55 стихотворений - Лев Портной 2 стр.

Наступил девятнадцатый век,
вот и долгими стали разлуки
и привычным случайный ночлег,
но такими же добрыми руки.

Я так часто их вижу во сне:
то, как долго меня обнимали,
а потом на вагонном окне
что-то важное быстро писали.

Поезда у перронов, свистки,
многочисленные пожитки
Им на смену пришли ямщики,
бездорожье, метель и кибитки.

Раньше при поездах скоростных
ночь в пути  вот и встретились снова,
а теперь я на перекладных,
перегоны по паре целковых.

И кричу ямщику я: «Живей!»
Вот и двор постоялый за кручей.
И спешу я менять лошадей,
чернобровый, безусый поручик.

И опять фантастический снег
грациозно ложится на плечи.
Так двадцатый окончился век,
но остались короткими встречи

Здесь звери в зверином весельи
идут по горячим следам.
А чуточку дальше  ущелье,
в ущелье  пещера, а там!

Там вкусно, призывно и жарко
дымится очаг до утра,
и женщина в пепле и шкварках
колдует всю ночь у костра.

Там шкуры навалены в груды,
там стены обложены мхом,
за камнем теснятся сосуды,
наполненные молоком.

Там пахнет младенцем и псиной,
там дремлет прирученный пёс.
Ручной страхолюдный мужчина
с косматою гривой волос

ленивым зевком разверзает
зубами утыканный рот,
и  жарко  по космам стекает
огромными каплями пот.

Там каждому  ложка и плошка,
там каждому  сытный обед.
И всё же лукавая кошка
гуляет сама по себе.

И плыли
красивые лебеди. Сад весь в цвету.
Прохожие хлеб им крошили,
а птицы ловили его на лету
и плыли, и плыли

Ком птицы, сорвавшись,
стремительно вниз пал,
и женщины звали на помощь мужчин.
Я бросился к птице
и выхватил из-под
колёс
проезжающих мимо машин.

Она не пыталась от рук защититься,
но в спину летели мне
крики ворон,
пока я больную,
притихшую птицу
заботливо нёс
на соседний газон.

И те,
что вчера назывались «сатрапы»,
делившие с нею
добычу и кров,
кружили,
расставив когтистые лапы,
почувствовав
жертвы горячую кровь.

А эта ворона
была так спокойна,
как будто давно уже
выжила страх,
как всё повидавший
великий разбойник,
дождавшийся пыток,
суда и костра.

Как будто
ещё в то недавнее время,
когда и она учиняла разбой,
решила,
чем сбросила тяжкое бремя:
«Когда-нибудь
это случится со мной».

Вдоль Гегеля и Канта
и вдоль хрустальных блюд
шагает по серванту
фарфоровый верблюд.

С обложки вслед смеётся
косматый Лев Толстой.
Верблюд в него плюётся
фарфоровой слюной.

А на серванте стынут
в пыли его следы.
И как верблюд в пустыне,
он может без воды.

Пусть неприродно как-то
и пусть не на песке,
цветёт колючий кактус,
посаженный в горшке.

И, право, в целом свете
нет жарче стороны.
Палящим солнцем светит
светильник со стены.

И зной и холод злющий
верблюд терпеть готов
за счёт своих могучих
фарфоровых горбов.

И головой безрогой
качает он своей.
В ней копошится много
фарфоровых идей.

И не устанем хором
мы повторять с тобой:
ну что ж, что из фарфора 
он всё равно живой!

И мы его не бросим 
не то чтобы хорош,
а просто, если бросишь,
то точно разобьёшь.

Луи Шестнадцатый, король,
на лбу натёр мозоли,
пока решал, какую роль
сыграет на престоле.

Король решил: негоже зря
просиживать рейтузы.
Решил  и покорять моря
отправил Лаперуза2.

В пять сотен тонн фрегат «Буссоль»3
был водоизмещеньем.
Фрегат надёжен, но король
измучился сомненьем.

Порой бриошь4 водой запьёт,
лежит с набитым пузом,
и мысль покоя не даёт:
А что там с Лаперузом?

И всё ж, тщеславья не тая,
он тешился мечтою:
Да будет Франция моя
владычицей морскою!

Но год за годом нет вестей
от графа Лаперуза.
Нашли останки кораблей
в морях у Санта-Круза.

И каждый истинный француз
оплакивал потерю.
И вдруг ещё один конфуз!
Король сказал: «Не верю!

Не может быть, чтоб адмирал
пошёл на корм медузам!»
И вновь придворных допекал:
«А что там с Лаперузом?»

Он потерял покой, в сердцах
отверг соблазны света.
Одна скучала на балах
Мари-Антуанетта5.

Король совсем не уделял
вниманья брачным узам
и даже в спальне вопрошал:
«А что там с Лаперузом?»
На короля пенять-то грех,
бывали и поплоше.
Но те следили, чтоб на всех
в стране пекли бриоши.

Нет хлеба  ешь бриошь, но вот,
со всем почтеньем к музам,
плевать, когда пустой живот,
на то, что с Лаперузом!

Народ пошёл громить Версаль,
народ возжаждал крови.
И свергли короля! А жаль!
Хороший был Людовик!

Его в темницу волокли
то на себе, то юзом.
Но повторял одно Луи:
«А что там с Лаперузом?»

«Попался, Сир! Тебе капец! 
толпа кричала злобно. 
Ты не Бурбон, а ты Капет!6»
И смех гремел взахлёб, но

король ответил: «Раз уж я
стал непомерным грузом,
со мною ясно всё, друзья.
А что там с Лаперузом?»
Я был бы рад рассказ прервать
не на минорной ноте!
Увы, друзья, не даст соврать
король на эшафоте.

Поверх толпы он смотрит вдаль
и говорит: «Французы!
Вот вам смешно, а мне вас жаль.
Не ждите Лаперуза!»

Луи Шестнадцатый, король,
на лбу натёр мозоли,
пока решал, какую роль
сыграет на престоле.

Король решил: негоже зря
просиживать рейтузы.
Решил  и покорять моря
отправил Лаперуза2.

В пять сотен тонн фрегат «Буссоль»3
был водоизмещеньем.
Фрегат надёжен, но король
измучился сомненьем.

Порой бриошь4 водой запьёт,
лежит с набитым пузом,
и мысль покоя не даёт:
А что там с Лаперузом?

И всё ж, тщеславья не тая,
он тешился мечтою:
Да будет Франция моя
владычицей морскою!

Но год за годом нет вестей
от графа Лаперуза.
Нашли останки кораблей
в морях у Санта-Круза.

И каждый истинный француз
оплакивал потерю.
И вдруг ещё один конфуз!
Король сказал: «Не верю!

Не может быть, чтоб адмирал
пошёл на корм медузам!»
И вновь придворных допекал:
«А что там с Лаперузом?»

Он потерял покой, в сердцах
отверг соблазны света.
Одна скучала на балах
Мари-Антуанетта5.

Король совсем не уделял
вниманья брачным узам
и даже в спальне вопрошал:
«А что там с Лаперузом?»
На короля пенять-то грех,
бывали и поплоше.
Но те следили, чтоб на всех
в стране пекли бриоши.

Нет хлеба  ешь бриошь, но вот,
со всем почтеньем к музам,
плевать, когда пустой живот,
на то, что с Лаперузом!

Народ пошёл громить Версаль,
народ возжаждал крови.
И свергли короля! А жаль!
Хороший был Людовик!

Его в темницу волокли
то на себе, то юзом.
Но повторял одно Луи:
«А что там с Лаперузом?»

«Попался, Сир! Тебе капец! 
толпа кричала злобно. 
Ты не Бурбон, а ты Капет!6»
И смех гремел взахлёб, но

король ответил: «Раз уж я
стал непомерным грузом,
со мною ясно всё, друзья.
А что там с Лаперузом?»
Я был бы рад рассказ прервать
не на минорной ноте!
Увы, друзья, не даст соврать
король на эшафоте.

Поверх толпы он смотрит вдаль
и говорит: «Французы!
Вот вам смешно, а мне вас жаль.
Не ждите Лаперуза!»

Коль не растёшь ты дураком,
то поздно или рано
поймёшь, что, если сапогом,
то лучше быть стеклянным.

Пусть не стучу по мостовой
подковой на железе,
зато немытою ногой
никто в меня не влезет.

Никто не стопчет мой носок,
подошв моих не сносит
и свой нестираный носок
никто в меня не бросит.

Пусть пары нет и я один,
зато я чист и даже
на щёки чёрный гуталин
никто мне не намажет.

Когда свои я осознал
стеклянные заслуги,
от гордости затанцевал
чарльстон и буги-вуги.

И тут я не на шутку вдруг
от счастья разошёлся,
споткнулся я, и мой каблук
оторв нет, откололся.

И не помогут  вот беда! 
ни гвозди, ни иголки.
Каблук разбился навсегда
на мелкие осколки.

Ах, как я раньше жил! Вполне
счастливым был! И всё же,
ах, лучше бы родиться мне
из натуральной кожи.

Тогда тебя не разобьют,
а если будут раны,
каблук прибьют, дыру зашьют,
ведь ты же не стеклянный.
Ведь ты же не стеклянный!..

Как-то в сено закопал
нитку я с иголкою,
нынче сердце потерял
и ищу без толку я.

Эх, ёлка моя!
Всё ищу без толку я!

Раз на ярмарке гулял
и купил воробышка.
Сел, на перьях погадал,
любит ли зазнобушка.

Эх, гроб в три вершка!
Любит ли зазнобушка!

Только верно брат сказал,
зря я птичку пёр с Торжка.
Я бы «любит» отгадал 
не хватило пёрышка!

Эх, шторы да шкаф!
Не хватило пёрышка!

Смотрит девица в окно
и на солнце ленится.
Кто допрыгнет до неё,
тот на ней и женится!

Эх, дужка ведра!
Буду прыгать до утра!
Разбежался, прыгнул, раз 
ухватил за косу,
а коса оторвалась,
я остался с носом!

Эх, Васька-матрос!
А зачем мне без волос?!
Эх, Васька-матрос!
Не нужна мне без волос!