Начиналось же всё это дело вполне мирно и благопристойно. Как и положено, была создана комиссия. В ударные сроки она пришли к нужным выводам, о которых так прямо и доложила в Москву: «жертв нет, а часть вагонов уже даже подверглась утилизации». После этого комиссия убыла, а контора плавно и планово занялась совершением текущих подвигов во имя всё того же плана.
Казалось бы Ан, не тут-то было. В смысле: оказалось совсем не то, что казалось. Товарищи в Москве отнеслись к этому факту совсем не так «легкомысленно», как хотелось бы товарищам на местах. Почти в духе установки детективной классики: «А не было ли у тебя, сукин сын, умысла на теракт?!».
Поскольку с терактами в нашем городе, да и в области в целом, было туго совсем не было, статистику решили поправить. Поправлять её обязали местное Управление КГБ а кого ещё?! Заскучавшие без работы шмоны у баптистов в зачёт не шли наследники доблестной ЧК рьяно взялись за работу и целую группу «подозреваемых в совершении террористического акта, имеющего своей целью» ну, и дальше всё, что полагалось сюжетом.
Не долго думая чего думать, когда уже в Москве подумали?! возбудили уголовное дело. Хотя теоретически, в соответствии с УПК, можно было провести вначале доследственную проверку, которая наверняка привела бы тем же самым выводам, что и затянувшееся следствие. Это сэкономило бы время, нервы, силы, деньги, что, в свою очередь, позволило бы заняться настоящими делами, которые уже вопияли о внимании к себе.
Но доблестные чекисты «копали и взрыхляли носом землю», не щадя себя, а ещё больше подследственных. Мужики настолько увлеклись работой, что и не заметили, как миновали предусмотренные УПК два месяца. Правда, другой момент оказался более заметным: следствие успешно зашло в тупик. Ни один из подследственных ни на миллиметр не приблизился к скамье подсудимых в заветном качестве подсудимого же.
И что сделали «по-прежнему доблестные» чекисты? «Отпустили» всем подозреваемым и отпустили всех подозреваемых? Признали факт избыточной бдительности избыточным и даже несостоятельным? Как бы не так: они продлили сроки следствия по делу ещё на месяц! Спустя месяц, который истёк так же «плодотворно», как и два его предшественника, они ещё раз продлили сроки и вновь на месяц. И лишь после этого в областном УКГБ вспомнили завет «железного» Феликса относительно параметров настоящего чекиста: «горячее сердце, но холодная голова».
Во исполнение установки «отца-основателя» чекисты остыли, и принялись раскидывать мозгами. Раскидывать пришлось недолго по причине небольшого объёма работ. Итогом пасьянса явилось решение вспомнить за УПК и перебросить «дохлое» дело в областную прокуратуру «по подследственности». «Внезапно» по истечении четырёх месяцев следствия оказалось, что признаков интересующего состава преступления в действиях подозреваемых не усматривается. Зато в них, опять же «внезапно», были усмотрены признаки «очень преступной» халатности, повлекшей за собой ну, и далее по тексту соответствующей статьи УПК.
Для большей убедительности был даже определён кандидат в «стрелочники»: им оказался заместитель директора завода по транспорту. Вот ему на всякий случай и предъявили обвинение. В прокуратуру дело пришло уже с пышной «сопроводиловкой»: «по обвинению заместителя директора завода гр-на такого-то в совершении преступления, предусмотренного статьёй такой-то».
Почему на роль «козла отпущения» избрали именно этого бедолагу? По ознакомлению с материалами а чести «поднять упавшее знамя» удостоили именно старшего следователя Иванова Александр Сергеевич уже не сомневался в том, почему. Нет, не потому, что «ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать». Вернее, не только потому. Это тоже имело место, но главное заключалось в другом: зам по транспорту был всего лишь зам по транспорту. Этакий «человек ниоткуда, никто и звать никак». Дяденька без родственников, друзей и знакомых «наверху»: идеальный кандидат в «козлы отпущения» с переходом в сидельцы в ударные сроки.
Ознакомившись с кандидатурой соискателя, Москва одобрила выбор товарищей на местах. Ну, вот, не было другого выбора: первоначальные компаньоны соискателя тогда ещё в качестве всего лишь подозреваемых и даже свидетелей неизвестно, чего совсем не подошли на роль «козлов отпущения». К несчастью как для следствия, так и для бедного зама по транспорту все обросли «мохнатыми лапами» до Москвы включительно. Такого «йети», как говорится, «не замай»! Вот и пришлось «замать» первого встречного точнее, подходящего на роль «козла».
Дело спустили «вниз», да не позволили «спустить на тормозах», хотя оно само уже «спускалось». А не «спустили» потому, что Ну, вот, нужно было наказать хоть кого-нибудь: ведь «прогремели на весь свет»! Как итог промежуточный, конечно дело поставили на двойной контроль: областной прокуратуры и отдела административных органов обкома партии.
Иванов оказался в классической ситуации: между молотом и наковальней. Во второй уже раз. Точнее, между вторым «комплектом из молота и наковальни». Первый составили правда жизни и правда дела. Согласно правде жизни, «Карфаген должен быть разрушен». Ну, вот, потому что «хочется им кушать»! Но этой правде начала перечить другая: правда дела. «В лице» так называемого «социалистического правосознания» старшего следователя Иванова. Оно вопияло на тему «что такое ничего и как из него сделать что-то». По этой правде сделать не получалось ничего. Ну, вот нечего было делать кроме дачи вольной бедолаге заместителю.
Не обнаруживался в его действиях даже этот скромный в сравнении с «умыслом на теракт» состав преступления.
Увы, но настоящая правда а на Руси их всегда на выбор оказалась анекдотической: ошибку совершил тот, кому и положено её было совершить. А именно стрелочник. Настоящий, без кавычек. Дяденька, «временно нетрудоспособный» по классической русской причине, не туда перевёл рельсы, в результате чего и состав пошёл не туда, а «совсем даже по бездорожью». Хотя состав-то был одно название: порожняк в старых, рассыпающихся вагонах.
Но «стрелочник» неблагородного происхождения оказался на удивление благородным человеком. Правда, в истинно русском духе, не вполне соответствующем классическим представлениям. Узнав о случившемся, и вспомнив о хрестоматийном предназначении «стрелочника» в подобных случаях, он принял мужественное решение: допить всё недопитое к моменту перевода стрелок. Испил, так сказать, чашу сию.
В «чаше» оказалось так много, что этого «многого» оказалось слишком много для одного человека, будь он даже самим Ильёй Муромцем. Старый пьяница не был Ильёй Муромцем, а потреблённой лично им дозы хватило бы на троих таких, как он. Ну, как того яда чёрной мамбы, который глупая змея расходует, почём зря. (Не познакомилась в своё время с установкой «экономика должна быть экономной»).
В результате, ещё и дела не возбудили, ещё проверка только «разгоралась», а на стол комиссии уже легла драгоценная бумага с «золотыми» словами эксперта областного бюро СМЭ о том, что «смерть наступила в результате отравления алкоголем (этиловым спиртом)». Казалось бы: вот он выход для всех! «Преступник» обнаружен, состав налицо, факт смерти ещё больше! Бери и списывай дело на такого хорошего, такого понятливого стрелочника здесь можно и в кавычках!
Сколько было в практике Иванова, да и не одного его, таких дел, когда сама жизнь в лице ответственных товарищей вынуждала к поиску «стрелочника», нахождению его на кладбище и «загрузке» по полной программе! И ничего: все были довольны! Потому что классика: «и «волки сыты, и овцы целы»! «Волки», естественно алчущие крови чиновники, «овцы» «смиренные агнцы Божии» с нижних этажей исполнительной власти.
Попытались двинуть «проторённой дорожкой» и на этот раз.
Но оказалось совсем не то, что казалось. Оказалось, что «Здесь вам не тут! Здесь вам не позволят водку пьянствовать, и безобразия нарушать!». Оказалось, что Москва отказалась. Отказалась дать добро. Москве требовался пример, который «другим наука». Москве нужен был живой пример. Во всех смыслах живой, а не только в переносном. Да и кандидатуру зама директора на роль «козла отпущения» там уже утвердили: товарищ подходил по всем параметрам для участи «гражданина».
И Иванову тоже велели подойти. Велели подойти к этому вопросу со всей ответственностью во избежание появления в его служебной характеристике «убойной» строчки о том, что «политику партии и правительства понимает неправильно». Повеление было дано в одной «весомой организации», даже более весомой, чем КГБ: в обкоме партии.
Для большей увесистости довода обком сослался на вышестоящую инстанцию. Куда более вышестоящую, чем Господь Бог: Отдел ЦК КПСС.
Поначалу Иванов проявил вопиющую несознательность: заявил, что он не только не член партии, но и не член ВЛКСМ. Дескать, из комсомольских штанишек вырос, а до партийных так и не дорос. Товарищи «из весомой организации» шутку в телефон выслушали, но не поняли. А, не поняв, тут же стали объяснять следователю, насколько сильно он не понят по причине уже собственного недопонимания. Всё опять получалось в духе установки «Здесь Вам не тут!». К этому времени Иванов давно уже был на хорошем счету, как следователь и совсем даже наоборот, как гражданин и «участник социалистического строительства». Последним он так и вовсе не считался. И это не было предположением: так прямо его и определили «по совокупности преступлений».