О венец земной красоты, сила и стойкость моего ослабевшего сердца, цветок Вселенной, настало время обратить милостивый взор Величия Твоего на бедного пленного рыцаря, который подвержен смертельной опасности ради тебя!
Это придало ему такое мужество, что, если бы сейчас на него набросились все погонщики мира, он не отступил бы ни на шаг. Товарищи двух раненых, увидев их, стали издалека швырять камни в Дон Кихота, который, как можно более ловко отбиваясь от них своим щитом, тем не менее не осмеливался отступить от кучи, дабы не бросать охраняемого им оружия.
Хозяин кричал во весь голос, чтобы его оставили в покое, потому что он уже говорил им, что пред ними сумасшедший, и что он ещё больше сойдёт с ума, и даже если он перебьёт их всех, ему всё равно ничего не будет!
Дон Кихот тоже не отставал от хозяина и горланил во всю глотку, что погонщики кровавые злодеи и убийцы, а хозяин
замка злобный, невоспитанный рыцарь, ибо если он согласился с тем, чтобы с благородным бродячим идальго так обращались, Он,
Дон Кихот, как только будет посвящён в рыцари, с ним жестоко поквитается, как тот того и заслуживает!
А вы, ублюдки, для меня пустое место!
Идите, идите сюда!
Бросайте свои булыжники, оскорбляйте меня, сколько хотите, ну же, идите сюда, подходите, я вам заплачу полную цену за вашу неописуемую наглость!
Он говорил так громко и решительно, что сразу внушил всем погонщикам дикий страх и отчасти это, отчасти уговоры хозяина, заставили их прекратить швырять камни, а Дон Кихот отпустил раненых с богом и вернулся к дозору подле своего оружия с ещё большей невозмутимостью и спокойствием.
Хозяина уже изрядно достали выходки гостя, и чтобы их поскорее прекратить, он решил поскорее свершить этот мрачный обряд посвящения, чтобы не случилось ещё более горших бед и неприятностей.
И вот, подойдя к нему, он стал для вида лебезить и извиняться за наглость погонщиков, которые стоили Дон Кихоту стольких неприятностей, и пообещал наказать их примерным образом за их неслыханную дерзость. Далее
Он сказал ей, что в том замке нет часовни, но в принципе особой необходимости для такого дела в ней нет, и насколько он осведомлён в процедурах посвящения, то она состоит в хорошем подзатыльнике и ударом шпагой по спине посвящаемого, дело нехитрое,
которое можно сварганить в любом месте, это-де он почерпнул, зная церемониалы некоего ордена, и это можно сделать в голом поле, что касается бдения над оружием, то Дон Кихот побдел уже вполне достаточное время и потому с этим делом надо заканчивать, бдеть надо не более двух часов подряд, а Дон Кихот пробдел уже целых четыре, а это явный перебор. Дон Кихот поверил ему на слово и сказал, что во всём готов повиноваться хозяину, но что ритуал нужно завершить как можно шустрее, и следует поспешить, потому что как только он станет настоящим рыцарем, и на него посмеет кто-то напасть, он не оставит никого из нападающих в живых, за исключением тех, за кого лично будет просить хозяин замка, тех он пощадит, да и то из чистого уважения.
Предупреждённый таким манером хозяин постоялого двора, не будучи дураком, мигом сбегал за огромным амбарным гроссбухом, куда он записывал расход ячменя и соломы для погонщиков и держа огарок свечи в руке в сопровождении двух разбитных девиц и мальчика-слуги подскочил к Дон Кихоту и повелел ему встать на колени, открыл гроссбух, и сделав вид, что он читает какой-то священный псалом, и бормоча что-то себе под нос, внезапно дал ему увесистую затрещину, а затем, продолжая нести свою священную околесицу, шмякнул что было сил Дон Кихота его же собственным мечом по спине.
Сделав это, он повелел одной из шлюх подпоясать Дон Кихота мечом, что та сделала с величайшим тактом и деликатностью, и на самом деле им требовалась немалая выдержка, чтобы при этой процедуре не прыснуть со смеха, и только воспоминания о недавних подвигах новоиспечённого рыцаря заставляли их трепетать от ужаса, и тогда смех поневоле замирал на их губах.
Затем одна из наших добрых дам изрекла:
Дай-то Бог нашему милосердному рыцарю удачи во всём и во всех делах ваших!
Дон Кихот спросил, как её звать, ибо важно знать всех поимённо, кто оказал ему такое немыслимое благодеяние, и посему ему необходимо знать имя той, с кем ему предстоит разделить почести от подвигов, которые он намерен совершить в ближайшем будущем своею собственной дланью.
Сделав это, он повелел одной из шлюх подпоясать Дон Кихота мечом, что та сделала с величайшим тактом и деликатностью, и на самом деле им требовалась немалая выдержка, чтобы при этой процедуре не прыснуть со смеха, и только воспоминания о недавних подвигах новоиспечённого рыцаря заставляли их трепетать от ужаса, и тогда смех поневоле замирал на их губах.
Затем одна из наших добрых дам изрекла:
Дай-то Бог нашему милосердному рыцарю удачи во всём и во всех делах ваших!
Дон Кихот спросил, как её звать, ибо важно знать всех поимённо, кто оказал ему такое немыслимое благодеяние, и посему ему необходимо знать имя той, с кем ему предстоит разделить почести от подвигов, которые он намерен совершить в ближайшем будущем своею собственной дланью.
Она ответила ему с великим смирением, что её зовут Недотрога, и что она дочь башмачника, проживающего в Толедо у подножия Санчо Биеная, и отныне, где бы ей не пришлось быть, она готова услужить ему и всегда будет рада считать его своим Господином.
Дон Кихот умолял её, чтобы она, ради своей любви, сделала
ему милость считаться настоящей доньей и отныне величаться Доньей Фон Недотрогой.
Она тут же пообещала ему это, а другая в это время цепляла ему шпоры, и он повторил с ней тот же коллоквиум, какой был при цеплянии меча. Он снова спросил её, как её звать, и она ответствовала, что её зовут Доветра, и она дочь почтенного мельника из Антекеры, после чего он и её призвал зваться доньей Доветрой, с гарантией, что он будет служить ей, как верный и преданный слуга.
Хозяин видел, что дон Кихот сидит, как на иголках, в великом нетерпении отправится в поход в поисках новых приключений, и всё время поглядывает на своего верного Росинанта, и наконец он бросился к нему и в одно мгновение оседлал, встал на стременах и объехав вокруг хозяина, стал говорить ему какие-то странности, и в конце концов в запутанных и витиеватых словах
не забыл поблагодарить его за удачно совершённое посвящение, подчеркнув, что ему едва хватает слов благодарности для этого.
Хозяин же постоялого двора, видя, что его гость уже находится за воротами постоялого двора и наконец
Убывает из его владений, и явно обрадованный этим, в не менее высспренных, хотя и в менее кратких выражениях, обратился к дон Кихоту с ответной речью, и не испросив никакой платы за ночлег, отпустил его с миром в путь.
Глава IV
О том, что случилось с нашим рыцарем, когда он выехал с постоялого двора.
Когда Дон Кихот выехал с постоялого двора, он так лихо скакал, так суетился от радости, что уже посвящён и стал настоящим рыцарем, что под ним чуть не лопнула лошадиная перевязь.
Но, вспомнив наставления хозяина постоялого двора и столь необходимые для рыцаря приготовления, которые не мешает произвести для блага дела, а особенно о деньгах и сорочках, он решил вернуться домой и обзавестись всем необходимым, в том числе оруженосцем, проча к себе на эту важную должность одного соседского крестьянина, человека бедного и обременённого детьми, но словно созданного для этой почётной миссии.
С этой мыслью он направил Рочинанта в свою деревню, который, словно почуя его желание, и увидев перед собой родное стойло, так охотно затрусил по дороге, что казалось, что ноги его не касаются земли.
Не успел он проехать сколь-нибудь значительное расстояние, как по правой его руке, из густого леса, вдоль которого он ехал, раздались жалобные крики, похожие на стоны, и едва услышав их, Дон Кихот воскликнул:
Благодарю небо за ту неслыханную милость, которой они одарили меня, поставив меня перед тем, что я смогу столь скоро приступить к исполнению того, к чему я призван своим рыцарским долгом для сбора плодов моих добрых желаний! Эти голоса, несомненно, принадлежат кому-то, кто нуждается в моей благосклонности и вспоможении.
И тут же поддёрнув вожжи, он направил Росинанта туда, где, как ему казалось, слышатся голоса, и едва он углубился в лес на несколько шагов, он увидел кобылу, привязанную к огромному дубу, а к другому дубу был привязан до половины обнажённый мальчик, примерно пятнадцати лет от роду, тот самый, который подавал голос, громко постанывал, и надо сказать, не без причины, потому что кряжистый крестьянин нещадно стегал его по спине хлыстом, сопровождая каждый удар обвинениями и упрёками:
Держи язвк за зубами и смотри у меня!