Как запомнилось - Виктор Васильевич Брюховецкий 3 стр.

Труба облезла, ставни серые,
Подгнивший верх
Мне из моих любовей первая
Дороже всех.

Приду на речку, брошу камушек:
«Ну, как ты здесь?»
Журчит в ответ как десять кумушек.
Родная песнь!

Комбайн шумит. Пшеница спелая.
Зерно к зерну.
Глоток воды из речки сделаю,
В лицо плесну

На корешках вода настояна.
Знакомый вкус.
Роняет птица слушай, родина!
Стекляшки бус.

Тростник шумит, полынь качается,
Летит пыльца.
И жизнь летит, и не кончается.
И нет конца.

Там, где косят упыри купыри,
Леший курит в две лешачьих ноздри,
То из левой, то из правой чадит.
То ли насморк, то ли чудик чудит.

 Здравствуй, нечисть!..
Я в ноздрю посмотрю
 Славно куришь!.. Дай и я покурю!
Закурю, поговорю, на зарю
Полюбуюсь и косу навострю.

Ой, голуба! И шустра, и востра!
Сабле звонкой не подруга сестра!
Месяц выгнулся дугою. Нагой!
И качается земля под ногой.

За кольцом проселка, где хвойный лес,
Как стемнеет только, идет на приступ,
Проскакал табунщик аркана без,
И огни внизу засветила пристань.

Белый свет истаял, и ночь легла
Домотканью черною с рваной дыркой,
В этой дырке я голова бела.
Над колодцем ворот.
Ведерко с гирькой

Или жду кого, или так стою.
Слева рыбный пруд, справа пойма с цаплей.
Омывает влага ладонь мою,
Повисает с пальца прозрачной каплей.

В срубе том, внизу, плавником седьмым
Кто-то бездной плещет холодной, звездной,
И туман плывет, как закатный дым,
По стеклу сбегая дорожкой слезной.

Я шепчу себе не спеши, дыши,
Слушай рыбку слева и пойму справа,
И пока не смоешь всю грязь с души,
Не бери перо. Не имеешь права.

Золотые маковки Столица
Медь гудит Дорога в рай пряма
Это ж кайф нагадив, помолиться.
Помолиться это не тюрьма.
И тропинки сходятся к притворам,
И молитвы тянутся наверх
Путаным гугнивым разговором
Господи, зачем прощаешь грех?
Вот ведь жнет, а не пахал, не сеял,
Ну и сделай, чтоб не жил влачил

Где он ходит, что зерно от плевел
Отделять умеет, как учил?

И куда с небес глядит святая Троица?
На награбленные деньги церковь строится
Вроде выкупа за жизни, что загублены.

Не об этом ли печалясь, свечи куплены?

Вот горят они, мерцают, воском плавятся
А вокруг который век дерутся, лаются,
Приправляют свару водкой, да закускою,
И зовут всю эту мерзость долей русскою.

Раскачивая тьму, костер еще горит.
Далекая звезда, подмигивая косо,
Опять всю ночь о вечном говорит
И, как всегда, не задает вопроса.

Так пастырь паству, совершая требу,
Уводит за собою, не спеша
И я опять прислушиваюсь к небу.
Скажи, о чем задумалась, душа?

Там никого.
Ни тишины, ни шума,
Там не утратить, но и не найти
Когда бы знал, то стоило бы думать,
Когда бы верил, стоило идти.

И воздуху мало, и трудно дышать.
Убогая жизнь все тоскливей и глуше.
Рожать бы не надо, но лезут рожать
Бескрайнее небо. Огромная суша.
Стоят дерева, серебрится ковыль,
Проходят стада, шевеля курдюками,
Плывет и струится вселенская пыль.
И кто-то невидимый, за облаками,
В гагачьих мехах утопая по грудь,
Тяжелую книгу листает, читает,
Пытаясь направить на истинный путь
Идущих по суше.
И не успевает.

Катится время, и саночки катятся.
Скоро приеду. Успеть бы покаяться
Наскоро жил, падал в небо как в пропасть,
Дней не считал, раздавал как чужое,
Красного солнца кипящую лопасть
Правил своей обожженной рукою,
Пел, не стесняясь, но соло, не в хоре,
В море ходил под чухонской звездою.
Смутно в ночи браконьерское море!
Черной волною, как черной бедою,
Ухнет под килем, вскипит и провалится,
Выгнет стропила
Успеть бы покаяться!
Все рассказать как рубил, что повалено,
Все возвратить что нашел, что награблено,
В мыслях пройти от крыльца до погоста,
С чем и уйти.
Одиноко и просто.

Как небо мучается медленно:
То дождь, то свет.
Изба всегда была побелена,
А нынче нет.

Пустышки окон, крыша серая.
Косяк хмельной.
Отец болеет, но не верю я,
Что он больной.

Он правит гвозди, улыбается,
И, морща лоб,
В ладошку кашляет. Старается,
Не слышно чтоб.

Вдоль борозды мокрицы россыпи,
Пора полоть
Скажи, за что пометил, Господи?
Молчит Господь.

Вот он молчит, а я все думаю
И не понять
Зачем он эту жизнь угрюмую
Решил отнять.

Никуда не спешу. Очевидно, пришел.
Берег новый не нов, тот же текст и картинки;
Словно детская рань, словно я нагишом
На крылечке стою, а заря еще в дымке;

Еще солнце свой розовый сплюснутый бок
Натирает сукном, чтобы желтым светился,
Чтоб от желтых лучей заклубился восток
И с холма серебром на закат расстелился.

Так и помню: дырявый туман, дерева,
Шелестящую косо утиную стаю,
Топорище блестящее, плаху, дрова,
И мне жить предстоит, а зачем я не знаю.

И когда от крыла за плечом не осталось
Ничего, и запахло горелым пером,
Он свечу погасил, а тетрадь, что валялась,
Бросил в черную топку, и сделал костром.
Задымилась тетрадь, захрустела, свернулась.
Стало легче дышать. Но возникла сутулость.
Там, где было крыло, вырос горб да такой,
Что пришлось о клюку опереться рукой.

Здравствуй, посох!
Ну, вот и настала пора
Поднебесье на землю сменить, на тропу,
Где лицо обжигают лихие ветра
Так, что жилы, как плети, вспухают на лбу,
Где вокруг ни огня, и людей никого,
Только север гуляет, морозы клубя

Не горюй, здесь осталось идти-то всего
Ничего. Ты осилишь.
Я верю в тебя.

Стоящий не в ряду, в венце из лавра,
С космическою пылью на плече,
Прямой и острый, с профилем кентавра,
Он мне казался в гаснущем луче
Реальностью такою неземною,
Насколько это нужно для того,
Чтоб не померкло небо над страною,
Глумившейся над гением его.
В сто первый раз остановись, прохожий,
Внимательно всмотрись и разгляди:
Воистину на конский глаз похожий,
Как он предвидел то, что впереди?
Как он сумел в те дни остаться гордым,
И, для себя определяя «быть»,
Как он постиг, что строчки с кровью, горлом,
Однажды и приходят, чтоб убить.

И ты ушел, скорбя и негодуя,
Туда, откуда не придешь уже.
Разрезан и заштопан. Неглиже
Прислужники поддатые, шуруя
В геенне кочергой, поправят жар
И подтолкнут тебя, и смрад, и пар
Свечой взойдут над черною трубою,
И то, что было некогда тобою,
Поднимется до облачных высот,
Развеется, и ветер отнесет
Веселый пепел на сады и пашни,
Где новый день справляет торжество,
Где светлой тенью ходит день вчерашний,
Исполненный дыханья твоего.

В темном, шашелем точенным, книжном шкафу
Переплеты шелками блестят, сановиты.
За обложкой зеленой берут на «фу-фу».
За тисненою красной жируют бандиты!..
А вот эта книжонка (откуда она?)
Пахнет горем нездешним, балтийской водою.
Я ее разверну, как накроюсь бедою,
Что волны тяжелей.
А вода солона!..
Подступает смятенье, дышать тяжело,
Время рвет паруса, гребни ходят, упруги.
Ни костра, ни звезды. Кто поможет фелюге!
И я вижу и слышу, как стонет весло.
Ветер гнется в снастях, переходит на вой,
Золотую зарю кукарекает кочет.
И конвойный никак арестантке не хочет
Разрешить постоять под рассветной сосной.