Много ль их было?
Чалаве́к дзе́сяць. Все, хто с дубьём, хто з топором, хто з рога́тиной. Адзи́н майго́ каня́ за узду уха́пиу, а дру́гий кисцянём па галаве́ мяне́ уда́рыу. Шпака удар змякчы́ла, зляце́ла
Да бес с ней, с твоей шапкой! перекрикивая вой ветра, орал Плетнёв. С сыном что, говори! Что ж его насмерть?
Пабо́йся бо́га, Микита Игнатыч. Гэ́тыя и́роды бо не зразуме́ли на ка́го нарвалы́ся. Макар Никицыч дваи́х з каня́ посёк, перш чым конь яго́ павали́уся. Рога́циной яго, пра́ма у бок и адра́зу до смерци́
До смерти, говоришь? Насмерть кого, Макарку?
Да не́а каня́ ёного! Каня рогациной ты́кнули. Конь яго памёр, а сам ён няма́.
Боярин оттолкнул Васильку и отступил на шаг, перекрестился.
Живой! Ну, слава те
Так сын твой пе́шы яшчэ́ аднаго́ саблей даста́у.
Пеший? Ещё одного саблей достал?
Са́блей, саблей! Ёного насмерть, а удву́х пара́ниу. Тут яму вила́ми ў бок и ты́кнули. Василька вытер ладошкой посиневшие губы. Я такса́ма а́днаго саблей уда́рыу, перш чым тыя, хто вы́жыу, па кустах разбегли́ся.
Никита Плетнёв:
Ты тоже одного зарубил. Молодец! А остальные, значит, в кусты сиганули?
Як зайцы.
Дальше что было, сказывай.
Як тые злы́дни разьбеглы́ся, я да сынку тваму́ зна́чыць ки́нууся, а з няго́ кро́вушка так и хлы́щэт. Перавяза́у я яго́, хаце́у на свайго́ каня́ пасаддзи́ць, ды да вас верта́ться, а ён стогне ды стогне.
Боярин и сам застонал:
Стонет и стонет!.. Ой, мать честная, почто ж я его туда послал?
Едь, ка́жа, да ба́цюшки, продолжал Василька Бурак, да прывядзи́ яго́ да мяне́, а я тут заста́нуся, поспяша́й. Я яму, ды як же, а ён узлава́уся2. «Казано табе́ ехаць, так едь!» Я на каня́, гово́рить, не узле́зу. Я яму: «А кали гэ́тыя, што па кустах скочы́ли, вярну́цца?», А ён мяне́ пальцам на паго́рак3 ты́кае. «Вунь, кажа, там и́хни ляжы́ць, пара́неный. Вяжы́ яго́ и цягни́ да мя́не. Коли яны́ вярну́цца, я гэ́таму супаста́ту но́жык да горла, глядзи́ш не кра́нуць4.
Плетнёв снова перекрестился.
Далеко до того лесочка ехать?
Дык вёрсты тры бу́дзе, не бо́льшэ.
Боярин покликал Кручинина и Федьку-татарина, сказал:
Я с Василькой и Федькой до Макарки, и ты, Тимошка, веди остальных по нашему следу. Поторопись, чтобы тот след не замело. Коль отстанешь, мы вас потом отыщем.
Понял, боярин, сделаю, ответил Тимофей.
Этих, боярин указал на княжьих холопов Лукьяна и Егорку, не потеряй. Ой, беда: выделил князь мне помощничков от них мороки больше, чем толку!
Скачи, Никита Игнатьич, выручай сыночка! Кручинин стянул с себя шапку и сунул её в руки Васильке. Возьми, а то закоченел совсем.
Задро́г. За́раз, зууси́м задро́г, оживился Василька, натягивая шапку. А як же ж ты, Емельйаныч?
Не бо́ися, сябру́к, ответил Тимофей, подражая Василькиному говорку, я сабе́ чаго́-небу́дзь знайду́, ня змёрзну5.
Василька, сдерживая улыбку, махнул рукой, вскочил в седло, и трое всадников вскоре растворились в непроглядном снежном тумане.
***
Нависшие над поляной кроны косматых елей переливались оранжевыми бликами. Снегопад прекратился, ветер поутих, но снежинки, словно назойливая мошкара, всё ещё кружили и кружили в туманном морозном воздухе. Тучи рассеялись, обнажив луну и звёзды, где-то вдалеке ухала сова.
Люди, уставшие и поникшие духом, сидели кружком. Они протягивали к огню закоченевшие руки, разговаривали тихо. В потемневшем от копоти котелке булькало ароматное варево Тимоха Кручинин готовил из бараньей ноги густой наваристый кулеш. Нарубленные наспех Лукьяном и Егором промёрзшие поленца обильно чадили, от костра поднимался густой черноватый дымок. Поодаль в низине похрапывали кони. Там же, припорошенные снегом, лежали убитые разбойники.
Настасья нет-нет, да и поглядывала на окоченевших мертвецов. Глашка же, сидевшая рядом на постеленной на пень перине, не отводила от убитых в бою разбойников взгляда, то и дело дёргала за рукав Лукерью, что-то ей шептала.
Да уймись же, окаянная! Что ж ты, убиенных не видала? наконец не выдержала та.
Чё эт? Видала, конечно! Помнишь, как царёвы люди к нам с погромами нагрянули? Скольких тогда мужиков посекли! Их тогда в одну телегу свалили и на кладбище свезли. Потом ещё Отеньку-охотника видала его из лесу окровавленного привезли. Медведь его подрал, а он потом оттого и помер. Я много чего видела, но то издали, а так, чтобы вблизи
Вот радость-то на покойников глазеть! возмутилась Лукерья.
Пусть не радость, но интересно же. Убиенных-то я видала, а вот разбойников ни разу. И Глашка, осмелев, спросила Плетнёва: Можно погляжу?
Боярин усмехнулся:
Гляди, чего уж! От них не убудет.
Глашка тут же направилась к мертвецам.
Этот старикашка, а тот так совсем мальчонка! крикнула она. Куды ж полез? С кем связался?
Нашла о ком горевать! рыкнул Кручинин. Он бы уж нас, пожалуй, не пожалел. Ножичком по горлу и в овраг, воронью на пир. Макарка молодец! Я порой и сам дивлюсь тому, как он с саблей управляется. Рубится, точно бешеный. Кто под руку ему в сече попадёт, тому уж не спастись.
Настасья слушала разговор вполуха, потом тоже не удержалась и подошла к мертвецам. Первый и впрямь был уродливым и морщинистым стариком; ему сабля рассекла грудь от плеча, едва ли не до пояса; у второго была разрублена голова. Тут к убитым подошёл татарин Федька и цыкнул на Глашку:
Айкы́л, хаты́н а ну отойди!
Он сорвал с мёртвого старика шапку, распахнул тулупчик и потянул пальцем гайтан, разглядывая надетый на мертвеца крестик.
Не трожь! процедил Кручинин.
Бакы́р сакчасы́ дешёвый оберег, медяшка не нужен такой. Федька поморщился, потом повернулся к молодому, потянул его за рукав и довольно крякнул. А вот это сгодится.
Чяго́ там? оживился сидевший в сторонке Василька Бурак.
В левом ухе убитого паренька красовалась крупная золотая серьга в виде кольца.
Алтын балдак6 чистый золото.
Ух ты! Як жа я я́го адраз́у не уба́чыу, дай паглядзе́ць.
Раз не разглядел, вот и не лезь, грубо ответил Федька, после чего вырвал из уха молодого разбойника золотую серьгу, обтёр о снег и сунул в висевший на поясе кожаный мешочек.
Глашка взвизгнула и отскочила. Василька возмутился:
Гэ́тага чо́рта Макарка засе́к. Яго́ гэ́та здабы́ча7.
Себе оставь. Моему сыну мертвецов обирать не пристало, сурово пробасил Плетнёв.
Ну, кали́ так, то няха́й бярэ́. Не прапада́ць жа дабру́8.
Чернявый
Крепко связанный по рукам и ногам, он сидел скрючившись на сваленном у сосен лапнике и внимательно смотрел на собравшихся у костра людей. Волосы разбойника были растрёпаны, на щеке виднелся огромный кровоподтёк.
На вид ему было не больше тридцати; волосы и брови густые, чернющие; борода короткая, ровная; тёмно-зелёные, как ночной лес, глаза горят задорным огоньком. «Посмотришь в такие точно в болото затягивает», думала Настасья, украдкой поглядывая на пленённого разбойника. На том были надеты толстый перепачканный кровью армяк с надорванным воротом, широкие суконные штаны и кожаные сапоги не особо новые, но крепкие на вид. Шапку свою разбойник обронил, когда в запале боя получил по голове. Василька говорил, что, когда Макарка шарахнул чернявого по темени рукоятью сабли, тот рухнул как подкошенный и не подавал признаков жизни в течение всей схватки.
Однако же теперь, несмотря на окровавленную одежду и отёки на лице, чернявый разбойник выглядел бодрым. Сам же Макарка был настолько бледен, что больше походил на мертвеца. Он лежал у костра на расстеленной пуховой перине, накрытый подушками, зубы его стучали, бедолагу потряхивало. Однако, несмотря на всё это, сын московского боярина то и дело поднимал голову и, улыбаясь, смотрел на Настасью.
Глашка принялась теребить Настасью за рукав и тыкать пальцем в сторону пленника:
Жуткий он. Чёрт, чистый чёрт! Взгляд как у волка: как зыркнет, так аж до костей пробирает! Но собой хорош и на разбойника совсем не похож.
И тот у неё хорош, и этот! Гляньте-ка на неё: и на разбойника не похож! Много ль ты их видывала разбойников? пробубнила Лукерья.
Глашка отмахнулась и продолжала глазеть на чернявого мужика с раскрытым ртом.