Ну а ты, ты почему сама не уйдешь! возмутился Адам. Зачем тебе нужен муж, который не любит тебя!
Понимаешь, мы живем у его мамы, и если что, я останусь на улице, да еще детей он может отнять, зачем мне эти проблемы? Перебесится да вернется! А этой сучке не достанется!
Они подошли к подъезду и стали отряхиваться от снега, стучали ногами, поправляли одежду, словно придавая друг другу приличный вид. Юля немного колебалась, когда Адам отпустил ее руку, словно предоставил ей выбор заходить или не заходить, а ей так хотелось, чтобы ее подтолкнули, взяли за шкирку и бросили в пучину бездны, как несмышленого котенка. Она хотела не думать, казаться наивной дурочкой, но не получалось.
Ты знаешь, сказал он вдруг, глядя ей прямо в глаза, самый большой грех на Земле отвергать любовь тех, кто любит тебя.
В фойе их остановила вахтерша. Она недолюбливала квартиросъемщиков, требовала регистрации и жаловалась участковому. Адам еще раздражал ее тем, что водил постоянно подозрительных девиц.
А, молодой человек, это что за барышня?! строго сказала она, поправляя на своей голове кучерявый парик, в котором она была похожа на злобного пуделя.
Марья Ивановна! Да это моя сестренка приехала, соврал он, хотя знал, что ему все равно не поверят, а сам тихо, чтобы никто не слышал, пообещал принести завтра тортик.
Ладно, проходите, нахмурилась вахтерша. Только того, чтобы порядок был!
Когда они зашли в лифт, Адам впервые при ярком освещении рассмотрел Юлию. В жизни она выглядела постарше, чем на фотографиях.
«Сколько ей? Тридцать пять? Сорок?» гадал он.
В последнее время он дурил головы малолеткам и изрядно устал от их капризов. И сейчас, когда в его власти оказалась зрелая женщина, он чувствовал какую-то удачу. Юлия смотрела на мигающие кнопки лифта, читала похабные надписи на стенах. Ее взгляд блуждал, она уже свыклась с неизбежностью. Ему вдруг захотелось овладеть ей прямо в этом грязном и заплеванном лифте, и она, чувствуя его желание, прильнула к нему и даже поцеловала. Губы у нее были слабые, почти безжизненные, отдавали сладкой клубничной жвачкой. Адам обнял ее, коснулся губами ее красивой белой шеи и что-то прошептал приятное. Лифт открылся, но они не спешили выходить. Ей безумно нравилось, как его озябшие руки берут ее уставшее лицо бережно и ласково, словно дорогую хрустальную вазу, как его нежные пальцы блуждают по ее чувствительной коже, гуляют под ее густыми волосами, ласкают за ушами и затылок. У нее непроизвольно появлялись мурашки по всему телу, и она закрывала глаза, забываясь сладким ядом измены.
Я не понимаю, что со мной шептала она, словно оправдываясь. Это у меня в первый раз Боже, боже что я творю!
Она не заметила, как оказалась в его квартире. Помнила лишь, как не разуваясь и не прекращая целоваться, разбрасывала на ходу одежду, как предалась разврату, и все было словно во сне. И долго-долго звонил ее телефон и, должно быть, на том конце был ее нетерпеливый мужтиран, а она, упоенная местью, извивалась под лаской другого мужчины, отдаваясь ему в каких-то животных и немыслимых позах, которые не могла себе позволить ни одна приличная женщина. Когда Адам кончил, она лежала минуту, не шевелясь, словно убитая, и глядела на потолок немигающим взглядом. По потолку ходили тени от фар проезжающих где-то автомобилей. Слышно было, как у соседей орет телевизор. Там шел какой-то мыльный сериал, чьи герои о чем-то спорили, выясняли отношения, а эти ползущие по потолку тени пугали ее, и она видела, что не одинока в этом страхе. Комната кишела тараканами, рыжими, противными, мерзкими, и они прятались от этих блуждающих теней куда-то за края оторванных обоев и кронштейны карниза. Но куда можно было спрятаться ей? Телефон Юлии издал слабый писк: он разряжался. Адам напрасно ласкал ее и слушал, как ее слабое сердце тихо стучит, а она машинально гладила этого незнакомого ей человека, имя которого даже не могла вспомнить, по его лохматой взъерошенной голове, и как ребенка прижимала к себе. Ей уже казалось, что между ними ничего не было, и она даже убеждала себя в этом. Ей вдруг захотелось уйти, и она отстранилась
Мне надо идти
Иди! сказал он не сразу.
Она поднялась и стала собирать на ходу свою одежду, затем сама открыла входную дверь.
Ты не думай что-то говорила она. Между нами ничего не было и быть не может! Я все мужу расскажу.
Дверь захлопнулась, но он еще слышал, как она торопилась по лестнице, даже не дождавшись лифта, как к ней вернулась ее неуверенность, как трепетно отвечала она на чей-то настойчивый звонок, говоря, что бродит по магазинам, и печально улыбался.
Портрет любимого
Подъехав к шлагбауму в столь ранний час, водитель даже не притормозил и не назвал свое имя. Охранники еще издали приметили его машину по установленным видеокамерам, вели ее и заранее открыли проезд. Это были опытные ребята, в большинстве своем бывшие и даже действующие работники спецслужб, которые по иронии судьбы превратились в каких-то сытых лоснящихся швейцаров. «Хозяин», как они называли его за глаза, никогда не скупился на жалование, но все прекрасно знали, что даже за незначительный проступок или пущий пустяк он мог сослать их с насиженного теплого места туда, где плавилось железо и текла ручьями кровь. Хотя даже если повода и не было никакого, он все равно делал ротацию, чтобы никто не расслаблялся. Благо, «горячих точек», в которых можно проявить себя и схлопотать пулю в лоб, становилось все больше и больше.
На этот раз «хозяин» даже не посмотрел в их сторону, и его дорогой черный Мерседес плавно проехал на стоянку у самого входа в краснокирпичное тянущееся вверх здание с зубчатыми конусообразными башенками, из-за чего собственно оно и напоминало отдаленно средневековый замок где-нибудь в Германии или во Франции. На самом деле это была часть общего ансамбля и исторического облика какой-то бывшей купеческой усадьбы. В свое время, а речь идет о девяностых, Наймонд выкупил его за долги у властей и приватизировал вместе с придомовой территорией. Вообще он часто пользовался слабостью своих «партнеров по бизнесу», охотно вкладывая деньги в совместные венчурные и даже откровенно провальные проекты, и «забирать потом за долги» было для него в порядке вещей.
Чернокожий мужчина средних лет в сильно помятом костюме впопыхах открыл ему дверь машины и почтительно поклонился. В столь ранний час никто не ждал «хозяина», который по достоверным сведениям должен был быть в Давосе еще целую неделю.
Здравствуйте, месье Наймонд, сказал этот чернокожий на французский манер, но без издевки, на ходу затягивая галстук. Страсть к виндзорским узлам ему явно не шла.
Видно было, что он одевался в спешке, может быть, даже в темноте и все никак не мог привыкнуть к гражданской одежде. Это был Альберт, администратор, который мог позволить себе некие вольности, так как пользовался абсолютным доверием «хозяина», что было скорее исключением из правил.
Как там наша принцесса на горошине? спросил сухо Наймонд, выходя из машины и бросая ключи Альберту.
Спит, подхватил он их уверенной рукой. Хороший сон всем нам идет на пользу.
А вот мне что-то в последнее время не спится, пожаловался Наймонд на бессонницу. То кошмары мучают, то постельные блохи в гостиницах одолевают. И жаловаться некому, да и бесполезно все это.
Альберт вздохнул с явным сочувствием. Его босс редко пользовался услугами телохранителей, предпочитая передвигаться в поездках инкогнито на свой страх и риск.
Дверь в жилые апартаменты на втором этаже оказалась закрыта, но у «хозяина» был золотой ключик, и он без труда проник внутрь. Правда, какое-то время он еще стоял на пороге, словно обдумывая, пройти или не пройти, но приятный женский запах, витавший в воздухе, точно таинственный афродизиак, подействовал на рассудок. И мужчина, расстегнув верхнюю пуговицу своей рубашки, сделал шаг вперед. В комнате было просторно. Высокий свод создавал иллюзию нежно-голубого неба с прозрачными хрустальными люстрами, которые слегка звенели от сквозняка приоткрытой двери. Утренний свет проникал сквозь круглое, плохо зашторенное окно каким-то направленным лучом и падал на мольберт, стоящий у этого окна. Мольберт был закрыт от постороннего глаза простыней, но Наймонд интуитивно чувствовал, что именно там причина всех его беспокойств последнего времени. Но сдернуть простыню без согласия художницы, которая очевидно провела всю ночь за этим мольбертом, он не решался, но не потому, что старался соблюдать какие-то нормы приличия и морали, напротив, он был всегда чужд ко всему этому, предпочитая действовать решительно и наверняка. Просто сейчас, под действием обаяния спящей красавицы, Наймонд искал утешения в этих чутких и несомненно талантливых руках, чьи пальцы были украшены кольцами лучших ювелиров Европы и Америки, его подарками в знак уважения и восхищения этой женщиной.