность, паранойя, устрашающие арсеналы были всегда, но нас усыпили, заставили забыть об этом. Более того, относительное затишье в Европе и Северной Америке помогли нам игнорировать беспорядки и кровопролитие во многих странах Третьего Мира за последние десятилетия у нас-то все мирно, глупо и недальновидно полагали мы. И мне кажется, что в настоящее время мы отнюдь не столкнулись с принципиально новой ситуацией, а наблюдаем перераспределение и интенсификацию факторов, которые присутствовали и ранее. Надеюсь, что общие темы, затронутые в данном эссе, окажутся вполне применимыми как к ситуации, сложившейся в настоящее время, так и к ситуациям, что были ранее, и к тем, что последуют в будущем.
Не желая отвлекать читателя многочисленными ссылками на цитируемые источники, которые привлекаются скорее для того, чтобы вызвать определенное настроение или подчеркнуть конкретный смысл, а не для того, чтобы продемонстрировать ученую эрудицию, я включил библиографию. В ней перечислены большинство трудов, оказавших самое значительное влияние на мои размышления по главным темам данной работы, а также почти все книги, которые я цитирую. Я сгруппировал все труды по трем основным категориям: духовные сочинения; работы, посвященные противоречивости человеческой природы, выступающие как за, так и против точки зрения, в поддержку которой выступаю я сам; и, наконец, сочинения о непротивлении насилию, социальным изменениям и пробуждающемуся осознанию вышеперечисленных проблем.
ПРИРОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ НАТУРЫ
Какова наша природа? Являемся ли мы приматами-убийцами, которыми управляют инстинкты насилия и агрессии, как хотят нас представить Роберт Ардри1 и кое-кто из этологов (что звучит достаточно странно, ибо приматы миролюбивые создания)? Или, согласно утверждениям некоторых бихевиористов, мы являемся существами, из которых можно вылепить что угодно, и следовательно, лишены всяких врожденных склонностей к добру (предполагается, что равно и ко злу). Или же, как полагают социальные философы, к примеру, Гоббс, «человек ведет жизнь одинокую, бедную, грязную, жестокую и скоротечную»? Или, как нам пытаются внушить некоторые теологи, мы настолько погрязли в первородном грехе, что «не осталось в нас ничего здорового»?
Или же мы созданы по образу и подобию Божьему и несем в себе Семена, Высшее начало, осияны светом Христовым изнутри? В сущности, единственная догма Друзей, если это слово не покажется слишком эмоциональным, это вера в то, «что частица Бога есть в каждом». И это утверждение, конечно же, играет главенствующую роль в нашем свидетельствовании. Однако я был счастлив узнать, что божественность, постоянно пребывающая в нас, оказывается, является частью всех великих религий. Евангелие, Послания апостола Павла и сочинения христианских мистиков проникнуты этой верой. «Царство Божие внутри вас», сказал Иисус. «Вы храм Божий», писал св. Павел. «В самой душе нашей живет Господь», писал св. Иоанн Креста. «Чтобы измерить душу, мы должны измерить ее относительно Бога, ибо Основа Бога и Основа Души есть одно и то же», так утверждал Мейстер Экхарт. «Моя сущность есть Господь», сказала св. Екатерина Генуэзская, «и я не признаю никакой иной собственной сущности, помимо Господа моего самого». Безусловно, существование и работа Духа Святого в каждом из нас («И уже не я живу, но живет во мне Христос», сказал св. Павел) является основой христианства. И мне показалось чрезвычайно интересным высказывание Джелал ад-Дина Руми, который сказал: «Иисус внутри вас: обращайтесь к нему за помощью».
Не нужно далеко ходить за примерами подобных верований в других религиях. «Тот, кто познает себя, познает и Бога», сказал Мохаммед, и многие суфии вторят ему. «Ана аль-Хакк» («Я есть Истина или реальность» популярный суфийский синоним для Бога) объявил Аль-Халладж, хотя в его словах не наличествовало совершенно никакого богохульного подтекста, за который ортодоксы варварски его умертвили. Он также писал: «Я есть Он тот, кого я люблю, и тот, кого я люблю, и есть я; мы два духа в одном теле. Если вы видите меня, вы видите и его. И если вы видите Его, вы видите нас обоих». Сравним с Яном ван Рюйсбруком: «Господь в глубине души нашей принимает Господа, приходящего к нам; Господь размышляет о Боге». Кроткий Кабир, соединявший мистические веры индуизма и ислама, писал: «Пока не найдете вы Бога в душе своей, весь мир будет казаться вам бессмысленным».
В индуизме концепция Атмана представляет как источник всего сущего, брахманический Абсолют, так и его индивидуализированное воплощение. В «Брихадараньяка упанишаде» так говорится: «это твой Атман, внутренний правитель», и ведические провидцы объявили «Я есмь Брахман». Тат твам аси постоянный рефрен Чхандогья упанишады: «Ты одно с Тем». Перелагая на квакерскую терминологию ты есть Внутренний Свет; такова твоя сущность.
Более того, насколько я способен разобраться в нюансах Дао, такова и основная мысль Чжуан-цзы. «Тот, кто служит Господу, знает, что и сын рая, и он сам равно являются сыновьями Божьими». Также и буддизм признает существование природы Будды во всем сущем.
Таким образом, здесь мы видим иное понимание человеческой природы, опирающейся на Бога, и, следовательно, погруженное в тайну, которую невозможно описать напрямую, а только частично передать через аллегорию, либо посредством великого искусства, и очень часто через аллегории человеческой любви. Наше самое сильное переживание счастья, вероятно, как бы предопределяет то, что трансцендентально было доступно мистикам. Более того, наши попытки описать мистические ощущения неизбежно фильтруются через различные культуры и традиции. И все же основные точки соприкосновения сияют сквозь великое разнообразие идиом в текстах, к примеру, Сузо, Вильяма Лоу автора «Облака неведения», Байазида Бистами, Фарид ад-Дина Аттара, Шанкара и в учении Бхагавад Гиты.
Но имеется и третий способ рассмотрения нашей природы. Все мы являем собой манихейскую смесь добра и зла, правды и лжи, как сказано у псалмопевца: «Я сказал: вы боги, и сыны Всевышнего все вы; но вы умрете, как человеки, и падете, как всякий из князей». Или как у Паскаля: «Что за химера человек. И какая в нем новизна. Что за чудовище, какой хаос, какое вместилище противоречий, какое чудо. Судья всех вещей и бессмысленный червь земли, обладатель истины и клоака неуверенности и заблуждений, слава и отброс мироздания». И только весьма опрометчивый человек мог бы попытаться продраться через эту запутанную и колючую психологическую, биологическую, философскую и теологическую чащу. Наимудрейший эрудит и тот едва ли смог бы выбраться оттуда, избежав кровавых ран. Мне, однако, кажется, что дискутировать по поводу многочисленных свидетельств можно многими различными способами. И после того, как мы изучим их со всей возможной беспристрастностью, избегая двусмысленных фактов и шаткой логики, мы, безусловно, обязаны придти к выводам, основанным на опыте и определенной шкале ценностей которые, в свою очередь, мы тоже должны подвергнуть скрупулезной проверке.
Прежде всего, мы должны согласиться с наличием слишком многих свидетельств, заставляющих нас предположить, что человеческая природа испорчена насилием и агрессией, а эти качества обусловлены такими эмоциями, как алчность, тщеславие, гордость, зависть и страх. (Интересно заметить, кстати, что в американском английском «агрессивный» означает «в высшей степени энергичный», и звучит это слово как комплимент. Полагаю, что только когда это стремление к самореализации терпит крах, тогда слово приобретает смысл, присущий ему в британском английском, склонный к насилию и разрушению.) Но означает ли факт нашего частого неподобающего поведения, что нам присущи врожденные свойства насилия и деструктивности? То, что мы знаем из истории, выглядит по большей части обескураживающе, хотя монопольного господства вышеупомянутых свойств тоже не наблюдается. Так, некоторые археологические и палеонтологические свидетельства нашей врожденной склонности к насилию весьма и весьма неубедительны. Например, принято ссылаться на факты каннибализма, как на доказательство применения насилия в наших отношениях между собой, особенно в том виде, в каком это предполагается археологическими находками. Но обширнейшие археологические данные демонстрируют, что, как в самых древних, так и в более-менее близких к современности сообществах, каннибализм являлся преимущественно частью ритуала, либо богоугодным поступком по отношению к своему народу, либо он демонстрировал месть врагам. Очевидная универсальность войны также часто используется для того, чтобы продемонстрировать универсальность насилия в человеческой природе. В простейших сообществах, однако, войны часто вообще нет (или не было). В действительности получается, что те, о ком мы можем подумать, что они-то и являются самыми что ни на есть «естественными» людьми, не дерутся друг с другом коллективно. В чуть более сложных сообществах мы уже наблюдаем присутствие ритуализированных форм ведения военных действий, но и они скорее похожи на спортивные состязания, а не на ту бойню, которую мы именуем войной. В некоторых племенах боевые стрелы, в отличие от тех, что применяются для охоты, оперяются таким образом, чтобы они не могли лететь прямо. В других противоборствующие стороны бросают друг в друга копья, внимательно следя за тем, чтобы оказаться как раз за пределом досягаемости броска. Ну а в некоторых племенах схватка прекращается, как только кого-то ранят. То действо, что мы называем войной, появилось, похоже, в крупных масштабах только тогда, когда ранние бродячие собиратели пропитания превратились в оседлых земледельцев. Именно тогда сообщества начали соперничать за землю, источники воды и другие ресурсы. Известно, что изучение 652 дописьменных сообществ2 показало только треть из них совершали действия, в какой-то степени напоминавшие войну в нашем понимании.