Голубая дымка былого. Поэтическая подборка - Владимир Анатольевич Маталасов 2 стр.

Яркая звезда на небосклоне,
Угасая, падала в ночи,
Я стоял и видел, как в безмолвье
Падала она на край земли.

Есть такое будто бы преданье:
Если в небе падает звезда,
Надо загадать своё желанье,
И оно исполнится тогда.

Говорят ещё, что в эту пору,
Где-то, в мирно спящей тишине,
Словно подчиняясь чьей-то воле,
Люди умирают на земле.

Потому, из всех своих желаний,
Я б одно, пожалуй, загадал,
Чтобы в мире, сотворённом нами,
Никогда, никто не умирал.

Пусть я в этом краю не родился,
Не провёл здесь своих юных лет,
Но карпатских красот филигранный узор
Не могу не воспеть, как поэт.

Я сравнил бы сей край с самоцветом,
Что играет в сиянье лучей,
С чудесами, что в сказках творятся порой
С мановенья руки добрых фей.

Его солнце  что жемчуг бесценный,
Его небо  морей синева;
Ширь бескрайних полей и зелёных лугов,
Ты для песен судьбой рождена.

Здесь высокие дикие горы,
Что подвластны лишь буйным ветрам,
Ввысь уносят армады зелёных лесов
И приносят их в дар облакам.

И когда мня спросят порою
О Карпатах, отвечу тогда:
«Я подобного края ещё не встречал,
Где б столь щедрой природа была».

Я за то пред тобой преклоняюсь,
Что краса твоя  явь, а не сон.
Так прими же привет от российской земли 
Из земных  самый низкий поклон.

Брёл себе странник дорогою длинною
В рваном, убогом убранстве. В руке
Посох, сума чрез плечо перекинута,
Кудри младецкие на голове
Иссиня-чёрные, ленточкой взятые,
Кротость в глазах, на устах  благовест.
Зной предполуденный, ширь необъятная,
Пение птиц голосистых окрест.

Видит ходок мужичка, свежесрезанных
Жёрдочек гору. В такую жару,
Мил человек, вопрошал, чем же занят ты?
Людям дорогу мощу я к добру
Сими жердями. А ты уж, как водится,
Ноги  не кремень, присядь, отдохни,
Вот под раскидистой этой берёзкою,
Да и с отшельником поговори.

И потекла тут беседа пространная
Неторопливым журчаньем ручья,
Слово да за слово. Время желанное
Уж на исходе. Прости, брат, пора,
Мне за работу свою снова взяться бы,
Молвил отшельник. Скиталец гласил,
Были слова ваши лицеприятными,
Дай-то вам Боже терпенья и сил!

Дальше идёт миром вечным, незыблемым,
Вновь на пути чей-то образ возник:
Розовощёкий, не в меру упитанный,
Знатного роду, вестимо, мужик.
Весь за работою, потом подёрнутый.
Косточек горы. В такую жару,
Мил человек, вопрошал, чем же занят ты?
В рай себе тропку костями мощу.

Или не видишь? Ступай себе далее,
Некогда лясы точить мне с тобой,
Молвил детина, а путник в усталости
Путь свой продолжил, качнув головой.
Солнце в зените, жара несусветная,
Воздух колеблет палящий эфир
Без дуновения, проникновения
В благопристойный, сияющий мир.

Скоро ли, долго ли странствовал по миру
Вечный скиталец, приблизился срок,
И возвращался он пыльной дорогою
Старцем седым, в свой заветный чертог.
И на обратном пути, так уж сталося,
Той же сторонкою он проходил,
Где блудный отрок, без сна, без усталости,
В рай себе тропку костями мостил.

Что же он видит? Там топь непролазная,
Крики, проклятья и стоны людей,
Вопли, стенания. В том мироздании
Песен своих не поёт соловей.
Звуки, в груди от волненья теснимые,
Гнали скитальца от гиблых тех мест
Прочь. Предстоящею встречей томимые,
Мысли влекли предначертанный крест.

Шествует дальше ходок неприкаянный
Вот уж которые сутки подряд.
Что ж вдруг он видит? Края благодатные,
В буйном цветении сказочный сад.
Вспомнил тут странник седого отшельника,
Как тот точал, выбиваясь из сил,
Как из жердинок, тогда, свежесрезанных,
Людям дорогу к добру он мостил.

Песнь жаворонка лугами проносится,
С веток акации  трель соловья
Нежной усладой звучит, и полощется
Зыбь водяного, живого ключа.
Коль этот край на пути тебе встретится,
Путник усталый, присядь, отдохни,
Богоугодного вспомни отшельника
И добрым словом его помяни.

Вот если бы найти черту, что отделяет нас от вечности,
И отодвинуть бы её как можно дальше от себя,
То совершенствовался б мир до беспредельной бесконечности
Глубин причинности мирской в пределах рамок бытия.

И торжество познания, лишь только разуму присущего,
Рождает всплеск престиссимо, чтоб мыслью быстротечною
Преобладать над скоростью течения начал грядущего
Путём послевоздействия величиной конечною.

Мы движемся недвижимо в пространства формы облачённые,
На ощупь продвигаемся, пульс жизни явно чувствуя,
Вторгаясь космофункцией в пределы неопределённые,
Что зиждется на опыте, ему во всём сопутствуя.

Мир многогранный многолик, он в область тайных
сфер вторгается,
Где нет нас, в то же время есть тройное преломление
В объёме линз пространственных: там время гравиискажается
На временных участках форм, без видоизменения.

Блуждаем тенью зыбкою в координатах мы пространственных,
Где место есть великому, где место есть ничтожному,
То исчезая призраком средь эфемерных действ убранственных,
То возрождаясь Фениксом по смыслу непреложному.

По счёту по глобальному  мы есть-нас нет, и тем всё сказано,
Мы самоустраняемся сквозь призму неизвестности;
Нас  полное отсутствие там, где Его перстом указано,
И полное излишество в присутствии суетности.

За круга квадратурою ни зги не видно: зреть не велено;
Летим в неё безропотно с фронтальным ускорением,
Не в состоянье будучи дознаться сколько ж нам отмерено
В координатах призрачных скитаться пред забвением.

Там, на приморском бульваре,
Где кипарисы цветут,
Встретил Серёжка девушку Варю
В стайке весёлых подруг.

Встретил, и тут же влюбился
В смуглого свежесть лица,
В чёрные брови, в косы, в ресницы,
И в голубые глаза.

Взгляды их, лишь на мгновенье,
Вспыхнули светом зари,
Но только оба, в миг откровенья,
Мимо друг друга прошли.

То лишь случайная встреча
В жизни мальчишки была:
Сколько их будет!.. И загоралась
В небе ночная звезда.

Я шестистопным крою ямбом и хореем,
Затем сопфической строфою и рондо,
Бью пятисложником по разным логаэдам,
Гекзаметром стелюсь  мне всё одно.

И буриме просодией на вольный стих ложится,
Верлибр в секстину с тропом целится стопой,
Вот перевертень с дактилем резвится,
С версифицированным метром и строкой.

Струится монорим и моностих с арузом,
Рефрен с пеоном впендрились в спондей,
И белый стих округлился арбузом,
В четверостишье превратившись поскорей.

И силлабо-тонический партаксис на трохее
Всё метит в сильно-слабые места,
Чтоб влезть на стихотворном на размере
На пьедестал пьеты и кой-куда.

Переакцентуация двустишия вершится,
И слог на рифму прётся, напролом,
Да будет стих! Да пусть в глазах двоится!
И я вершу, чтоб сделать ход конём.

Объятый вечностью и времени подвластный,
Стою на тонкой разделительной черте
Двух бесконечностей, одной ногою в прошлом,
Другой  где будущности контуры не прочны,

Где хода мыслям быстротечным нет:
Разброд в них полный, без созвучья и согласья.
Цветастых точек, линий ломаных узор,
И вереница лиц давно забытых в одночасье,
Родных до боли, что волнуют и туманят взор.

Чересполосье в крапинку туманною завесой
Прикрыто, словно легковесною вуалью.
Спиралью сказочной и вычурно-белесой,
Закрученную призрачным повесой
Былых времён, вонзаюсь вертикалью
В метафизическую, жидкую среду.

Я отболел своё, я отстрадал душою;
Глас неба призывает, я к нему лечу.
Когда умру  ничто не вечно под луною, 
Перекрести меня, потом задуй свечу.

Игра воображения в цветах калейдоскопа:
Мелькание событий, образов, фигур,
Чередованье их в лучах гелиотропа,
То в нём порядок, то сплошной сумбур.

Вдруг вспышка, с чёрной точкой посредине,
Растёт она сквозь булькающий зуммер,
Перекрывая свет, его уж нет впомине.
Черным-черно. Легко мне. Всё! Я умер!