Насмешка дьявола
Эротические заметки из желтого дома
Шмиэл Сандлер
© Шмиэл Сандлер, 2020
Главная проблема жизни противостояние
Главная проблема старости не стояние
Альберт Чемоданов
Автор теории Биоцентризма
Впервые предательскую слабость я почувствовал в 60 лет.
Любовницей у меня была немолодая женщина и в постели я был уже не тот.
А между тем желания мои не угасли.
Я с горечью думал об этом, совершая дежурный променад по тихим аллеям сада Тюильри.
Я любил этот старинный парк с его милыми зелеными лугами и античными скульптурами в стиле архитектурных композиций Лувра.
Раньше здесь гулял весь парижский бомонд, а теперь все больше иностранные туристы.
Любуясь декоративными газонами парка, я увидел девушку замечательной красоты: нежное личико, русые волосы, стройные ноги и высокая грудь.
Я был поражен ее внешностью, у меня заныло в паху и эротические сцены закружились в моем воспаленном воображении. Однако рассчитывать на интерес со стороны этой красотки явно не приходилось. Для меня она была недостижима, как мираж в аравийской пустыне. Мне стало обидно за свои седины и в сердцах я произнес фразу, которая отражала мое упадническое настроение:
«Я бы продал душу дьяволу, чтобы побыть с годик молодым и сильным»
Почему я этого хотел? Потому что в молодости, будучи сильным и страстным парнем я упустил кучу шансов насладиться женскими ласками отчасти по своей природной робости, но больше из-за отсутствия опыта.
Да, я любил, страдал, предавался греховной страсти, но все это по-мальчишески робко, неуклюже и вперемешку с бешеной мастурбацией. Это сейчас я могу заговорить любую женщину, окружить ее вниманием, осыпать водопадом тончайших комплиментов, умело пробуждая в ней чувственность, но от моей выдающейся чувственности остался пшик, за который я не дал бы сегодня и пару китайских юаней.
Не то, что я вовсе не могу завести женщину так, чтобы она зазвенела как струна в руках гениального музыканта. Нет, слава Богу, за счёт опыта и знания женской психологии я вполне способен еще привести ее к ярчайшему оргазму и может быть даже не к одному. Однако, интерес к сексу, юношеский пыл и олимпийскую выносливость, присущую мне в юные годы я теряю стремительно и в этом трагедия моего возраста.
Я не ханжа, не утонченный развратник и не сторонник строгих нравов.
Я по-прежнему заглядываюсь на молодых, красивых женщин и частенько посещаю своих подружек постарше, но они меня, увы, не возбуждают. Дорвавшись до молодой трепетной любовницы, я могу часами смотреть на ее гениталии, восторгаясь дивным творением природы, но ведь не моей художественной оценки ждет от меня молодая красивая пассия. Ей нужен не заумный эстет, а могучий неутомимый член.
Мои желания продолжали бушевать во мне, но незыблемая твердость фаллоса осталась в прошлом. Я тяготился обязательствами по отношению к немолодой любовнице, понимая, что Обязан и Должен, но любой предлог, позволяющий отсрочить интимную близость, воспринимался мной как благо и шанс поправить ситуацию, укрепить свое тело особым питанием и спортом в надежде вернуть утраченную мужскую силу.
Впрочем, никто ведь от меня этого и не требовал: к достоинствам моей подружки Люси я бы отнес и то обстоятельство, что она любила меня без всякой связи с моей мужской состоятельностью, так что я вполне мог примириться с процессами собственного увядания. Но я не желал принимать милостей от женщины точно так же, как великий Мичурин не ждал их от природы. Почему я вдруг вспомнил русского селекционера? Потому что мой подход к прелестному полу целиком и полностью отражал суть его знаменитого тезиса «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее наша задача». Я не ждал от женщин понимания моих возрастных трудностей и считал себя ущемленным, если мне не удавалось раз в сутки одарить ее своим мужским вниманием.
Возвращаться домой мне не хотелось, опять надо лгать женщине, что тебе нынче нездоровится прозрачный намек на то, что сегодня на жаркую ночь она может не рассчитывать.
Погода быстро менялась, холодный ветер щипал мне нос и уши.
Я зашёл в неаполитанское кафе согреться и поразмыслить над сомнительной дефиницией Шопенгауэра: «Оптимизм, как порочный стиль мышления»
Я выбрал столик и подозвал официанта.
Подошел гарсон русского происхождения. Это был крупный лысый мужчина с потертым фраком и несвежим полотенцем, перекинутым через левую руку.
С похвальной скоростью русский принес мне маслины, пиво и пиццу под сицилийским флагом.
«Мерси» сказал я, и приступил было к пиву, как вдруг услышал голос человека, подсевшего, напротив, со стаканом апельсинового сока:
Еда последнее удовольствие, которого судьба не может лишить нас, не так ли, сударь?
Человек этот был одет старомодно сюртук, бабочка и цилиндр с плоскими полями. Нос с горбинкой и бородка «А ля Ришелье» делали его похожим на сурового дона, который железной рукой правит преступной мафией, наводя ужас на местных лавочников. Я ощутил смутное беспокойство: подозрительная личность.
Невольный сосед мой смотрел на меня пытливо и мне показалось, будто он знает или догадывается о моих мыслях. Дерзкие зеленые глаза его пронзали меня насквозь, а лицо имело выражение недоброй усмешки. Он говорил с тяжелым немецким акцентом и держался с фамильярностью провинциального коммивояжера. Впрочем, у меня не было повода послать его к чертям, да и небезопасно это по нынешним временам, поди, знай, может он и в самом деле крутой гангстер, а мне неприятности ни к чему.
Мсье обращается ко мне? вежливо спросил я
Да, сказал он, я тот к кому ви взываль час назад со специфический просьба
Я напряг память, честно говоря, в последние дни у меня не было желания общаться с кем-либо и тем более взывать со специфической просьбой.
Извините, не припоминаю»
Уважаемый мэтр, ви сказаль: «Я бы продавал душу дьявол, чтобы быть один год молодой и сильный»
Да, кажется, я сказал это Но позвольте, кто вы такой?
Граф де Шатильон Валлийский, представился он голосом мажордома объявляющего очередного гостя, я готоф купить ваша душа, сэр.
Он сказал это с таким видом, будто посвящал меня в рыцари круглого стола.
Граф носил старомодный сюртук и орден почетного легиона. Старый цилиндр и орден на ленточке не очень вязались с его щегольской бабочкой, и это утвердило меня в мысли, что передо мной шут пытающийся выдать себя за дьявола.
Душу! насмешливо спросил я, вы сказали душу, милостивый государь?
Ви не ошибались, майн либер фройнд, я предлагаю говорить про ваша цена унд спекулясьон: я получаю ваш бессмертный душа, а вы получайте молодость и возможность поиграть с молодая фройлен сколько ваша душа угодно
Моей душе, поправился он, криво усмехаясь, поскольку согласно нашему контракту она будет принадлежать мне.
Акцент его внезапно исчез, и он заговорил на чистейшем французском.
Согласен, граф!» сказал я с преступным легкомыслием, которое позже не мог себе простить. Не знаю почему, но я поверил этому старому клоуну.
Вероятно, это был гипноз: я чувствовал и понимал, что немец говорит дело и мне не следует упускать столь редкую возможность переменить свою судьбу.
Дьявол он или его наместник во Франции мне наплевать, главное, он угадал мои мысли и предложил то, что созвучно моим желаниям. Мне и в голову не пришло в эту минуту, что эта нелепая сделка может иметь какие-то последствия.
В таком случае, мосье, подпишет следующий документ.
Он подсунул мне бумагу с непонятной вязью латинских букв
А потом, он плутовато оглядел меня, я предложу вам заглянуть в ближайший мужской писсуар.
Я повернулся в направлении его взгляда и увидел старый буфетный туалет, где отливали парижские наркоманы.
Пардон, а зачем туалет?
А затем, сударь, что там вы сможете увидеть и изучить в зеркале то, что хотели видеть до момента нашей сделки.
Я лихо подписал бумагу с вензелями и собрался было последовать его совету, но в эту минуту к нам подошел русский гарсон с потертым фраком и предложил графу карту вин холодного разлива
Товарищ председатель ВЦИК, сказал он, желаете Château Montrose?
Нет, сказал граф, подай-ка мне водочки, товарищ, да огурца посолонее
Граф выпил водку, крякнул, нюхнул огурца, сложил бумагу, подписанную мной в портмоне, и вежливо приподнял цилиндр:
Примите уверение в моем искреннем уважении
Он направился к выходу и уже не имел того зловещего вида, каким казался мне поначалу, а был скорее похож на безобидного старичка дефилирующего по Унтер ден Линден штрассе в самом сердце Берлина.