Я уже писал, что нынешнему поколению очень повезло они застали в живых ветеранов той Великой войны. Когда я вспоминаю знакомых мне участников Великой Отечественной, первая врезавшаяся в память отличительная черта у них всех этот смысл безусловно был. Вернее они умели этот смысл в эту самую жизнь привносить, просто серьезно относясь к тому делу, которое они исполняли.
Я вспоминаю духовника Саратовской епархии, настоятеля первого военного храма на территории России, открытого после советской власти, протоиерея Николая Архангельского, бывшего в годы войны командиром «Катюши». Он ни разу не сказал никому из прихожан нет, даже не резкое слово, просто «я не могу», никому никогда не отказывая в беседе, хотя к концу жизни почти ослеп и с трудом доходил до машины, которая ждала его у ворот храма.
Когда я в один из сложнейших периодов своей и так достаточно непростой жизни находился в очень сложном духовном состоянии, он очень здорово меня выручил. В какой то степени спас. Его молитвы, как и многих других, помогли мне выстоять и победить. Потому что публикация этого текста, как и других это победа. Которая далась уж поверь, читатель весьма и весьма непросто.
Сейчас я думаю: а мог кто-то из священников, кроме него, тогда мне помочь? Возможно, что и нет. По крайней мере, в Саратовской епархии я таковых тогда не знал, а я знал даже тогда достаточно многих. Неудивительно, что человек, отличившийся в брани военной, был так искусен в брани духовной. А вообще-то если по-простому: он просто относился к людям с состраданием и любовью. Неудивительно, что святые так часто повторяли, что Бог это простота.
Я вспоминаю одного из ветеранов журналистики ветерана последнего военного призыва Юрия Пятницкого. Это сейчас я вспоминаю его с теплотой, а тогда он, что называется, у меня «в печенках сидел». Особенно когда я был дежурным редактором по главной областной газете и шла какая-нибудь его статья. Тогда все дежурные сотрудники, особенно корректора, от него просто стонали, поскольку каждую свою строчку он проверял и перепроверял по нескольку раз и до самого последнего момента вносил правку. Его нещадно «резали», кромсали, иногда, как я сейчас понимаю, вовсе не по необходимости, а чтобы «сэкономить место» или просто от усталости и раздражения, он относился к этому в общем-то достаточно благодушно, вздыхая об «издержках профессии» и внося в текст новые изменения.
Компьютеров тогда не было, свинцовые буковки методом «высокой печати» набирали вручную (видите, какой автор древний) и процесс правки был технически достаточно сложным. При этом что удивительно: процесс был очень громоздким, количество шрифтов было на порядок меньше, но при этом у каждой газеты было свое лицо.
Я даже не ставлю это слово в кавычки оно действительно было. Я мог случайно увидеть обрывок газеты или газетный сверток на улице (в стране был дефицит упаковки и в газеты люди тогда завертывали все не очень ценное пакет мусора, например) и буквально по клочку бумаги с уверенностью сказать, что это официозная «Правда» или «Комсомолка» с ее хаотичной версткой и такими же взбудораженными и непричесанными, но казавшимися тогда такими искренними и милыми взглядами на жизнь.
Оговорюсь для сегодняшнего читателя я пишу именно о той настоящей «Комсомолке», а не о сегодняшнем цитирую руководство газеты «коммерческом проекте», контрольный пакет которого принадлежит американскому, что ли, капиталу и который, несмотря на это, то же самое руководство упрямо продолжает именовать «чисто российским продуктом». Уж тогда точнее будет русскоязычным
Сегодня, когда процесс изготовления упрощен до предела и в арсенале столько технических средств, почти все газеты как близнецы похожи одна на другую. Ну, за исключением разве что «Завтра» ее, в отличие от других, весьма и весьма часто можно читать. Большинство остальных не то что просматривать по моему, даже в качестве туалетной бумаги использовать неприлично. Не «лицо» просится на язык, а, простите, «харя». Может, потому так любят наши «политтехнологи» словечко «харизма», что уж больно слова-то родственные?
Продвинутый либеральный читатель, пожалуй, упрекнет меня в любви к проклятому тоталитарному (или уж перестроечному перекроечному) прошлому и даже, возможно, съязвит, что тогда и корректора, пожалуй, были значительно моложе и симпатичнее Нет, думаю, дело все же не в этом. Попробую объяснить.
Продвинутый либеральный читатель, пожалуй, упрекнет меня в любви к проклятому тоталитарному (или уж перестроечному перекроечному) прошлому и даже, возможно, съязвит, что тогда и корректора, пожалуй, были значительно моложе и симпатичнее Нет, думаю, дело все же не в этом. Попробую объяснить.
Так вот, тогда меня, начинающего репортера, с раздражением исполняющего обязанности дежурного редактора (творить надо, а приходится этой вот рутиной заниматься), ветеран журналист сразил одной фразой: «Журналист начинается со способности удивляться. Самым простым и обыденным вещам. Кончилось удивление кончился журналист». То есть к окружающему миру следует относиться если не с любовью, то хотя бы по крайней мере с интересом. С интересом не к себе, любимому, а к окружающему миру.
Недавно мне попала в руки его статья про саратовский мост «Устал, бедняга?». Такое впечатление, что написано сегодня. Этим настоящая журналистика, как, впрочем, и любое настоящее искусство и отличается оно от времени становится лишь актуальнее. Недавно мне попал в руки пушкинский «Современник» он гораздо актуальнее, чем «Наш современник» и наш «Новый мир» вместе взятые. Александра Сергеевича было за что убивать. Посмотрите и убедитесь сами.
Не открою секрета, что наше время характерно нарастанием апатии падения интереса не только к окружающему миру, но даже собственной жизни. Пожалуй, сегодня все уже чувствуют, как время все более сгущается, спутываясь в злобный клубок отрицательных пустых энергий. Мир, в котором все меньше остается места для искренности и любви.
И об этом свидетельствует не только рост психических заболеваний (как блестяще определил один психологов: состояние невроза это нормальная реакция на ненормальное существование) и самоубийств, но и количество окружающей нас пустоты в «культурном пространстве». В том числе и средствах массовой информации.
Как упрекнул меня один из редакторов нашего «продвинутого» «патриотического» еженедельника: «У тебя каждая статья как флаг. Мимо него не пройдешь». Ничего себе упрек журналисту, да? Посмотрите какую нибудь из современных газет большинство из них настолько «ни о чем», что, отложив текст в сторону, хочется раздраженно спросить: о чем эта газета?
Как и количество пустых телепередач, бездарных фильмов и стихов, никому, кроме авторов, не нужных литературных произведений. Как проговорился один из таких авторов один из классиков современного местечкового постмодернизма: «Сегодня автор не интересен не только кучке своих поклонников, но даже самому себе» Пожалуй, самый яркий пример все более усиливающейся бессмысленности существования. «Мир, в котором нет любви пустой и равнодушный мир»
Как призналась одна моя знакомая жена священника: «Твои тексты тяжело читать». Я удивился и слегка расстроился: неужели настолько тяжело пишу? Вроде стараюсь излагать мысли простым русским языком. Который, на мой взгляд, вполне в состоянии освоить любой умеющий читать человек, более-менее успешно освоивший среднюю школу Приятельница пояснила: над каждой мыслью приходится думать, а она, как неожиданно открыла для себя самой, за последнее время просто отвыкла это делать. Научный работник, между прочим
Кстати, по поводу корректоров. Самый большой комплимент в моей жизни мне сделала одна из них, сказав: «Вас двое в редакции таких сумасшедших вы и Пятницкий». В смысле такой же настырный и надоедливый. Слава Богу! Что-то хорошее от окружающих меня людей я, наверное, все-таки взял. Я об отношении к своему делу если и не с любовью, то по крайней мере с интересом.
Помните эпизод из фильма «В бой идут одни старики», когда за дружеским фронтовым застольем молоденький лейтенантик интелектуал делится с фронтовыми друзьями выстраданным: «Ну как люди не поймут, что что-то великое можно совершить только с любовью»? Безусловно. От пустоты душевной, по моему, под вражеский танк с гранатами не полезешь.
Это если бойцу повезло и гранаты у него были: тогда он мог бросить их под гусеницу подходящего танка и так остановить стальное чудовище. От взрыва гусеницу срывало и танк начинал кружиться на месте. Если у солдата находилась вторая граната и не отказывали при этом нервы он успевал бросить ее в заднюю часть танка, где находились бензобаки, пока танк делал оборот вокруг своей оси. Тогда двигатель взрывался. Танк фактически был уничтожен. Если нет танк превращался в неподвижную стреляющую крепость до тех пор, пока хорошо обученные и прекрасно снабженные немецкие ремонтные бригады не чинили повреждённые траки и танк вновь вступал в строй.