Строфа-посвящение Виктора Урина совершенно иная. Она отразила силу поэтического темперамента Юрия Окунева:
Поэзия архипелаг
И ты, как остров, Юрий Окунев.
Твоя душа кипит, как флаг,
До ярости, до боли, до крови.
На все «почетные звания», которыми награждали Юрия Окунева поэты, отец реагировал с доброй улыбкой и легкой иронией. Он воспринимал шутки друзей как продолжение игр юности.
Озорные посвящения Юрию Окуневу присылал в письмах и Николай Глазков. Отец всегда смеялся, читая эти «хулиганские» послания.
Вот еще несколько строк из воспоминаний Давида Самойлова: «Мы встречались не часто, но регулярно. Окунев с энтузиазмом рассказывал о литературной жизни Волгограда, о своих учениках, на которых всегда возлагал надежды, был полон планов и прожектов.
По-прежнему он всегда был влюблен и, как всегда, чуть абстрактно, чуть отрешенно, скорей «для стихов», чем для себя.
Человек он был чистейший и добрейший. Типичный сеятель доброго, вечного, если не всегда разумного. Но он был чистый сеятель. Всходы его интересовали меньше. Тоже, в сущности, черта Дон Кихота»[8].
Отец любил своих друзей, гордился ими, искренне радовался их успехам в жизни и творчестве. Смерть на войне друзей Н. Отрады, М. Кульчицкого, П. Когана и преждевременный уход из жизни И. Л. Сельвинского, М. Луконина, С. Наровчатова постепенно изменили взгляд отца на мир: он стал трагическим ощущение потерь не отпускало.
Не прав оказался Евгений Долматовский, сказавший когда-то, очень давно, что «мечтатели и энтузиасты не стареют».
Годы продолжали свое наступление, и только память Юрия Окунева оставалась по-прежнему «действующей и клокочущей». Так написал в еще одном из писем отцу Лев Озеров (20.06.84). В этом же письме есть слова, напоминающие девиз «Будем работать, помня. Будем помнить, работая», и они совпали с нравственной аксиомой отца. На протяжении всей жизни в стихах и прозе Юрий Окунев создавал портреты своих ушедших друзей и учителей.
Спустя год или два после смерти отца я взяла в руки книгу стихов Сергея Давыдова (это происходило в книжном магазине), начала перелистывать страницы и вздрогнула, увидев стихотворение, посвященное памяти отца. Так мог написать только один из близких друзей, потому что в этих строчках абсолютно узнаваемый, точный портрет Юрия Окунева.
Не гонялся за модой,
свой берет обожал.
Сам себя «Квазимодо»
иногда обзывал.
Этот нос, эти уши
да и весь неказист.
А влюблялся как Пушкин
ладно, как гимназист.
Бог ты мой! сколько шума,
комплиментов, острот
это женщине шубу
Юра наш подает!
Это кто там чуть дышит,
с кем от нежности шок?
Это девушке пишет
Юра знойный стишок!
Беспокойный наш донор
дружбы, службы другим.
Лучший друг его помер,
Юра в бездну, за ним!
Баста! Все, не до трепа,
стонет боль, как вдова!
Значит, «дружба до гроба»
не пустые слова![9]
Отец не смог пережить смерть Михаила Львова.
«Человек в беретке» так назвал Юрия Окунева трагически погибший молодой и необыкновенно талантливый волгоградский поэт Леонид Шевченко. Он не был учеником Юрия Окунева, и отец не помогал Леониду, как помогал другим и поддерживал многих своих учеников. Поэтому мне особенно дороги его слова о нем. В одном из своих очерков Леонид Шевченко написал об отце: «Для меня Юрий Окунев символ всеобщности литературного процесса, неделимого по географическому признаку Еще многие в Волгограде помнят его «культовую» беретку, его походку, его печальные глаза. И я помню.
Он не был завистлив. Он восхищался чужим талантом Юрий Окунев не только восхищался, но и помогал. Кто вертелся в «богемных кругах», тот знает, о чем я: у Дома литераторов на Красно-знаменской таким надо бы памятники ставить. Тем более, таких единицы.
Итак, в 1988 году Дон Кихота не стало. Кое-какие воспоминания опубликованы. И появятся, безусловно, еще. Но «вакансия» Сервантеса открыта. А на могильной плите выбита строфа, и одна из строк такая: «И останешься в памяти людей и деревьев». Не сомневаюсь, Окунев остался»[10].
Строфа, о которой говорилось в очерке Леонида Шевченко, впервые появилась на обложке последнего прижизненного издания отца книги «Навсегда» (1984), и полностью она звучит так:
Люби навсегда
И останешься в памяти
Людей и деревьев,
Люби навсегда
Книга стихотворений «Люби навсегда» подготовлена к 90-летию поэта Юрия Окунева.
Строфа, о которой говорилось в очерке Леонида Шевченко, впервые появилась на обложке последнего прижизненного издания отца книги «Навсегда» (1984), и полностью она звучит так:
Люби навсегда
И останешься в памяти
Людей и деревьев,
Люби навсегда
Книга стихотворений «Люби навсегда» подготовлена к 90-летию поэта Юрия Окунева.
Елена Мандрика
Если любишь
Что такое поэт?
IЧто такое поэт?
Вроде чуда и нет
Произносит слова: город, женщина, море.
И мы слышим едва
Те простые слова
Почему же мы чувствуем: радость и горе?
Что такое поэт?
Без особых примет
Он такой, как и все: смотрит, думает, дышит.
Он совсем не герой,
Незаметен порой,
Он читателей шумных порою потише.
В чем же этот секрет,
Что такое поэт?
Объясненье, пожалуй, любое здесь ложно.
Но когда безгранична отчаянья власть
И уже остается одно лишь: пропасть
Он придет, он докажет, что жить еще можно.
Хоть ответа и нет,
Что такое поэт,
Но пока мы с тобой рассуждаем об этом,
Там, где врач не помог,
Где бессилен и бог,
Там последнее слово за ним за поэтом!
Теперь при самом строгом соблюдении равноправия женщины нам нужен культ женского очарования
И. Сельвинский. Проспект о прекрасной дамеОн ничем не особенный. Нет никаких
Исключений из правил. Он самый обычный.
От поэта всей жизни потребует стих.
Потому он на многое смотрит трагичней.
Изумленья его то всегда не пустяк.
Человеком его изумленья бессчетны.
Больше женщиной? Что ж отрицать. Это так.
Но всегда эта искренность не мимолетна.
Он услышит порою: «Красотка! смотри!»
Он увидит в ней то, что и вечно и кротко:
И какие тут шутки? Немея замри
Здесь величие явно, при чем здесь «красотка»?
Если уж красота то без всяких границ.
Не спугнет ее взглядом, до пошлости жарким.
Не ломает комедию, не падает ниц.
Он вдали, но он близок к трагизму Петрарки.
Вот исчезла. Смеются. А он изумлен.
Переполнен одним только чувством потери!
Только миг, но великий! что чувствует он,
Затаит. Лишь стихам свою тайну доверя.
Скажут: фокусы! современный поэт
Мелкотемьем считает такие мгновенья,
Ищет яркость! Сплошной ослепительный свет
Только там,
где бессмертен инстинкт преклоненья.
«Поэзия искусство вычитания»
Поэзия искусство вычитания.
Избавь от фраз и научи молчанию.
Слова мне дай, словесность отними,
Чтоб так же, как деревья, пред людьми
Они и молча явственно звучали
Безмолвием и естеством печали.
Не поучая, как входить в сердца,
Не договаривая до конца.
Ты обошлась без слов. И в этот миг
Молчанья твоего я ученик.
«В сорок пятом мчались Польшей»
В сорок пятом мчались Польшей.
И случается
Путь, что целой жизни дольше
Не кончается
В селах придорожных странно,
Словно эхо,
Всюду возгласы органа,
Но проехал
Мимо вечности и боли
Я без страха,
Мимо музыки в костеле,
Мимо Баха.
Я кричал: остановись!..
Но мы бешено
Мимо Кракова неслись,
Мимо Жешува.
Все мы, суета сует,
Твои узники.
Так и скачешь ты, поэт,
Мимо музыки.
Музыки простых чудес.
Промелькнули
Звуки, краски, зимний лес,
Зной в июле.
Мир сверкнул и был таков.
Мимо, мимо
Будто клочья облаков,
Клочья дыма.
Сколько замыслов, идей
Все на ветер.
Сколько прозевал людей,
Не приветил.
Так и мчал бы мимо снов
И событий.
Мимо собственных стихов
И открытий.
До последней бы черты
Мимо жизни
..
Если б не взглянула ты
С укоризной.
«С детства я приближался к тебе постепенно»
С детства я приближался к тебе постепенно.
Я не знал, что к тебе я иду.
Просто слушал Шопена.
Что-то мне предрекала гроза
неразборчиво, хрипло.
Листья знак подавали. Не понял я шифра.
Думал: птицы толкуют поверхностно
новости в мире.
И откуда мог знать, что они о тебе говорили.
Так о чем говорили и люди, и птицы,
и камни?..
Вот ведь что оказалось: они обещали тебя мне.