Ее звали, кажется, Кети, но преуспевающий олигарх называл ее Кэти. Как и многие другие жемчужины в коллекции несмываемых пороков и тех поступков, на которые может быть способна человеческая подлость, эта гордая и несомненно красивая женщина досталась ему за долги. Правда, сам он сделал все возможное, чтобы все это осталось тайной, но, несмотря даже на его влияние на СМИ, эта темная история еще долго муссировалась журналистами с завидным постоянством. По их словам некий Гога, владелец одной крупной строительной компании, строящей проекты мирового значения на бюджетные деньги то ли проигрался в пух и прах в казино, то ли «встрял на бабки» с чеченцами-ваххабитами, и, чтобы как-то выйти из ситуации с наименьшими потерями, он обратился за помощью к Наймонду. Сумма была совсем немаленькая, и в качестве надежного залога то ли в шутку, то ли в серьез Гога отдал единственное ценное, что было у него тогда, свою любимую жену Кэти, рассчитывая в скором времени полностью рассчитаться с долгами. Но время шло и шло, и беспечный муж, периодически выпрашивающий клятвенными обещаниями рассрочку, куда-то бесследно исчез, как впрочем часто обычно бывало с теми, кто вел нечестную игру с Наймондом. Таким образом, тридцатилетняя красавица Кэти, гордая грузинка из знатного рода, точно певчая птица, оказалась в золотой клетке. Конечно, она могла психануть, послать к черту всех мужчин, замешанных в ее «заточении» и уехать к родителям в Грузию, но она приняла все это с должным спокойствием бургундской принцессы Хильдико и предпочла грустить по мужу, так подло предавшему ее. Она грустила так сильно, так увлеченно, что не знающая границ тоска ее раненного сердца со временем перелилась в нечто выразительное и художественное она прекрасно и очень талантливо рисовала горы, долины, все то, что окружало ее в далеком и счастливом детстве и, конечно, виноград символ ее многострадальной родины. Наймонд всегда поощрял искусство и сам лично организовывал ее выставку в Ницце, что несомненно сближало заложницу-художницу и ее мецената. Уже скоро на многие ее удачные работы начали охоту ценители-коллекционеры со всего мира, и ее заветное имя звучало на их устах с благоговейным шепотом, как самая сладкая нота в аккорде красоты и вечности.
Успехи и такая известность со временем дали ей толчок к самодостаточности и даже независимости, тем более Наймонд никогда не держал ее, предоставляя полную свободу для творчества, так и в личной жизни, но Кэти оставалась добровольной «узницей» замка со всеми вытекающими последствиями. Возможно, ей хотелось красиво уйти, и она просто ждала подходящий момент для этого ухода или, может быть, она до конца надеялась, что муж вернется и принесет выкуп. Никто не знал, что творится на самом деле в ее душе. Она ни с кем не откровенничала, предпочитая затворничество и замкнутость, а Наймонда всегда держала на расстоянии, но не пренебрегала им, принимая подарки и помощь. И он, как опытный мужчина, ненавязчиво внушал ей свое могущество и делал все возможное, чтобы она боготворила его.
Сейчас, любуясь ее обнаженным профилем, (Кэти всегда спала без одежды), он впервые к удивлению для себя вдруг осознал, что ревнует ее и ревнует к чему-то неизвестному и непременно гибельному для него, к тому же уже свершившемуся, чему она так сладко и упоительно улыбалась во сне. Эта чудесная, ни с чем не сравнимая улыбка, так долго не сходящая с уст, даже когда спящая красавица нежилась перед ним, непроизвольно лаская и поглаживая свою остроконечную и высоко вздымающуюся грудь, мучила его и истязала, точно на дыбе разрывала на части. Он чувствовал и понимал одновременно и этот подкрадывающийся болезненный страх от того, что он не один, что у него есть соперник, и неопределимое желание обладать этой уже павшей в его глазах женщиной даже через силу и сопротивление с ее стороны.
Сейчас он водил скулами, бледнел, сжимал кулаки, хмурился, с великим откровением принимая для себя то, что Кэти улыбается не ему, находясь в том таинственном забытьи, на которое его власть оказывалась бессильной, и он слушал и слушал, как тихо постанывала она во сне, и понимал, что даже в бесконечности есть свои границы.
«Красивых женщин без присмотра нельзя оставлять, даже когда они спят. Бог знает, что им снится», подумал он тогда, все еще пытаясь избавиться от навязчивого чувства ревности и досады на Кэти.
«Красивых женщин без присмотра нельзя оставлять, даже когда они спят. Бог знает, что им снится», подумал он тогда, все еще пытаясь избавиться от навязчивого чувства ревности и досады на Кэти.
Затем Наймонд отвернулся от постели, где под шелковым балдахином, в мягких перинах, с раскиданными по подушке волосами так привольно и безмятежно спала обнаженная Кэти, и посмотрел на мольберт. Он вдруг пришел к убедительному выводу, что он и никто другой вправе знать, что там скрывается за простыней, и словно от гнева его сверкающих глаз робкая простыня сама сползла вниз, и он вздрогнул, хватаясь за сердце.
Там, на широком листе бумаге, в черно-белых тонах, был изображен молодой мужчина, не он, Наймонд, а другой посторонний мужчина в старомодной шляпе и длинном сером пальто. Тучи нависли над ним, кажется, шел мокрый снег, и солнце едва пробивалось. Он стоял спиной к зрителю на мосту в окружении серых коробок промзон и почти сливался с ними, вглядываясь в освобождавшуюся ото льда реку, и видно было, как сильный ветер играл с полами его одежды, уже запрокинув галстук за плечи, и как этот мужчина придерживал рукой шляпу, точно намереваясь сделать почтительный поклон кому-то.
Краски еще не высохли, Кэти случайно или намеренно добавила в них больше воды, и свежие разводы внизу создавали иллюзию чего-то туманного и грустного. Рассматривая их, Наймонд заметил одну незначительную деталь, как на асфальте валяется кукла, замызганная грязью, втоптанная в эту грязь, с открытым от удивления ртом. Обычная, оброненная кем-то кукла но она произвела на смотрящего неизгладимое впечатление, пожалуй, даже большее, чем этот ненавистный незнакомец, к которому он ревновал свою Кэти.
Кто-то вдруг незаметно мягкой поступью, ступая босиком по персидским коврам, подкрался к нему и закрыл глаза Он вздрогнул, узнав нежные пальцы своей неподвластной ему любовницы.
Кэти, черт возьми, Кэти Ты меня напугала, прошептал он, убирая ее руки со своего лица.
Красавица прильнула к нему, и приятный жасминовый запах ее кожи вскружил ему голову. Он обнял ее, попробовал поцеловать, но она уклонилась и сама поцеловала его в шею.
Тебе нравится? спросила она, и он даже не сразу понял, о чем она спрашивает, то ли о картине, то ли об этом поцелуе и прикосновении рук.
Раньше она никогда не подпускала его к себе, а он никогда не пользовался своей властью и положением, и сейчас, когда он весь был одержим жгучей ревностью, когда, казалось, только смерть могла искупить ее, эта женщина обнимала его за плечи, вглядываясь в его глаза и лукаво улыбалась. Но это была уже другая улыбка, и ему стало еще больнее.
Так тебе нравится? и Кэти расстегнула ему верхние пуговицы пиджака, сдунула какие-то пылинки с плеча Нравится?
Ноги не слушались его, голова кружилась, и Наймонд обессиленный опустился на кресло, схватившись за голову.
Что с тобой? испугалась женщина. Ты болен? Опять Сказочник?
Он кивнул.
Подожди меня сейчас, милый, я скоро приду сказала она тогда и, это «милый», это «скоро приду» значило для него больше, чем таблетка аспирина.
Но как и положено женщине, она заставила себя ждать, даже когда он очень нуждался в ней, и он, так и не открывая глаз, еще долго слушал шум воды, доносившийся из ванной комнаты, и невольно представил ее, стоящую под теплыми струйками воды, с запрокинутой назад головой, ловящей нежно губами эти теплые струйки, ее мокрые черные волосы, спадающие до самых ягодиц, вздымающуюся острую грудь, которой он только что любовался, и вот опять мужская ладонь, не его, чужая, вдруг ложилась на эту грудь, теребила соски, зажигая в них искру и твердость, опускалась ниже по мягкому животу и Кэти вдруг вскрикнула, и Наймонд словно очнулся.
Холодная! донеслось из ванной комнаты.
Наймонду уже доложили проблему с котельной, но другое сейчас его волновало куда гораздо больше, чем починка отопительного котла в одной из его московских резиденций.
Кто он? спросил сурово Наймонд, обращаясь скорее в пустоту, чем к Кэти, и сам удивился решительности своего голоса.
Кэти вышла из ванной, намотав на голову махровое полотенце, и улыбаясь, осторожно на цыпочках подошла к нему и уселась у его ног, точно рабыня или наложница.
Я не знаю Никогда раньше его не видела Просто навязчивое воображение
Он вдруг почувствовал, что она недоговаривает, что самое ужасное для него давно случилось, и его лицо побледнело. Потом он каким-то усилием воли совладал с собой и, сжав кулаки, проговорил: