«Точно, стремительно падал я духом, по мою душу приехал. Специально из-за меня приехал».
Иди к начальнику, Лешка стоял на пороге, вызывает. Поторопись, уезжаем сразу. К тебе приехал.
Ну вот и все, коснулся мой дух дна пропасти.
Я ничего не спрашивал Лешку. Он сам также ничего не говорил.
Я встряхнул буйной головушкой и гордо, пошел на заклание.
Исаев в своем кабинете стоял ко мне спиной.
Александр Николаевич, бодро начал я, чего это вы в выходной-то?
Выходной, выходной, бубнил под нос начальник, выходной.
Потом он сел за свой стол и стал перебирать документы в толстой папке.
Выходной продолжал он свою песню, у тебя выходной.
Я чувствовал, что Исаев ведет себя непонятно. То ли он нерешительный такой, не знает, как начать разговор со мной, то ли он настолько чем-то озабочен, что ему вообще не до меня.
Я не равнодушный человек, моя тревога достигла предела, поэтому я решил форсировать события.
Александр Николаевич, опустил я глаза в пол, Александр Николаевич, я теперь не знаю что делать!
Исаев поднял на меня глаза. Странно, но в них я не увидел того, чего так боялся. Начальник смотрел на меня с прищуром, но как-то вовсе не зло. Меня это сбивало с толку, я не знал, какую линию поведения выбрать.
Натворил я там на корпоративе мямлил я.
Да, уж, весело ответил Исаев, натворил!
И что теперь мне делать? пошел я в разведку.
Ну, не знаю, просто ответил Исаев, не знаю Чего ты меня-то спрашиваешь? Сам и разбирайся. Ладно. Я тебя вот о чем хотел спросить Я да и не только я все, не предполагали в тебе такого! Ты понимаешь меня?
Я выдержал паузу.
Чего ж не понимать. Понимаю.
Тебя побаиваются теперь, серьезно заявил начальник, потому что не понимают. А мне этого не нужно.
Я выдержал еще более длинную паузу. Я не мог понять, что означали его слова. Уж очень было похоже он тонко намекал мне на то, что я не вписывался в коллектив со всеми вытекающими из этого последствиями.
Александр Николаевич, начал я очень серьезным тоном, я такой, какой есть. Специально ничего не таю и не скрываю. Просто в коллективе простых людей я стараюсь простым и быть. Вот Диму нашего возьмите? Выпячивается, надувает свою значимость, а сам
Это точно, повеселел Исаев.
У меня много интересов, я многим увлекаюсь. Ну, вот так получилось в прошлый раз, кто же это предвидеть мог?
Я сознательно делал паузы.
Я жалею, что спорил с Вами, сделал я первый пристрелочный выстрел.
Почему? искренне удивился начальник.
Понимаете, Александр Николаевич, я не помню деталей. Мы все траванулись какой-то гадостью. Я наверное лишнего наплел извините!
Ну кое-что наплел. Не всем это понравилось. Ну а так, ничего такого криминального, в общем! неожиданно по-доброму ответил Исаев, мне даже интересно было. Хотя хотя ты меня разозлил немного.
Исаев замолчал. Молчал и я. И еще я сознательно не раскрывал, того что знаю о своей нелепой фразе.
Ладно. Это все оставим пока, напустил на себя строгость начальник, девушки наши дуются друг на друга. В общем, как хочешь, но надо их помирить. Мне вражда не нужна. Особенно бабская.
Я молчал. Я реально не знал, что говорить. Я хотел, уж было рассказать, что кое-что предпринял уже, но, заметив некоторую нетерпимость Исаева, не стал этого делать.
Ладно, спокойно сказал Исаев, мы с Алексеем уезжаем. Ты отдыхай. Может быть, мы продолжим этот разговор.
Александр Николаевич, заторопился я, Александр Николаевич
Ну что еще, выказал он раздражение.
Я антенну сделал уже и свою рацию опробовал, замаливал я грехи.
Я видел, улыбнулся начальник. Ладно, потом.
Исаев еще оставался, а я пошел вон. На подоконнике широкого офисного окна лежала книга Фридриха Виильгельма Ниицше «Так говорил Заратустра». Где-то из середины торчала белая ленточка закладки.
* * *
Домой я шел обычной своей дорогой. Через лес. Великолепная летняя погода постепенно приводила к прекрасному настроению. Я понимал, что со стороны начальника репрессий не будет. С Алексеем я помирюсь обязательно тут я даже не сомневался. Девчонки Ну, Леночка-лаборанточка несложный орешек, думаю, подберу к ней ключики. А вот Тонечка Воробьева!
Ну, Тонечка Воробьева имеет инструмент, который не даст ей долго на меня дуться.
Кусты, мимо которых я шел, по-прежнему приглашали в гости, и по-прежнему не только меня одного.
К сожалению, на работу с Тонечкой Воробьевой мы ходили, хоть и одной дорогой, но в разное время. Моя смена начиналась двумя часами раньше, а кончалась на следующие сутки, пока сотрудников еще не было. При желании это несоответствие во времени можно было исправить, но пока до такого еще не доходило.
Я пришел на работу в свой второй выходной. Как я обещал Исаеву, надо было походить с рациями, посмотреть, как работают. Интересно было всем, ну, и мне тоже.
Территория нашего предприятия была относительно невелика, честно говоря, необходимость в базовой станции была призрачна. Но ведь я, как уже писал ранее, делал радиоточку для себя, а обеспечить всю нашу охрану связью я планировал совсем другими аппаратами.
Я посадил за свою базовую станцию Михаила, объяснил, как ею пользоваться, сам пошел по территории.
Я бродил по огромной площади всего завода, выходил далеко за ее пределы в город (забрел даже в лес с вожделенными гостеприимными кустами) везде связь была устойчивой.
Ну что же, своими прогулками я был вполне доволен. Мне было с чем идти к начальнику.
* * *
К следующему моему дежурству, Лешка сдержал свое слово, да я и не сомневался в этом. С Тонечкой Воробьевой он поговорил. Это выразилось в ее звонке ко мне в мониторку. Звонок огорошил меня неожиданностью и короткостью.
Был очень поздний вечер. Болтать по рации надоело, я тупо сидел перед мониторами и занимался своим любимым делом: представлял в горах алюминиевой стружки всякие разнообразные (в основном хулиганские) фигуры.
Когда в одной из куч металла ясно вырисовалась морда пустобреха Мишки с высунутым неестественных размеров языком и в шляпе Постнова, раздался телефонный звонок. Я протянул к трубке руку. По какой-то привычке (не помню по какой), я всегда выдерживал паузу, давая собеседнику обозначиться первым. Наверное, это давало мне преимущество. Я успевал придумать, как и о чем начинать разговор. Но в этот раз мой телефонный собеседник никак не обозначался. Алюминиевый Мишка насторожился. На том конце телефонной линии, довольно заметно кто-то сопел. Алюминиевый Мишка узнал собеседника (вернее собеседницу) первым и весело подмигнул мне алюминиевым же глазом.
Приходи! коротко отрезала Тонечка Воробьева и повесила трубку.
Я задумался. Столь грандиозная неопределенность в словах Тонечки Воробьевой предполагала только одно направление: я прощен. Больше никакого смысла ее звонок не нес.
Мне была нужна помощь. Я внимательно всмотрелся в экран монитора. Алюминиевый кабыздох Мишка меня не интересовал. В другой куче металла я изо всех сил своего необузданного воображения выкристаллизовывал Философа Ницше. Философ никак не выкристаллизовывался (лезла лукавая рожа уже привычного Мишки). Усилием воли я настойчиво вызывал дух Ницше. Наконец начались прорисовываться знакомые черты старика. Философ прорисовался еле узнаваемым, гротескным, с одним усом (на второй, вероятно, не хватило алюминия).
Я зафиксировал в своем воображении эту карикатуру, вздохнул и голосом медиума возгласил: «Приветствую тебя, о великий дух Ницше!»
Великий дух испуганно моргнул (это слетел сидевшая на куче алюминиевой стружки непонятно как залетевшая в цех ворона).
«Не скажешь ли ты мне, продолжал я басить, куда и когда звала меня дева сия, дочь Сиона, имя которой известно нам обоим?
Одноусый алюминиевый Ницше с ужасом смотрел на меня с экрана монитора и молчал. Один его глаз нервно подергивался (в цеху иногда гулял ветер).
«Не пойду» решил я. Пусть помучается.
Я достал из многофункционального шкафа подушку и лег на диван, порассуждать на сон грядущий, над сложностью жизненного бытия, в общем, и в частности. Последняя мысль, которую я запомнил: утро вечера мудренее.
* * *
Утро действительно оказалось мудренее. Оно выкинуло два варианта. Первый самый простой взять да и позвонить Тонечке Воробьевой и пусть сама скажет, что она имела в виду. Но мне этот вариант не нравился по нескольким причинам: во-первых, милая Тонечка может сразу бросить трубку да и еще вполне успев ласково назвать меня козлом безрогим (на манер выражения Леночки-лаборанточки); во-вторых, трубку мог взять кто-то другой. Ни первого, ни второго мне не хотелось.