Дорогие сердцу лица - Михаил Зайцев 4 стр.

Из небесной выплыло темницы,
Поудобнее уселось в облаках,
И лучи, как бабушкины спицы,
Замелькали в солнцевых руках.

Давай присядем, посидим
У краешка стола.
И в телевизор поглядим
На всякие дела.
Что говорить, когда в стране
Все разом говорят
И города, как на войне,
Горят, горят, горят.
А стайка ушлых удальцов
Спешит наверх скорей!
А дети русских без отцов
Растут, без матерей.
Афган. Чечня. И передел
Такой большой страны,
Что, постарев и поредев,
Пошли на убыль мы.
Нам жить с улыбкой не судьба
И неуместен смех,
Коль все народы за себя,
А русские за всех.

Сбилась с дороги моя страна.
В этом и горе мое и вина.
Не защитил я державу собой,
Начисто сдал неприятелю бой.
Нб поле бранном забыто стою,
Нет мне прощения в этом бою.
Мало сказать за державу обидно,
Мне перед ней, как и матерью, стыдно.
Стыд этот горше обиды любой.
Не защитил я державу собой.

Дальше куда нам течь,
Если слаба Отчизна,
Если слова и числа
Стали тупы, как меч.

Дальше куда нам течь,
Если уже не можем
Даже с тобою, Боже,
Русскую речь сберечь.

Дальше куда нам течь

Деревня как деревня:
Хаты и дома.
В голове крестьянина
Свет и кутерьма.

Есть шутник в деревне,
Спорщик и пророк,
Есть волшебный камень,
Что у трех дорог.

Только что случилось,
Что произошло
Почему сбежалось
В пригоршню село?

Шутника спросил я
Промолчал шутник
И впервые в жизни
Головой поник.

Я спросил у спорщика
Спорить он не стал,
Мигом притворился,
Будто бы устал.

Я спросил пророка
Посмотрел пророк
На волшебный камень,
Что у трех дорог,
Посмотрел, подумал,
Скрылся, не простясь.

По селу пошел я.
Шумно веселясь,

Пел шутник частушки
И дудел в рожок.
Спорщик спорил с кем-то.
И молчал пророк.

Еще со сном в обнимку,
Но все же наяву
Ступаю на тропинку,
На росную траву.

На камушки ступаю.
И, как проводнику,
Я свету уступаю
Дорогу к роднику.

За ним шагаю следом,
Как самый лучший друг.
Необозримым светом
Все залито вокруг.

Вдали вдруг заблистало
Да это же родник!
Еще светлее стало
На удивленья миг!

Отвергнутый собраньем птичьим,
Восставший против вожака,
Глядит, как лебеди привычно,
Согласно входят в облака.

«Ужели эта говорильня
Сильней меня и мой удел
Смириться?» И, расправив крылья,
За стаей молча полетел.

Все выше, круче поднимался,
За стаей пристально следя.
В самом себе засомневался?
Или уверовал в себя?!

Был ясен бор.
И я был скор.
Олень просился сам на мушку,
Шел, величавый, на опушку,
Склонялись ландыши у ног.
Я был готов нажать курок,
Как вдруг увидел: метрах в ста
Застыл художник у холста!

Продам ружье
Куплю свирель.
И в лес пойду
С Кузьмою-плотником.
И стану другом
Для зверей,
И стану недругом
Охотникам.

Ударит ветка по плечу,
Ударит хлестко, резко, больно.
Замешкаюсь и отскочу.
«Ты чо?!»  вдруг выкрикну невольно.

Рукой схватившись за плечо,
Не понимая, как в угаре,
Шепчу растерянно: «Ты чо?!»
Как будто человек ударил.

Простите, буйные отавы,
Прости, засохшая трава,
Что первую любовь оставил,
А ведь она была права.

Прости мне, что не усомнился
В тебе, дорога. Скорбь свою
Таил; злословию дивился;
Все, что имею,  отдаю.

Простите, меркнущие тени
Ушедших. Стоя на краю,
Я тешил мысль остаться с теми,
Кому я пел, кому пою.

Простите, рыбы, птицы, звери,
Что предал вас, что вас зорю,
Передо мной открылись двери,
Хочу никак не затворю.

Прости мне, дерево пустыни,
Благополучие. Чудак,
Того не ведал я доныне,
Что я и нищ, и слеп, и наг!

Простите, буйные отавы,
Прости, засохшая трава,
Что первую любовь оставил,
А ведь она была права.

Прости мне, что не усомнился
В тебе, дорога. Скорбь свою
Таил; злословию дивился;
Все, что имею,  отдаю.

Простите, меркнущие тени
Ушедших. Стоя на краю,
Я тешил мысль остаться с теми,
Кому я пел, кому пою.

Простите, рыбы, птицы, звери,
Что предал вас, что вас зорю,
Передо мной открылись двери,
Хочу никак не затворю.

Прости мне, дерево пустыни,
Благополучие. Чудак,
Того не ведал я доныне,
Что я и нищ, и слеп, и наг!

Река себя, как зыбку,
Качает и качает
Ныряющую рыбку
И стайку белых чаек.

И рыбка без испуга
Глядит на стайку чаек,
И все они друг друга
С улыбкой привечают.

Сказали человеку:
«Не боись!»
И человек
Не вспомнил о боязни.
Сказали человеку:
«Поклонись!»
Он поклонился
И ушел от казни.
Сказали человеку:
«Ты велик!»
Не усомнился он
Ни в коем разе.
Сказали: «Мразь!»
И отразился лик
В воде стоячей
Безобразней мрази.
Сказали: «Пой!»
Он: «Подпою запой!»
«Люби!»  сказали.
Пламенел очами.
Сказали: «Ешь!»
Наелся.
«Будь собой!»
Он растерялся
И пожал плечами.

Там есть, за вершинами гор,
Долина согласья и лада?
Там сердцу понятен укор
Небесно-открытого взгляда?

Ужели и там суета?
Но слышу, идет издалека:
«Спасет этот мир красота»
Сквозь гневное «Око за око!».

Колеблется, зиждется: там
Спит ночь на коленях у света,
И Слово подходит к словам
Иначе зачем мне все это?!

Радость моя высока́,
Счастье мое вели́ко:
Сыплю из туеска
На клеенку клубнику.

Медленно наклоняю,
В помощь ладонь подставляю,
Чтобы бочок не поранить
Самой румяной крайней.

Все, высыпаясь, подряд
Прямо в глаза мне глядят!

В далях поднебесных
Под ночной звездой,
В клубнях полновесных
В почве молодой
Есть всегда такое,
Что собой роднит
Поле золотое,
Солнечный зенит,
Маленькую мяту
Со скалой большой
Всех же, вместе взятых,
Всех, всех, всех!  с душой.

Хлынувший рассыпчатым свинцом,
Полоснет по речке, по отаве.
Забежит соседка на крыльцо,
Тазик на приступочку поставит.

Вспомнит про забытое белье.
И на дождь!
Пригнется, осмелеет.
Платьице промокшее ее
Тело обхлестнет, порозовеет.

Дождь в захлебе пуще задробит,
На нее глазея бесшабашно.
Но ее ревниво заслонит
Мужняя промокшая рубашка.

Я слышу, я вижу: в чужие края,
Скользя по обветренным сходням,
Уходит наивная вера моя,
Уже безвозвратно уходит.

Но даже и там, в запредельном краю,
Во мраке забывчивом с грустью,
Приметив наивную веру свою,
До самой земли поклонюсь ей

Притиснут в очереди длинной
К спине невидимой чужой,
С ней, очередью, пуповиной
Незримо связанный, слезой
Незримо-общею омытый,
Жалелый жизнью, ею битый,
След в след ступаю к рубежу
Как будто бы узнать спешу,
Чего там нет и что дают там,
Каким комфортом и уютом
За все мытарства наградят,
Рассортируют иль подряд
Сбросают всех в котел кипящий?
Не потому ль за мной стоящий
Толкает в спину? Шагом верным
Молчком переступают люди.
И нету в очереди первых.
И не дай бог последний будет!

Дрожат бокалы тоненько,
Здесь каждый третий пьян.
И бродит возле столиков
Нахмуренный Хайям.
Не изрекая истин,
По крайней мере вслух,
Хлебает супик кислый,
Отмахивая мух.
В меню глядит открыто,
Берет еще котлет
И вовсе не «маститый»,
И вовсе не поэт.
Я так подумал только
Он на меня как глянет!
И над хмельным застольем
Как грянет!
Высказывался резко,
Не опуская век.
И становился трезвым
Двадцатый век!

Жую свои котлеты.
Тишь и благодать!
Вокруг сидят поэты,
Хайяма не видать!