Сердце замедляет ритм, звучит реже и тише. Тело расслабляется. Собранность, принесенная из внешнего мира, улетучивается. Поступь теряет упругость, смягчаются мускулы шеи, опускаются плечи. Спина принимает привычную безвольную позу. Даже пальцы теряют хваткость и свисают безвольными кистями. Мне легко и уютно, почти так же комфортно, как там, в автобусе. Вокруг вырастают тонкие прочные стены новой скорлупки, чуть больше по размеру, чем старая. Она укроет от гроз и бурь, защитит от невзгод, снимет ответственность за собственную жизнь, позволит и дальше плыть по течению широкой, поблескивающей на солнце реки. Мой новый кокон, моя новая крепость, из которой никому не удастся меня вытащить. Я даже могу не стоять на месте, а делать шаги, перемещаясь вдоль стенки с внутренней стороны и дивясь дикости и хаотичности внешнего мира, не испытывая желания к нему присоединиться. Я буду стоять под вечным солнцем и глядеть, как людей снаружи хлещут дожди, холодят снега и мотают ураганы. Мне нет дела до их ценностей, упорно заставляющих их свершать все эти лишние телодвижения, ведь у меня нет своих. Нет и не будет, покуда надо мной светит солнце скорлупки и не нужно шевелиться и напрягаться. Буду двигаться вдоль стенки и наблюдать, как борются и живут другие.
Тепло. Так тепло, что хочется лечь и не шевелиться, и позволить чужому сну стать своим. Позволить зверю убаюкать мурлыканьем, прижаться к его теплому боку и уснуть, зарывшись носом в мягкую шерсть, смешать наши грезы и виновато вздыхать, добавляя свои хаос и сумятицу в его полное томной грации течение. Замечтавшись, я спотыкаюсь раз-другой, и сажусь на скамью. Странное ощущение, тело покачивается, будто я куда-то еду, но что-то мягкое не дает мне упасть. Ах да, это стенки моей скорлупки. Они не позволят мне вывалиться, не позволят упасть и расшибиться, они проследят, чтобы я чувствовала себя как в утробе матери. Наверное, новорожденные потому и плачут, что не хотят ее покидать. Просто не могут передать это словами. Ведь родиться или выбраться из кокона значит приложить усилие, которому здесь места нет. Нелепо и смешно даже вспоминать свои попытки. Особенно сегодняшнюю. При мысли о пережитом позоре биение сердца ускоряется. Это место нельзя осквернять такими вещами, как движение против течения или движение с какой-то целью. Оттого здесь так мирно и спокойно. Мои прежние немногочисленные попытки и усилия не просто смешны доставляют массу неудобных, как шерстяная одежда на голое тело, эмоций.
И оттого ощущение комфорта внезапно теряет свою полноту. Только что был в панцире, и вдруг под него пробрался паразит и дырявит кожу, и чтобы избавиться от него, нужно скинуть свои доспехи, но скинуть их означает остаться беззащитным на поле боя. И я стою и осязаю, как на моих латах появляется первая, почти незаметная трещина, через которую к моей плоти лезут другие паразиты: Холли, Сергей, парень с плоским лицом. Они кусают меня вновь, и ощущение комфорта потеряно. Я пытаюсь его вернуть, но паразиты принимаются грызть панцирь изнутри. Меня охватывает негодование как посмели эти твари появиться здесь, в священной обители кокона? Пытаюсь их смахнуть, скованные руки слушаются с трудом, паразиты проскальзывают сквозь непослушные пальцы, раззадоривают и исчезают. Праздную триумф, но покоя уже не вернуть. Эти трое что-то сломали, ушли, оставив в стене бреши, через которые в мой старый мир внезапно ворвался свежий ветер. Он холодный ведь явился извне, сбрасывает оцепенение, заставляет поежиться. Застывшая лава в венах и артериях начинает согреваться и двигаться, толчками сообщая всему телу заряды силы. Я как новорожденный жеребенок дайте мне немного времени, и освоюсь и со своей только что приобретенной силой, и со своими четырьмя тонкими ножками, и с центром тяжести, и с координацией в пространстве.
Старый мир раскололся, ветер стер его в пыль. Я дышу полной грудью, и мои легкие горят, вобрав в себя горечь, хаос, бег, испуг все эти проявления внешнего мира, которыми люди живут. Но вместе с тем я чувствую, как оживает не только тело, но и разум. Вырвавшись из оков безволья, он начинает работать: генерирует массы новых идей, проектирует масштабные затеи, наконец, просто напоминает то, о чем забыла о Золотой Рыбке. Хороша же я, что позволила одной мелкой неудаче загнать себя в тупик прошлого. Еще чуть-чуть и мне бы из него не выбраться. Спасибо кусачим паразитам. Теперь это место не кажется мне мирным спящим зверем. Оно словно на глазах зарастает паутиной не воздушной кружевной искусных ткачей, а тяжелыми рваными пыльными лохмотьями, которыми зарастают углы заброшенных домов. Она везде: на ветвях деревьях, на скамьях, на проводах. Она свисает с голов прохожих, но те ее словно не замечают. Теперь и люди похожи на нелюдей: с серыми неподвижными масками инертных лиц, широко открытыми незрячими глазами, застланными пеленой мутного стекла. Они все еще в скорлупке, а я гляжу на них снаружи. Так вот какой я была минуту назад, вот какой меня видели те, кто живут: слепым, безвольным, плывущим по течению существом. Но если я нашла выход, то они нет. Надо их спасать. Я прижимаюсь к стенке и кричу:
И оттого ощущение комфорта внезапно теряет свою полноту. Только что был в панцире, и вдруг под него пробрался паразит и дырявит кожу, и чтобы избавиться от него, нужно скинуть свои доспехи, но скинуть их означает остаться беззащитным на поле боя. И я стою и осязаю, как на моих латах появляется первая, почти незаметная трещина, через которую к моей плоти лезут другие паразиты: Холли, Сергей, парень с плоским лицом. Они кусают меня вновь, и ощущение комфорта потеряно. Я пытаюсь его вернуть, но паразиты принимаются грызть панцирь изнутри. Меня охватывает негодование как посмели эти твари появиться здесь, в священной обители кокона? Пытаюсь их смахнуть, скованные руки слушаются с трудом, паразиты проскальзывают сквозь непослушные пальцы, раззадоривают и исчезают. Праздную триумф, но покоя уже не вернуть. Эти трое что-то сломали, ушли, оставив в стене бреши, через которые в мой старый мир внезапно ворвался свежий ветер. Он холодный ведь явился извне, сбрасывает оцепенение, заставляет поежиться. Застывшая лава в венах и артериях начинает согреваться и двигаться, толчками сообщая всему телу заряды силы. Я как новорожденный жеребенок дайте мне немного времени, и освоюсь и со своей только что приобретенной силой, и со своими четырьмя тонкими ножками, и с центром тяжести, и с координацией в пространстве.
Старый мир раскололся, ветер стер его в пыль. Я дышу полной грудью, и мои легкие горят, вобрав в себя горечь, хаос, бег, испуг все эти проявления внешнего мира, которыми люди живут. Но вместе с тем я чувствую, как оживает не только тело, но и разум. Вырвавшись из оков безволья, он начинает работать: генерирует массы новых идей, проектирует масштабные затеи, наконец, просто напоминает то, о чем забыла о Золотой Рыбке. Хороша же я, что позволила одной мелкой неудаче загнать себя в тупик прошлого. Еще чуть-чуть и мне бы из него не выбраться. Спасибо кусачим паразитам. Теперь это место не кажется мне мирным спящим зверем. Оно словно на глазах зарастает паутиной не воздушной кружевной искусных ткачей, а тяжелыми рваными пыльными лохмотьями, которыми зарастают углы заброшенных домов. Она везде: на ветвях деревьях, на скамьях, на проводах. Она свисает с голов прохожих, но те ее словно не замечают. Теперь и люди похожи на нелюдей: с серыми неподвижными масками инертных лиц, широко открытыми незрячими глазами, застланными пеленой мутного стекла. Они все еще в скорлупке, а я гляжу на них снаружи. Так вот какой я была минуту назад, вот какой меня видели те, кто живут: слепым, безвольным, плывущим по течению существом. Но если я нашла выход, то они нет. Надо их спасать. Я прижимаюсь к стенке и кричу:
Вырывайтесь!
Крик превращается в хрип, люди внутри не слышат, пытаюсь крикнуть громче, бьюсь ладонями о стекло просыпаюсь от боли.
Автобус подъезжает к моей остановке. Не успев полностью проснуться и уж тем более удивиться, я спешу на выход. Водитель пытается меня обсчитать: я чувствую, как подушечек моих пальцев касаются две монетки, но по какой-то нелепой прихоти они скользят, и одна остается в руках водителя. Он уже не молод, ему за сорок, у него приятное лицо интеллигента и я с каким-то сторонним интересом наблюдателя, которого это не касается, позволяю себя обдурить. Ни он, ни я не делаем попытки это исправить, и оттого происходящее воспринимается бредовым продолжением сна. Пять минут спустя я уже не могу сказать, существовал ли этот человек наяву или попросту мне приснился.
Позже, уже в квартире, когда пытаюсь восстановить ясность разума и возвести четкую границу между увиденным и придуманным, вновь раздается телефонный звонок. Это стандартная мелодия вызова, я слышала ее тысячи раз и услышу даст бог миллионы. Но именно сегодня и именно сейчас мне чудится в ней что-то особенное, что-то зовущее. Это все тот же номер. Кто бы ни был на другом конце определенно намерен добиться моего внимания, и не могу сказать, что я так уж против.
Слушаю.
Привет. Это я.
Голос знакомый. Измененный временем и искаженный расстоянием, но все равно знакомый. Сегодня просто день прошлого.
Какая картинка первой вспыхивает в вашем мозгу, когда кто-то произносит слово школа? У меня кабинет географии. Ни хирургически стерильный кабинет русского языка и литературы с портретами бессмертных писателей и поэтов, выкатывающих со стен свои глаза; ни кабинет физики с кранами, опускающимися жалюзи и проектором; ни кабинет химии, составленный из разномастных парт и собранных по всей школе стульев; а именно кабинет географии, где проходили самые яркие уроки. Чистая доска писали на ней крайне редко, большие карты России и мира, заставленный красочными журналами и энциклопедиями шкаф. Смешливое лицо учителя. Проказливые мины одноклассников.