Люби навсегда - Юрий Окунев

Юрий Окунев

Люби навсегда

© ГУ «Издатель», 2010

© Е. Мандрика, 2010

© Волгоградская областная организация общественной организации «Союз писателей России», 2010

Дон Кихот волгоградский

О моем отце, поэте Юрии Окуневе, еще при жизни друзья рассказывали разные истории, да и сам он любил вспоминать о каких-то интересных эпизодах своей биографии. Вот один из них.

Стало известно, что в Волгоград должен прилететь очень знаменитый зарубежный гость. Отцу было предложено встретить его на рассвете. Творчество настигает поэтов чаще всего ночью, и в большинстве своем они не являются любителями ранних подъемов по утрам. В этом плане Юрий Окунев не исключение, но романтика ситуации была налицо, и в положенное время, вместе с группой «товарищей», он уже стоял на аэродроме. Гость удивил всех не только своей первой фразой, но и тем, что обратился лишь к отцу, едва спустившись с трапа самолета. Он сказал: «Вы поэт».

Эти же слова написал 6 апреля 1958 года в письме отцу Юрий Карлович Олеша, а еще в том давнем письме говорилось, что Окунев «талантливый, умный, оригинальный, веселый и грустный поэт».

В апреле 2008 года время напомнило, что прошло уже двадцать лет, как не стало поэта Юрия Окунева. Он был человеком необычным, и мне захотелось, чтобы любому, кто откроет эту книгу, рассказали о нем друзья поэты, хорошо его знавшие, ведь именно поэтам удается очень точно подметить яркое и характерное в людях и явлениях жизни.

У отца было много друзей, но абсолютное большинство, конечно, составляли поэты бывшие студенты Литературного института.

Давид Самойлов, учившийся с отцом в семинаре Ильи Львовича Сельвинского, написал мне в письме: «Мы были знакомы 50 лет. Часто встречались на семинарах Сельвинского и в разных поэтических компаниях. Сельвинский его любил. Да и все относились к нему хорошо. Был он человек беззлобный, восторженный, искренне любивший поэзию» (04.05.88).

Тогда я попросила Давида Самойловича написать воспоминания об отце. Он согласился и слово свое сдержал. Вот его дополнение к портрету юного Юрия Окунева: «Он был всегда воодушевлен, оживлен, легко возбудим, встрепан, влюблен в Литинститут, в товарищей, в нашего общего учителя Илью Львовича Сельвинского, в стихи, свои и чужие, во всех проходящих мимо молодых женщин.

Над его восторженностью и непрактичностью порой подтрунивали. Чаще всего он этого не замечал. А если уж очень донимали, поднимал бровь, прижмуривал глаз и произносил голосом театрального дуэлянта:

 Молодой человек! Я вас презираю!

До дуэли не доходило.

Из соучеников особо почитал Кульчицкого, Глазкова, Слуцкого, Львова, Луконина. С последним они были земляки, может быть, это было дополнительной причиной верной привязанности Окунева к Михаилу Луконину, относившемуся к нему с дружеским юмором и особой снисходительностью. Окунев остался верен этой важной для него дружбе и после смерти Луконина был общественным директором квартиры-музея Михаила Луконина в Волгограде»[1].

Илья Львович Сельвинский вспоминал: «В Литературном институте еще совершенно юный студент Окунев привлек меня своей душевной чистотой и какой-то самозабвенной откровенностью»[2].

Михаил Луконин во вступлении к книге Юрия Окунева «Ответ» писал: «Тогда в нашей среде он был поэтом «не от мира сего», его литературность, неприспособленность к жизни, одержимая упоенность другими поэтами иногда вызывали наше дружеское подшучивание. Но это не мешало Юрию Окуневу в первый день войны встать рядом с нами, со своим поколением в строй бойцов. В те первые месяцы великого испытания он был у меня в отделении, и мне не приходилось его искать в дымных взрывах первых бомбежек он всегда был рядом»[3].

Пройдут годы, но Юрий Окунев останется прежним, и в творчестве поэта сохранится «детское восприятие мира и взрослое его осмысление», как очень точно заметит Сергей Наровчатов[4], а в одном из своих писем другу он продолжит эту мысль: «Ты истинный поэт, не только в стихах, но и в жизни» (28.01.77).

Об этом же говорят и строки Льва Озерова из письма к отцу: «Меняясь, Вы не меняетесь, остаетесь все таким же пылким, склонным к преувеличениям и преуменьшениям, раздумчивым и желающим каждую минуту сызнова начать жизнь» (29.12.76).

А Виктор Боков сказал о том же в шутливом посвящении Юрию Окуневу, которое было написано на обложке книги, подаренной отцу:

Все друзья знали, как отец уважал и любил своих учителей П. Г. Антокольского и И. Л. Сельвинского. Следует подчеркнуть, что Сельвинского он не просто любил, а можно сказать боготворил.

По словам Давида Самойлова, Юрий Окунев всегда говорил об Илье Сельвинском с особой теплотой, потому что именно Сельвинский «много сделал для творческого становления поэтов военного поколения, в том числе и для становления Окунева. Не все ответили ему такой верной памятью, как влюбленный в него ученик»[5]. Это подтверждают две надписи, сделанные И. Л. Сельвинским в разные годы (даты не указаны) и бережно хранимые отцом всю жизнь: первая на фотографии: «Милому Юрию Окуневу с верой в его дарование. И. Сельвинский»; вторая на открытке: «Дорогой друг! Завидую Вашей мобильности. Вы живете полной жизнью поэта и, судя по письму, счастливы. Спасибо за память обо мне. Я всегда считал Вас одним из самых близких мне моих учеников. Жду Вас и Ваших стихов. Ваш Илья Сельвинский».

И. Л. Сельвинский заботливо наблюдал не только за творческим становлением учеников, но и за творческим ростом своих бывших студентов.

В июне 1967 года Илья Львович написал вступление к книге Юрия Окунева «Лирика прежде всего», и там есть такие строки: «Голос Окунева явно возмужал. В нем появилась медь.

У Юрия Окунева лысинка, лицо обрело морщины. А стихи? Это все та же «лирическая лирика», без которой немыслим пейзаж души этого поэта. Я легко представляю его за студенческой партой даже сейчас столько в нем юношеского, даже детского восторга и удивления перед чудом жизни

Окунев пишет о разном Но главная тема его поэзии любовь.

Любовь поглощает все существо поэта:

«Я очень, очень занят. Я влюблен»

Сельвинскому вторил Михаил Луконин: «Искренность и влюбленность основные свойства этого человека и поэта»[6].

Все, о чем говорилось выше, подтверждает и необычное письмо отцу Льва Озерова (май 1967 г.). На сообщение Юрия Окунева о новой любви Озеров дает оригинальный отклик в стихах. Вот несколько строк из него:

Письмо старшего друга явилось не только поддержкой поэту, но и вдохновило на создание нового стихотворения, которое было посвящено Льву Озерову. Первые две строчки из письма стали эпиграфом к этому стихотворению.

В дни юбилеев на отца обрушивался град поздравлений. Поэты Грузии и Татарии очень ценили его как переводчика поэзии, но не меньше ценили и его человеческие качества, называя Юрия Окунева своим другом и братом.

И в шутку, и всерьез поэты характеризовали отца по-разному, но чаще мнения совпадали. Так, не сговариваясь, Тамара Жирмунская, Марк Лисянский и Всеволод Азаров назвали Юрия Окунева рыцарем поэзии, а Давид Кугультинов уточнил последним рыцарем. Позже, уже после смерти отца, Евгений Евтушенко, обращаясь в телеграмме к волгоградским любителям поэзии, написал, что Юрий Окунев ее бескорыстный рыцарь, а в одной из своих публикаций добавил, что он был «бескорыстным романтическим служителем поэзии, которая являлась единственным содержанием его жизни»[7].

Этот повтор эпитета не случаен: бескорыстие одна из важнейших черт отца.

Но имелось еще одно звание, выражающее не только особенность характера, манеру поведения, но и самую суть личности поэта Юрия Окунева.

С юности друзья называли отца Дон Кихотом, Михаил Львов вечным Дон Кихотом, а Маргарита Агашина великим волгоградским Дон Кихотом, что нашло отражение в ее стихах:

Эти строки были написаны в 1961 году. Первого марта Маргарита Агашина пришла на день рождения отца вместе со своим мужем, поэтом Виктором Уриным. Они принесли в подарок мини-столик для газет, который можно было использовать и как мини-тумбочку с ящичком для лекарств. И вот на этом столике-тумбочке поэты написали каждый свою строфу-посвящение. Позже, в 1966 году, Маргарита Агашина вышьет эти стихи на скатерти и также подарит отцу. Теперь эта скатерть хранится в краеведческом музее Волгограда. Тот столик-тумбочка еще цел, но надписи на нем уже читаются с трудом.