Получается, что планшет остался у Валери. Ну, что же! Прекрасно! Будет повод заглянуть в гости.
Мишель еще раз улыбнулся и посмотрел на часы. До начала утренней службы было менее часа, минус десять минут на утренний кофе и столько же на дорогу.
Если поспешить, то, возможно, останется время, чтобы заглянуть к Валери за планшетом, подумал юноша. Все же интересно, что так озадачило Луи? Как не крути, а в этом что-то есть! Будь иначе, не стал бы он стучаться в такую рань. Уж, это, как пить дать!
Спустя четверть часа, закрыв дом и оседлав велосипед, Мишель Труве спешил к дому 17 на улице Сен-Мартен, надеясь, что еще успеет застать знакомую дома.
Зима в этом году выдалась не особенно снежная, но с характером. Пожарный пруд на перекрестке с улицей Торо за ночь подернулся тонкой корочкой льда, которая весело искрилась под лучами январского солнца, обещавшего погожий день. С чем были согласны утки, которые, видимо, попутав время года, решили устроить веселую возню. Засмотревшись на них, Мишель неловко вывернул руль и, чуть было, не свалился под колеса «Пежо» месье Салопа11.
Смотри, куда едешь! Деревня! это все, что успел тот выкрикнуть и исчез.
«Деревня! Мишель улыбнулся. Вот и этот туда же! Сам здесь же родился и дальше Блуа, должно быть, никогда не бывал. Но стоило в прошлом месяце устроиться на работу в Орлеане, как все вокруг сразу стало деревней. Ну, да ладно! Хорошо, что он успел затормозить!». Юноша поднял велосипед, помахал обидчику кепкой и продолжил свой путь.
Ехать было недалеко. «Коммуна Святого Германа Парижского» или, кратко, Жермени-де-Пре, в которой несколько лет назад он поселился, была небольшой. Семь сотен жителей, в основном, стариков. Пять магазинов, обычных для любого провинциального городка. Два десятка улиц. Одна гостиница со стандартными номерами, свободными в любое время года. Мэрия с обязательными петуньями на подоконниках, и несколько кафе, слетевшихся на площадь и рассевшихся вокруг нее подобно стайке местных голубей.
Все настолько мило и, вместе с тем, типично, что, встретив подобный набор в ином городе, многим хотелось поскорее его проскочить. Так они и поступали. Если бы не одно «но», которое не позволило Мишелю Труве промчаться мимо, заставило приглядеться, задержаться, а затем и остаться здесь до того дня, когда он встретил Валери, и теперь не представлял себе другого места на земле, где ему было бы также хорошо.
Этим «но» была древняя церковь, базилика, молельня или, как сказали бы знатоки архитектуры Каролингов, «оратория» все, что осталось от виллы Теодульфа, епископа Орлеана и поэта, соратника Карла Великого. О чем напоминала надпись над входом: «Я, Теодульф, посвятил этот храм славе Божией. Пусть каждый, кто придет сюда, вспомнит обо мне». Оратория находилась в центре городка, а, точнее, он вырос вокруг нее, и, хотя далеко не все жители ходили в храм, никто из них не представлял без него своей жизни. Как тело не может существовать без сердца. Конечно, если это не тело покойника.
Помнится, когда Мишель увидел базилику впервые, его сердце замерло и затем забилось снова, но уже в одном ритме с храмом, в котором все было соразмерно и созвучно, близко и понятно. Как будто он встретил старого друга, которого не видел много лет и даже считал погибшим и вдруг снова повстречал, обрел живым и невредимым.
Впечатление было настолько ярким и сильным, что Мишелю захотелось обнять храм или, хотя бы, к нему прикоснуться. Он подошел к стене, положил руку на камень и неожиданно почувствовал, как он пульсирует. Как будто под серой, многое повидавшей на своем веку, шершавой на ощупь кладкой билось живое, горячее сердце, и ему неудержимо захотелось войти внутрь и пройти туда, откуда доносились эти удивительные звуки.
Мишель бывал в храмах и раньше в Париже и Реймсе, Орлеане и Шартре, Амьене и Бове, и сразу отметил, что, в сравнении с ними, базилика Жермени-де-Пре выглядела на порядок скромнее.
Никаких золотых орлов, саламандр, лилий и иных символов королевской власти; пухлых ангелов, похожих на перекормленных младенцев; экзальтированных святых, неестественно заламывающих руки в молитвенном экстазе; расшитых золотом гобеленов и кресел с табличками именитых прихожан ничего этого здесь не было.
Все выглядело необычайно просто и, одновременно, уместно, соответственно не только канонам, но и ожиданиям самого Мишеля. Как будто он и был тем безымянным зодчим, что гениально воплотил замысел Теодульфа, незаметно добавив к нему что-то свое