Не хочет она говорить! прошептала девка. А оно и не надобно. Я сама и так всё про неё знаю.
Что знаешь?
Тебе Лукерья наша про Дуняшку сказывала?
Про то, как к ней купец сватался, а она за него не пошла да со скоморохом сбежала? Ну было!
Так вот, Лукерья наша недалеко от Дуняшки ушла. Такой же в молодости грех сотворила, а теперь мается.
Грех? Какой ещё грех?
В молодости наша Лукерья, по слухам, справной девкой была в теле, одним словом, ну и на лицо ничего так, нравилась парням. Трижды к ней сватов засылали, а она ни в какую. Этот для неё стар, тот уж ветреный больно, тот скуп, тот некрасив, а кого полюбила, так он её сватать не захотел. Обрюхатил на сеновале и сбёг.
Как Дуняшкин скоморох? переспросила Настасья. Во дела!
А я что? Всех поучает наша Лукерьюшка, а сама Глашка воровато посмотрела на сидевшую в задумчивости тётку. Ро́дила она опосля того. Теперь-то всем сказывает, что мужик её на войне погиб, а на самом деле всё не так было.
Настасья, глядя на опечаленную Лукерью, уж пожалела о том, что завела этот разговор. Знала ведь она Прошку Лукерьиного сынка. Юродивый, как и Мишаня, да только пророчить не может. Жил Прошка при княжьем дворе, в доме жил, пока чуть хату не спалил. После того князь Тихон его в хлев переселил. Там Прошка с тех пор и обитал. Жаль его, но кому охота в погорельцы попасть? Правда, сам Прошка не особо от всего того страдал пас свиней, рыбку из пруда любил тягать да на дудке играл. К сладостям уж очень пристрастился, дашь ему леденец вот он и счастлив. Посасывает жжёный сахарок, хихикает, благодарит да крестится.
Глашка снова заговорила:
Так что и Лукерья наша баба бедовая. Только делает вид, что так строга и неприступна. Думаешь, отчего она с нами в Москву-то напросилась?
Отчего?
Да оттого, что устала она со своим сыночком-дурачком возиться! Небось, тоже в столице надеется к какому-нибудь богатею прибиться да жизнь свою убогую изменить. Чего бы она там ни говорила, а мы, бабы, всё об одном лишь мечтаем: как бы кого окрутить да очаровать.
Вон оно как! Настасья задумалась, отошла в сторонку. Глашка пыталась сказать что-то ещё, но молодая княжна её уже не слушала. Забившись в угол повозки, она ещё какое-то время лежала молча, а чуть позже впервые за последние дни крепко уснула.
***
Снова дорога. Настасья в очередной раз смотрит в окошко и снова видит сквозь бурлящий снежный круговорот снующие туда-сюда фигуры конных людей. Глашка забилась в уголок, кутается в овчинный тулупчик и шмыгает носом. Тётка Лукерья тоже сидит сиднем, обмотав вокруг себя одеяло, всё ещё задумчива.
Едут дальше по-прежнему вьюжит. Тётка Лукерья крестится, бормочет: «Ой ли, не заплутать бы посреди этого поля! Тут и замёрзнуть недолго ни защиты от ветра, ни дров». А вот Настасьин страх куда-то ушёл новые события помогли позабыть на время прежние страхи. Теперь уж она знает про всех своих сопровождающих почти всё. Проснувшись, она всё же Глашку порасспросила. Та сперва поломалась, а потом всё и выложила.
Фамильное имя боярина Никиты Плетнёв. Он у государя не на самом хорошем счету, потому как супротив царской воли пошёл. Царь ему велел, а он отказал. Самому царю отказал, а тот стерпел. Мало кому спускалось такое, а этому с рук сошло. Скачет вон в седле жив, здоровёхонек. Правда, после этого царь Иван боярина строптивого от себя удалить велел. Вот он теперь и мотается, мелкие поручения выполняет. Ну и Макарка всегда при нём. Постигает воинскую науку от отца и мудрость житейскую. «Хотя какой же Никита-боярин мудрец, рассуждает Глашка, коль супротив самого государя пошёл?»
Татарина зовут Фархад, но все его называют Федькой, а по отчеству Рифкатыч. Сутулого да мордатого он ещё давеча коня боярского из конюшен выводил кличут Василька Бурак. Этот из града Полоцка, потому и Бурак. Самого старшего того, который весь седой и на матёрого волча́ру похож, зовут Тимофей Кручинин, но все его именуют по-разному. Боярин Никита Тимошкой, Макарка Емельянычем, а Василька с Федькой за глаза Кривым кличут из-за сабельного шрама через всё лицо. Тимофей Кручинин после Никиты Игнатьевича над всеми голова. Сам при Плетнёвых сызмальства. Ещё при отце боярина Никиты у них в услужении числился, а теперь вот при сыне его Никите Игнатьевиче ключником. Его все слушают. Хмурый, молчаливый, а если скажет что, то словно кипятком обольёт отпрыгнуть хочется.
Ай да Глашка и впрямь за такое короткое время столько разузнать успела! Похоже, Макарку и впрямь не особо прельстили прелести беспутной девки. Что же видать, и впрямь они в кустах больше говорили, нежели чем ещё занимались. А вот если Макарка на неё, Настасью, запал, так-то плохо. Не для него княжна расцвела, не мил Настасье боярский сынок, но Глашке про то знать не надобно. Пусть позлится, а то уж больно много о себе возомнила девка.
Тпрру! кричит Стёпка, натягивая вожжу.
Повозка встаёт. Похоже, накаркала беду тётка Лукерья! Настасья украдкой выглядывает в окошко, видит сплошную белую стену. Средь снежной пелены замечает боярина. Тот весь в снегу. Шлем свой он уж давно снял, поменял его на бобровую шапку. То и не мудрено холодно. Настасья, глядя на своих спутников, кутается в шубки да одеяла. В повозке хоть ветру нет, а всё равно зуб на зуб не попадает.
Вот тебе и погодка, ни зги не видать! Поди ж найди теперь её ту дорогу! Кучер соскочил с облучка и заглянул в окошко. Как ты, Настасья Тихоновна, не застыли ли? Коль не сберегу тебя, красавицу-умницу, так батюшка твой мне того не простит! Как ты, моя хорошая?
Жива-жива я. Ты не бойся, Степан. Настасья величает холопа по имени. Не пропадём. С нами же вон какая сила едет! Эти московские люди бывалые, найдут, небось, дорогу или постой. Что-то наших не видно. Куда Егорка с Лукьяном запропастились?
Обоих сопровождающих Настасью холопов не видать. Не отстали ли?
Да здесь они. Вон, в сторонке, в канавку съехали, где ветра поменьше, успокаивает княжну Стёпка. Ничего с ними не станется они людишки привычные к холоду и вообще. Спасибо батюшке твоему за то, что он нам всем троим тулупчики новые справил в дорогу-то! Да шапки вот собачьи добрые дал. Не холодно, а вот коня́шки мои подустали, еле-еле тянут. Так-то, нужо́н, нужо́н нам всем отдых и постой. Даже у боярина конь уж на что хорош, а тоже хрипит уж больно гулко.
Настасья снова глядит в окошко, различает в овражке своих холопов. К ним подъезжает Никита Игнатьевич, что-то говорит, те качают головами. Боярин, видимо с досады, машет рукой, что-то кричит своим. Все московские съезжаются к нему.
Пойду-ка я послушаю, чего задумали, выкрикивает Стёпка и бежит к конным.
Настасья видит, как Макарка и Василька Бурак пришпоривают коней и исчезают в снежной пелене. Стёпка возвращается.
У наших кони валятся с ног. Боярин двоих своих искать дорогу послал, нам же всем ждать велел, пока дозорные не вернутся.
Раз стоять будем, чего ж тебе мёрзнуть? говорит Настасья. Влезай в повозку хоть погреешься малость.
Куды ж он влезет? Тут места-то кошку посади, и той тесно будет! ворчит недовольная Глашка.
Стёпка вытирает рукавицей нос, Настасья видит, как в глазу мужика вдруг появляется слезинка. Тот крестится и бормочет:
Не по чину мне к тебе, княжна, в повозку-то лезть. Говорю же: тулупчик да шапка у меня справные, так что я уж тут как-нибудь.
***
Когда стемнело, прискакал один лишь Василька. Конь его в пене, на огромный бегущий сугроб похож. Уже приближаясь, издали Василька прокричал:
Бяда́, бая́рын! Макарку пасякли́!
Сам без шапки, в разорванном кафтане, без рукавиц, в волосах кровь запеклась. Настасья, увидав дозорного, аж вскрикнула. Глаз затёк, рожа красная, весь в снегу. Вьюга всё кружит и кружит. Видно от себя шагов на пять, и ветрище завывает.
Как посекли? взволнованно прокричал Плетнёв.
Василька соскочил с коня, упал на колени. Снега ему едва ли не по пояс.
Ой бяда, баярын! Ой не збяро́г я Макар Никицыча!
Что с сыном, кто посёк?
Лю́дзи ляхи́е, осадив коня, прокричал Василька. До́лга блудзи́ли мы, глядзи́м аганёчык. Пае́хали на няго́, ба́чым лясо́к, а у нызи́не ля о́гнишча двое. Пакрыча́ли мы им, нам такса́ма кры́кнули у отвэ́т, а як падъе́хали, з уси́х бако́у на нас наляце́ли.
Со всех боков налетели? Люди лихие? Разбойники?
А я чаго́ ка́жу? Вядо́ма разбойники!
Боярин соскочил с коня, ухватил Васильку за грудки:
Много ль их было?
Чалаве́к дзе́сяць. Все, хто с дубьём, хто з топором, хто з рога́тиной. Адзи́н майго́ каня́ за узду уха́пиу, а дру́гий кисцянём па галаве́ мяне́ уда́рыу. Шпака удар змякчы́ла, зляце́ла
Да бес с ней, с твоей шапкой! перекрикивая вой ветра, орал Плетнёв. С сыном что, говори! Что ж его насмерть?