Ее нисколько не удивляло то, что ораторов то и дело прерывали выкриками. Накануне она предупредила сестер-делегаток, что теперь, когда стало очевидным женщины требуют безусловного полного равенства, им нечего ожидать, кроме роста враждебности. Сопротивление любой значительной перемене ожидаемо, поскольку такая перемена сотрясает самые основы существующих привилегий, напомнила она.
У нее ушло двадцать лет горького опыта на то, чтобы усвоить этот урок. И хотя добрые жители Нью-Йорка осуждали бесчинства банды Райндерса, они мало что делали для того, чтобы пресечь насилие. Конечно же, шайку Райндерса необходимо осудить, но чего же еще следовало ожидать, спрашивали друг друга благовоспитанные нью-йоркцы. Если бы радикалы добились своего, Нью-Йорк мог потерять гораздо больше, нежели только спокойствие. Город зависел от Юга в торговле, а ирландских рабочих-иммигрантов, служивших движителем бурно процветающей индустрии алкоголя, научили опасаться конкуренции со стороны освобожденных чернокожих.
Аболиционистам мало было угрожать экономическим основам общества, они открыто объявили о своей оппозиции церкви и государству, поддерживавшим рабство. И сейчас, со своими разговорами о правах женщин, они нападали на последнюю цитадель мужчины на незыблемость и нерушимость его дома.
Нью-Йорк в целом выражал отношение всего урбанистического Севера. Большая часть тех, кто придерживался умеренных взглядов, вздохнули с облегчением, когда Компромисс 1850 года, разработанный Кэлхуном и Уэбстером, навсегда уладил мучительную проблему рабства на новых территориях и спас Соединенные Штаты от катастрофы гражданской войны. Но теперь радикальные аболиционисты со дня на день угрожали нарушить деликатное равновесие своими требованиями расторжения договора, и отказом выполнять его. И нападение Райндерса было попросту выражением того гнева, который пылал в сердцах многих добропорядочных граждан.
К вечеру галереи были заполнены до отказа. Уже утомленная Лукреция представила Соджорнер Трут, высокую чернокожую женщину, бывшую рабыню, которая зажгла аудиторию прошлогоднего съезда по правам женщин в Эйкроне, Огайо, своей речью, начинавшейся следующими словами: «Вот тот мужчина говорит, что женщинам надо помогать садиться в карету и переносить их через канавы, а еще им нужно везде уступать лучшие места. Мне никто и никогда не помогал садиться в карету и перебираться через грязные лужи, да и места никто мне не уступал. Но разве я не женщина?» На все возрастающий беспорядок в нью-йоркском зале она отреагировала, просто зеркально отобразив чувства аудитории: «Да уж, знаю я, что вам не по нраву видеть цветную женщину, которая стоит перед вами и чего-то вам тут рассказывает, да еще и про права женщин, вас это конечно раздражает и освистать меня хочется. Нас всех низвергли так низко, что никто и подумать не мог, что мы поднимемся снова, но слишком долго мы были внизу, и мы восстанем снова, и вот мы здесь».
Но ни красноречие Соджорнер, ни внушающее уважение присутствие Лукреции уже не могли обуздать настроение толпы, усиленной вновь прибывшим подкреплением из местных баров. «Заткнись!», «Лучше хряпни стаканчик!», «Вали домой!», издевательски кричали они ораторам.
Кое-кто из женщин запаниковал одна схватила Лукрецию за руку, когда та, призывая к порядку, начала стучать председательским молоточком. Может, ей следовало вызвать полицию? Но это пошло бы вразрез с ее принципом непротивления. Тогда, может быть, передать слово Эрнестине Роуз, официальному представителю съезда, без малейших колебаний готовой прибегнуть к применению силы? Лукреция быстро согласилась на компромисс и уступила место председателя. Эрнестина собралась объявить заседание оконченным, но стук молоточка потонул в общем шуме. В зале вспыхнули беспорядки.
Хулиганы набросились на мужчин Гаррисона, Берлея и чернокожего священника Генри Хайланда Гарнета. Женщин грубо отталкивали и отшвыривали в сторону. Снаружи целая группа хулиганов поджидала появления выступавших с явным намерением побить их. Даже те женщины, чьей храбростью Лукреция восхищалась утром, побаивались выйти из здания. Увидев их замешательство, Лукреция попросила своего сопровождающего вывести нескольких женщин в безопасное место.
Но кто же позаботится о Вас? спросил он.
Мне поможет вот этот мужчина, сказала Лукреция, беря под руку ближайшего дебошира.
Но кто же позаботится о Вас? спросил он.
Мне поможет вот этот мужчина, сказала Лукреция, беря под руку ближайшего дебошира.
Кое-кто утверждает, что это был сам капитан Райндерс. Он обычно держался в стороне от таких столкновений, но на сей раз явился, поскольку нескольким парням из его группы грозил арест, и он хотел лично разобраться в этом деле. Друзей Лукреции охватила тревога. Приятели Райндерса наблюдали за происходящим, выжидая, как он себя поведет. Сам он явно был захвачен врасплох, но после короткой паузы и взгляда на точеное миниатюрное лицо вежливость взяла верх. С очень серьезным лицом он провел маленькую женщину через зал, превращенный в поле битвы его же собственными усилиями. Было слишком шумно, и они не могли обменяться ни словом, пока не вышли наружу. Тогда Лукреция торопливо поблагодарила его и присоединилась к своим друзьям.
Это могло бы послужить окончанием удивительной встречи, если бы Лукреция не увидела его на следующий день в нью-йоркском ресторане. Извинившись перед друзьями, она подошла и села за его стол. При дневном свете он не мог не видеть, что вчерашняя красавица оказалась хорошо сохранившейся шестидесятилетней женщиной. Они поговорили несколько минут, она вновь поблагодарила его за любезность и распрощалась.
Как только Мотт отошла, Райндерс поинтересовался, как ее зовут. Ему сказали, что это и есть Лукреция Мотт.
«Лукреция Мотт? удивился он. Эта добрейшая бабушка скандально известная Лукреция Мотт? Что ж, она показалась мне доброй и разумной женщиной».
Здравомыслящая бабушка, радикальный реформатор, кроткая сторонница непротивления, воинствующая поборница прав женщин, Лукреция Мотт была ведущей фигурой Америки девятнадцатого века. Ее долгая жизнь, охватывавшая практически целое столетие, одновременно и отражала, и сама влияла на развитие американской мысли по мере того, как страна продвигалась от нации мелких торговцев и фермеров к вступлению в Индустриальную эпоху. Ее неистовое отождествление себя с обездоленными, а вместе с тем типичный талант янки найти практическое решение сложных проблем, сделали Лукрецию созидающей силой в области социальных реформ. Многие из ее идей опережали свое время по меньшей мере на целое столетие.
Викторианцы превратили Лукрецию Мотт в живую легенду, особо выделяя ее кротость и спокойствие и уводя в тень ее напористость и решительность. Последовавшие позднее биографы придерживались того же образа. Безусловно, она была добросердечной и любящей женщиной и прекрасно умела держать себя в руках. Однако ей были свойственны и многие человеческие слабости. Она была вспыльчивой, острой на язык, часто упрямой. Самолюбивая и даже тщеславная больше обычного, она наслаждалась высоким мнением других о себе. Временами она принимала себя слишком всерьез, но своеобразное чувство юмора спасало ее от напыщенности. Она любила жизнь здоровой любовью, которая иногда казалась чересчур приземленной ее более изысканным дочерям.
В те дни, когда женщинам не полагалось выказывать свое раздражение, Лукреция годами изо всех сил старалась его скрывать, и в результате страдала от расстройства пищеварения. В зрелом возрасте, однако, она научилась преобразовывать свое негодование в гнев праведный и использовать эту энергию в своих крестовых походах. Спасти желудок было уже поздно, но, по мере того, как она научалась признавать и выражать свое негодование, Лукреция становилась более открытой для любви и духовных порывов. Освобождаясь от внутренних ограничений, она тем самым обретала новые источники энергии, дававшие силы должным образом отвечать на всё возраставшие запросы, поступающие со всех сторон. Шли годы, проходили десятилетия, но она по-прежнему была готова к новому росту, и, наконец, состарившись, стала человеком, полностью раскрывшим свои возможности.
ГЛАВА 2. Родом с Нантакета
Лукреция Мотт частенько заявляла, что она родом с острова Нантакет, и это не было простой констатацией факта, это было утверждением ее самобытности. История, география и обычаи родного острова сформировали ее личность и подарили ей то самоощущение, которое она пронесла через всю жизнь. Хотя ей и пришлось уехать с острова в возрасте одиннадцати лет, в сердце своем она оставалась тамошней жительницей. Лукреция постоянно приезжала на остров, привозила с собой детей, потом внуков и правнуков пока ей не исполнилось восемьдесят три года. И до последнего вздоха она любила цитировать высказывания нантакетцев и упоминать их обычаи.