Этот стол, оставшийся от прежних хозяев, был велик для троих, поэтому все разместились свободно: Аля рядышком с Борисом, а мама чуть поодаль.
Борис наполнил невесть откуда взявшиеся хрустальные бокалы прозрачной жидкостью и поднялся.
Ну, голос у Бориса внезапно сел, он откашлялся и уже твёрдо произнёс: За то, чтобы новый, сорок четвёртый год, принёс нам победу.
Залпом опрокинул в себя бокал, а мама и Аля отпили немного. Разбавленный спирт весело побежал по жилам и неловкость, висевшая поначалу в воздухе, растаяла.
Мать задавала вопросы Борису, а тот был в ударе, шутил, смеялся. Наконец, она попросила Бориса налить и поднялась. Улыбка уже сбежала с её усталого лица. Подняв бокал, посмотрела на парня, потом на Алю, и негромко, но торжественно произнесла:
За вас, дети мои. За ваше счастье, и за вашу радость! потом, помолчав, добавила: И за вашу любовь, пусть она будет всегда.
Три бокала звонко сошлись над столом, все выпили, Аля, поставив бокал на стол, прижалась к руке Бориса и вдруг неожиданно для самой себя привстала на цыпочки и поцеловала его в щёку. И тут же смущённо посмотрела на мать. Та улыбнулась, и направилась к стоящему в углу на тумбочке патефону. Игла легла на большую пластинку, с красным кружком в центре, раздались звуки медленного вальса.
Борис церемонно подошёл к Але, они начали тихонько кружиться, насколько позволяла небольшая комната. Смотрели друг на друга, что-то говорили, и ничего не замечали вокруг. Когда опомнились, стояли, обнявшись, пластинка шипела, матери в комнате не было. Аля вспомнила, как мать говорила перед ужином:
С вами, молодыми посижу, да пойду к тёте Нюре. Одиноко ей, на мужа и сына похоронки получила. Поболтаем по-бабьи, утешу, как смогу, да там, наверное, и заночую.
Борис и Аля так и стояли посреди комнаты, не в силах оторваться друг от друга, он целовал её губы, глаза, щёки, осторожно касался губами тонкой, нежной кожи на шее.
Она прижалась к нему животом и бёдрами, тело её трепетало, она знала, что сегодня должно произойти, и желала этого.
Аля выключила верхний свет, оставила только одну свечу, и потянула Бориса в свою маленькую спальню, одну из двух комнат их небольшого дома. Он снова обнял Алю, губы их слились, потом отстранил от себя и дрожащими руками начал расстёгивать её кружевную жилетку. У него ничего не получалось, тогда Аля сама сняла жилетку через голову, потом кофточку и юбку, и осталась только в трусиках с кружавчиками.
Они были неопытны, неловки, у них это было в первый раз, но переполнявшие их чувства, восторг от близости, огромная нежность, желание обладать друг другом, раствориться друг в друге, подсказывали, что надо делать.
Борис шептал ей какие-то слова пересохшими губами, перемешивая их с поцелуями, а Аля тихонько постанывала:
А-а-а, о-о-о
Потом они лежали умиротворённые, обвив друг друга руками и ногами, лишь губы изредка, находили другие в полумраке
Пожениться решили сразу, но в ЗАГС попали только через месяц. ЗАГС работал не каждый день, и Борису никак не удавалось совместить с его работой свои увольнительные.
В полупустом промёрзшем ЗАГСе их встретила пожилая женщина в ватной телогрейке. Дуя на озябшие руки, она внимательно смотрела на молодых, ожидая что они скажут.
Борис, чувствуя свою мужскую ответственность, начал говорить первым:
Вот, решили пожениться.
Да, уж вижу, что не разводиться пришли. А почему сейчас, время, вроде бы не совсем подходящее.
Мы, это, Борис даже заикаться начал от волнения, я на фронт ухожу, мы хотим быть мужем и женой.
Ну что ж, вот вам время на размышление три недели.
Нет, нет, заговорили они разом, мы не можем ждать.
А я не могу нарушать закон.
Ну, может быть в виде исключения, Борис пытался применить всё своё обаяние, сейчас ведь немногие женятся.
Да совсем никто не женится, ну так что с того, закон есть закон.
И тогда Аля, вдруг, выпалила:
Беременная я, и густо покраснела.
Борис удивлённо посмотрел на неё похоже, что для него, как и для заведующей ЗАГСа, это заявление было новостью.
Заведующая сразу как-то помягчела, на лице её проступила печать усталости и плохо скрываемой боли:
Дети это прекрасно, война скоро кончится, детей надо будет растить, и, помолчав, добавила: Да нынче почти никто и не рожает. Ладно, давайте документы, а свидетели есть у вас?
Сейчас, Борис вскочил и помчался к двери, сейчас приведу.
Дети это прекрасно, война скоро кончится, детей надо будет растить, и, помолчав, добавила: Да нынче почти никто и не рожает. Ладно, давайте документы, а свидетели есть у вас?
Сейчас, Борис вскочил и помчался к двери, сейчас приведу.
На улице было пустынно. Он добежал до перекрёстка и увидел странную пару: старичок в длинном тулупе держал под руку женщину, замотанную платком. Они медленно шли вдоль заснеженных деревьев.
Борис подбежал к ним и стал путано объяснять, что им нужны свидетели, это займёт совсем немного времени. Старичок посмотрел на него поверх очков и изрёк:
Не морочьте мне голову, молодой человек, я сестру в больницу веду. Ступайте, себе
Я могу помочь, откуда-то вынырнул ладный, стройный лейтенант в белом полушубке, сейчас ещё кого-нибудь тормознём.
Вскоре, они стояли перед заведующей ЗАГСом: Борис с Алей, и лейтенант с молодой, элегантной женщиной, которую он уговорил на улице послужить на благо отечества.
Именем объявляю мужем и женой.
Голос заведующей слегка дрожал, казалось, она еле сдерживает слёзы. Молодые надели кольца, которые Борис выменял на местном «толчке» за две банки тушёнки. Лейтенант поздравил их, подхватил под руку женщину и исчез, так же внезапно, как и появился.
Борис и Аля направились к выходу, держась, всё время за руки, словно боялись отпустить их, и потерять друг друга. Уже были в дверях, когда заведующая со стоном опустилась в кресло, плечи её вздрагивали.
Что с вами, что случилось? Борис и Аля подбежали и обступили её, Борис подал стакан с водой.
Заведующая вытерла глаза и махнула рукой:
Идите уж, счастья вам, и когда они уже были на пороге, вдруг тихо и просто добавила им вслед: Сына у меня убили недавно, вот похоронку получила.
Глава третья. Расставание
Свадьба была скромная, собственно, свадьбы, как таковой, и не было. Посидели дома у Али. Два товарища Бориса, две подруги Али, да мать ещё пригласила соседок.
Борис взял увольнительную на сутки, а товарищи его должны были вернуться в часть. Мать выделила молодым маленькую комнату, которая и так служила спальней для Али. Вместе поспать им сейчас удавалось редко, вовсю шла боевая учёба, и увольнительные не предоставляли.
Борис всеми правдами и неправдами выкраивал ночку раз в неделю, чтобы поспать с молодой женой. Медовый месяц всё равно оставался таковым. Они с жадностью бросались в объятия друг друга, и забывали обо всём в безумном порыве желания.
Забывали о том, что за окном мороз, что идёт жестокая война, пожирающая людей, что совсем скоро на эту войну отправится Борис.
Каждую дарованную им судьбою ночь, они проживали как целую жизнь. Они дорожили минутами и часами, проведёнными вместе. Ночами, которые отрывали у войны, не могли позволить себе уснуть. Утром покачиваясь, едва перемолвившись двумя словами, выпивали по кружке горячего чая и расходились, каждый в своём направлении: Аля на завод, Борис в часть. Аля с трудом скрывала тёмные круги под глазами, используя дефицитную, ещё довоенную пудру, отданную ей соседкой, той самой, у которой погибли муж и сын.
Как-то, Борис, лаская губами её плоский, дурманящий животик, спросил, вспомнив слова Али в загсе:
Скажи, это правда то, что ты сказала тогда заведующей?
Аля не стала переспрашивать и делать вид, будто забыла, о чём речь:
Понимаешь, у женщин каждый месяц бывают такие дни, критическими называются.
Знаю, знаю, перебил её Борис, уж очень ему хотелось показать, что в свои восемнадцать лет, он тоже в этих делах разбирается.
Так вот, в этом месяце у меня этих дней не было, спокойно, не подвергая сомнению глубину познаний Бориса в женских делах, произнесла Аля.
И что это значит?
А что это значит, скажет врач, к которому я собираюсь завтра.
Борис перенёс свои скудные пожитки к Але, но жил в казарме. В городе и окрестностях формировалась стрелковая дивизия. Под таким же номером эта дивизия воевала под Киевом, но её расформировали. Она была сильно потрёпана и потеряла знамя. Теперь её формировали вновь. Бориса назначили в разведроту. Зима в этом году выдалась снежная и бойцы, с криками «Ура!», по колено в снегу, штурмовали заснеженные, покрытые лесом горы Южного Урала. Вечером в казарме висел густой дух сушившегося обмундирования и портянок.
В последние дни их уже не поднимали для учебных маршей и стрельб. В штабе полка лихорадочно собирали в ящики бумаги, водители полковой техники аккуратно грузили запчасти, приспособления, оборудование. Особенно много возни было в оружейном складе. Борис чувствовал, что скоро в путь, и крутился вокруг ротного: