Старуха ушла, злобно фыркая себе под нос.
Скатертью дорожка! бросил вслед ей новоиспеченный царский фаворит.
Да пошел ты к Папе Римскому! не осталась в долгу старая.
Несколько смущенный столь приятным обменом любезностей, я обратился к Типу:
Послушай дружище, а нельзя ли мне поговорить вон с той яркой блондиночкой?
Кого это вы имеете в виду, Ваше величество?
Да вон та, с нашивкой звезды Давида на интересном месте.
А, это Вероника, понимающе оскалился он, наша главная фрейлина, она отвечает за воспитание жен Вашего величества.
Педагог что ли?
Пожалуй, что так.
Она говорит по-русски?
Разумеется, она родом из Харькова, прибыла в страну на заработки, проявила себя с лучшей стороны и была рекомендована в гарем Вашего величества.
То есть, как это в гарем, в качестве жены?
Чтобы попасть в гарем в качестве жены, надо принять иудаизм, а она христианка и не хочет менять религию, стало быть, путь в жены ей заказан. У нас она идет по административной линии.
Так я могу с нею, это
Видите ли, Ваше величество, она ведь и не жена вовсе, а из обслуживающего персонала, кроме того, гойка (гой обозначение не еврея в иудаизме), значит венчать вас с участием раввина невозможно.
Зачем венчать? недовольно поморщился я, чего ты все усложняешь, маршал?
Я тут не причем, Ваше Величество. Согласно дворцовому циркуляру, даже с наложницей царь должен обвенчаться, хотя бы на час, чтобы переспать с ней.
Так обвенчайте меня с ней и вся недолга.
О, в вашем царстве это не так скоро делается, Ваше величество, прежде Вероника должна стать еврейкой, а она не хочет.
Так я что, не могу с ней?
Ну почему же не можете, я сейчас так все устрою, что никто нас ни в чем не заподозрит.
По мобильному телефону маршал тотчас связался с Вероникой:
Мать, сказал он, его величество желает
Я готова, сказала Вероника, и я почувствовал, как мигом ослабли мои коленки.
Глава пятая
Любовь с первого взгляда
Тип привел меня в таинственный полумрак царских покоев.
Это было просторная спальня в стиле барокко: старинная кровать, стены, окрашенные в нежные тона и высокие окна с малиновыми портьерами. Несмотря на тона и тяжелые портьеры в душе я был неспокоен. Тип, заметив мое волнение, сказал как бы невзначай:
Ваше Величество, все будет в лучшем виде, только не надо лишних телодвижений. Доверьтесь этой женщине.
А я не волнуюсь, с чего вы взяли?
Я в этом не сомневаюсь, Ваше величество, я хотел просить вашего разрешения приступить к службе.
Согнувшись в холопском поклоне, Тип смиренно ждал моих указаний.
Разрешаю.
Ну и прощелыга же этот Тип, без вазелина в анус влезет.
Типяра щелкнул каблуками, лихо развернулся и пошел к портному шить себе мундир фельдмаршала.
Я огляделся, царская кровать была необъятных размеров: кавалериста можно было уложить вместе с амуницией, лошадью и недельным фуражом. Я пощупал свежие простыни и обратил внимание на бархатную штору за кроватью, которая явно что-то скрывала. Я отдернул красный бархат и моему взору предстал чудный вид на мраморный бассейн с прозрачной водой.
У меня перехватило дыхание красотища-то какая!
Служка, стоявший у бортика, кланяясь, знаками предложил моему величеству освежиться. Я не заставил себя долго упрашивать, скинул джинсы, пропахшую потом рубашку, купленную на барахолке в Яффо и с визгом сиганул в ласковую теплую воду.
Когда я вышел из бассейна, моя рвань куда-то исчезла. Готовый к услугам лакей растер меня мохнатым полотенцем и накинул на плечи халат с шестиконечной звездой на спине. Вместо дырявых башмаков, которые я носил второе лето, я обулся в остроконечные сафьяновые сапожки с вздернутыми носками и подпоясался цветистым атласным платком. Второй прислужник с тяжелым тюрбаном на бритой голове подал мне корону на подносе и рюмашечку прохладного напитка, который по вкусу напоминал пятидолларовый коньяк «Наполеон». «Козлы, с неудовольствием подумал я, кажется, они экономят на моем величестве» Лысую голову слуги я разглядел, когда в порыве подобострастия он изогнулся слишком низко и тюрбан камнем свалился с его темени.
Прополоскав глотку бодрящим напитком, я снова вошел в царскую спальню и обнаружил здесь Веронику. Она была укутана в светлую газовую тунику, сквозь которую просвечивало гибкое тело. Длинные ноги, смуглый живот и полная грудь, сулившая простому смертному несказанное блаженство. Запястья рук женщины были перехвачены золотыми браслетами, а нежную хрупкую шейку обрамляло ожерелье из белоснежного жемчуга.
При виде главной фрейлины я вспомнил, что Тип представил ее как педагога и почувствовал некоторую робость. Учителя в школе подавляли меня своим авторитетом. И сейчас мне почудилось, что я как в детстве виновато стою у доски, не зная урока, а Вероника, строгий мой наставник, ждет минуты, чтобы выдать мне очередную порцию морали. Этих порций за всю мою унылую жизнь, было такое множество, что к тридцати годам я стал самой моральной личностью в Израиле. Все, что навязывается вам в детстве, приводит к обратным результатам. Нет, я не делал людям зла не ходил на демонстрации и не плевал соседу в суп. Но дошел до такой низости, что за двенадцать лет нашей постылой супружеской жизни, ни разу не изменил жене. Иные полагают, что так оно должно и быть в идеале, но я не одобряю подобного мнения. Зная по опыту, что именно позволяют себе большинство мужчин вне семейных рамок, я не стану относить супружескую верность к числу признанных добродетелей современного общества. Единственный и, кажется, самый ужасный грех в моей жизни состоял в том, что я перестал верить в добро, любовь и дружбу. К тридцати годам я разочаровался почти во всем, чему меня учили в школе и дома. Нестабильная израильская действительность благоприятствовала моему нигилизму: политические партии не скупились на обещания, политики лгали, религиозные деятели рвались к власти, люди завидовали и активно вредили друг другу. Но и это было лишь видимой частью айсберга: дома меня методично изводила жена, по телефону звонил зануда и вдобавок ко всему, я никак не мог разбогатеть, хотя и трудился для этого не покладая рук.
Все мои горести на фоне людей процветающих и не прилагающих для этой цели особых усилий, привели меня в состояние глубокой социальной апатии. Я не голосовал ни за левых и не за правых.
Я перестал верить людям и нашел, что моя страна все более делает крен в сторону полицейского режима. Каждый воевал с каждым и по любому поводу. Политики не стеснялись строчить друг на друга доносы. Разборки и сведения счетов с участием виднейших адвокатов современности тянулись годами. Страна изнывала от бюрократии. Страна содрогалась в социальных конвульсиях. Страна билась в религиозной истерии и над знойными городами иудейского государства витал призрак коллективной шизофрении.
А в это время мир активно жил и развивался. Русские с успехом приобщались к капитализму, американцы активно поглощали гамбургеры, человечество с надеждой вступало в век высоких технологий, а Израиль все еще жил в средневековье и от слов выжившего из ума раввина, порой зависело, что надо жрать благочестивому еврею и с какой стороны следует брать жену в постели.
Я не мог вынести этого оголтелого мракобесия отошел от политики, забыл дорогу в синагогу и сосредоточился на семейных неурядицах.
Я бурно переживал, бесчисленные ссоры с супругой и на этой почве потерял веру в себя и в Бога. Если тебе ежедневно твердят, что ты свинья, то, в конце концов, ты начинаешь хрюкать. В итоге я окончательно утвердился в собственной ничтожности, и моя личная жизнь превратилась в сплошное унижение. Каждый в ком было хоть немного смелости мог обидеть и унизить меня. Поначалу я пассивно отвечал на обиды, но вскоре зачерствел душой и перестал реагировать на свинство знакомых и коллег. Я почти ни с кем не общался, а только и делал, что поглощал дешевые сосиски и обвинял себя во всех смертных грехах.
Друзей я потерял, куда-то подевались родственники, а на работе только и ждали случая, чтобы уволить меня без выходного пособия.
Что касается сексуальной жизни, то ее у меня не было вообще. Нет, любовью мы с женой занимались, но не часто. Меня расхолаживали ее ворчливые попреки, а когда все же нам доводилось побаловаться в постели, особых восторгов мое умение у жены не вызывало. Напротив, мои неуклюжие попытки внести какое-то разнообразие в нашу интимную жизнь, приводили к разлитию у нее желчи и сарказма.
Мадам, предложил я дрогнувшим голосом, изволите
что-нибудь выпить?
С удовольствием, задорно отвечала Вероника.
Она почувствовала мою робость и пыталась приободрить меня показным оптимизмом.
Человек, заорал я, стесняясь своего голоса. Тут же в покои вошел толстяк в тюрбане, в руках он держал поднос с «Каберне фран» и парочкой тонких сигарет «Glamour Amber»
Кокетливо наклонив головку вбок, Вероника пригубила вино, а я бросил мимолетный взгляд на просвечивающий сквозь тонкую ткань темный лобок под вздрагивающим загорелым животом.