Между тем гарсон во фраке сделал мне предложение, от которого я не счел нужным отказываться:
Мосье Жан, желает шампанского?
Вы знаете этого человека? спросил я, указывая на удаляющегося графа
Знаю, сказал он, это член РКП (б) с 1898 года товарищ Шульман Лев Давидович
Я залпом осушил бокал шампанского, порылся в жилетном кармане и дал русскому на чай. Мне и в голову не пришло в эту минуту, откуда русский знает моё имя, ведь я не работал в аппарате ВЦИК и никогда не был членом партии
Сгорая от любопытства, я поспешил в буфетный писсуар. В нос ударил запах мочи, пота и дешевого одеколона. Я подошел к зеркалу и заглянул в него. «О, Боже! Кто это?» передо мной стоял широкоплечий парень лет двадцати в пестром одеянии матадора, бычьей шеей и ниточкой темных усиков над губой. «Неужто это я?» вырвалось у меня. Парень в зеркале смутно напоминал мне моего отца в молодости. Незнакомец не обманул меня: я был похож на смазливого, самоуверенного мачо из дешевых бульварных романов в стиле незабвенного Ксавье де Монтепена
Войдя в кабину, я закрыл за собой двери, спустил штаны и глянул на полученное новое хозяйство. С хозяйством тоже был полный порядок: орудие крупного калибра, толстое и горячее нервно пульсировало в ожидании боевых действий. Мое новое достоинство отнюдь не было похоже на тот жалкий старческий стручок, владельцем которого я был пять минут назад! У меня тотчас улетучились все мои грустные мысли. Настроение стало игривым и беспечным. Хотелось вырвать шашку из ножен и порубать в капусту гвардейцев Бонапарта.
Чтобы у вас не возникли сомнения относительно моего психического здоровья, я должен ознакомить вас с некоторыми этапами моих прошлых жизней.
В июле 1814 году под Смоленском имела место моя первая реинкарнация в лице вахмистра лейб-гвардии казачьего полка, Епанчина Степана Ерофеича, которого я окрестил Унтером.
Мое второе пришествие в мир состоялось между 1199 и 1231 гг. Я носил тогда имя туркменского принца Джамал ад-Дина известного тем, что в битве при Парване, он нанес поражение самому Чингисхану.
И Принц, и Унтер часто вторгаются в мою частную жизнь, что весьма раздражает меня и отражается на моем поведении. Профессор Лежье называет это параноидной шизофренией, а Епанчин утверждает, что профессор контра и пора его уже кончать.
Но вернемся к моему новому хозяйству:
Еще раз не без удовольствия я глянул на содержимое своих штанов и залюбовался: «Красавец бля!» вырвалось у меня, а скорее у Епанчина, потому что как француз я хорошо воспитан и имею светские манеры в то время как реинкарнационный двойник мой большой мастер русского мата, переливы которого нередко доводится слушать профессору Лежье.
Я был взволнован и возбужден: дяденька в цилиндре явно знал, что он делает.
Это был момент истины, праздник души тела и радужных надежд. Теперь, дамы и господа, по закону жанра следовало завязать зажигательную интрижку с доступной парижанкой.
Я упивался своим новым состоянием, от избытка счастья я был готов расцеловать потертый цилиндр графа Валлийского. «О, Их Сиятельство благородный человек, он совершил чудо, он перевернул грузовик моей судьбы»
Я приосанился и кончиком мизинца провел по ниточке изящных черных усиков «А ля Дон Сезар де Базан».
Когда я покидал кафе ко мне подошел русский гарсон и восхищенно произнес:
«О, майн гот, эс ист колосаль!»
Я бросил ему на чай еще пару юаней и он поблагодарил меня уже по-русски: Премного благодарен, Вашескородие!
Затем, склонив лысый череп в мою сторону, он прошептал приватным тоном:
Будьте осторожны, товарищ, господин Шульман чрезвычайно опасная личность.
Это вы про графа?
В 1918 г. в Екатеринбурге он командовал расстрелом императорской семьи. «Еще один бедолага, подумал я, из пациентов профессора Лежье».
Мне показалось, что где-то я уже видел этого русского парня, но вспоминать, где и когда у меня не было времени: желание встречи с женщиной всецело занимало мои мысли. Кровь бурлила в моих жилах, я распалялся от каждого случайного прикосновения женщин. Мне хотелось немедленно испробовать «Агрегат» в действии. Я оглянулся, вокруг, словно ястреб, высматривая добычу, но стоящую кокотку следовало искать не здесь, а на Елисейских полях и в увеселительных заведениях Монпарнаса.
Я направился на автостоянку, она стояла на месте, но выглядела иначе.
Я направился на автостоянку, она стояла на месте, но выглядела иначе.
Своего автомобиля здесь я не обнаружил, зато понял, что незнакомец сдержал слово я был отброшен лет на сорок в прошлое, когда у меня не было ни денег, ни дома, ни машины, зато был прекрасный волнующий член под брюками и желание покорить Париж, этот вертеп разврата и безумных страстей.
Теперь я мог предаться великому траху и любовным авантюрам, которых мне так не хватало в моей молодости.
Мой дом стоял на проспекте Георга пятого.
Грузный швейцар в белых чулках и позолоченной ливрее не узнал меня:
Чего изволите, сударь, спросил он сонно, как умеют спрашивать одни лишь лакеи.
Господин Жан дома? сказал я.
Еще не вернулись, отвечал лакей.
Я поднялся на пятый этаж и нажал на кнопку звонка.
Я ожидал увидеть женщину, с которой делил унылое ложе в последние годы, но дверь неожиданно отворила моя мать.
«Боже мой, вырвалось у меня, Мама!»
Это была моя матушка, но не та аккуратная маленькая старушка, за которой я так трогательно и нежно ухаживал до самой ее смерти, а молодая девушка 18 лет, нежная, изящная с тонкой талией, стройными ножками и коротком платьице: точная копия с фотографии мамы, которая хранится в нашем семейном альбоме.
Увидев меня, девушка вскрикнула и радостно бросилась мне на шею. Я ощутил аромат тонких духов и обжигающее прикосновение налитых грудей обтянутых тонкой блузкой.
Я не очень помню мать молодой, но теперь она была полна грации и обаяния женщина, созданная для любви.
Жан! вскрикнула она, Жан, милый, ведь ты сказал, что приедешь через три дня.
Жан, так звали моего отца, так же, впрочем, как и меня. Не трудно было догадаться, что она приняла меня за отца. Она покрыла мое лицо быстрыми жгучими поцелуями. Я крепко обнял ее, она жадно впилась в мои губы.
Поцелуй был страстный и продолжительный. Против воли я почувствовал, как мое новое орудие налилось томной силой. Я напрягся, меня охватила дрожь нетерпения.
«Эскадрон к бою!» рявкнул за дверью Епанчин, но я с укоризной осадил его:
«Остынь, Унтер, чай не в казарме находисся» Этот бравый казачок имел обыкновение говорить невпопад, проявляя полное непонимание situation, деликатности момента.
Да, господа присяжные это была моя матушка и по законам чести, я должен был остановить ее, сказать ей правду, ведь она не подозревала, что я лгу и что-то скрываю. Я смутился и отстранился от нее:
Погоди, мама, сказал я
Жан, душа моя, она бросила на меня недоумевающий взгляд, я так постарела, почему ты называешь меня мамой? Голос у нее задрожал.
Пойми, ма, этого нельзя, понимаешь?
Не хочу ничего понимать, капризно сказала матушка. Длинные ресницы ее дрогнули, в глазах заблестели слезы, я так ждала тебя, я так люблю тебя Не веришь, хочешь покажу Я все сделаю, как ты любишь
Не успел я опомниться, она присела на корточки, расстегнула мне ширинку и вмиг вынула мой огромный сладко пульсирующий и готовый к бою агрегат.
Все дальнейшее было как в нереальном гипнотическом сновидении: я стонал, охал и примитивно мычал, пока острое наслаждение не взорвалось бомбой в моих чреслах.
Это произошло, это настигло меня как неумолимая дождевая туча в открытом поле, где невозможно укрыться. Я обмер, я окаменел. Как это могло случиться? Я самый мерзкий негодяй, который обманул и надругался над своей ничего не ведающей матерью.
«Ну, будя, будя, мусью» пытался приободрить меня Епанчин, но я не слышал его увещеваний. Я ослабел и пал духом. Я почувствовал себя ничтожным и возненавидел себя всею душою.
Я поднял маму на ноги, я положил свою преступную голову ей на грудь, как в детстве, когда был напуган молнией и оглушительными ударами грома.
Я горько заплакал и попросил у нее прощение. И, как в детстве она стала меня утешать, нежно поглаживая мне затылок и уши.
Ну что ты, милый, сейчас все пройдет, сейчас выглянет солнышко. Ты не хочешь принять ванну, устал, поди, с дороги?
Нет, Николь, я погуляю немного на свежем воздухе.
Я назвал ее по имени и мне надо было привыкнуть к нему, чтобы снова невзначай не назвать мамой.
Вот и прекрасно, mon cher, сказала мама, только возьми, пожалуйста, этот талисман
Она вложила мне в руку золотой медальон в форме сердца.
Я купила его вчера, чтобы с тобой никогда ничего не случилось.