Чихнула старуха и отодрала голову от подушки Не успела затылок отпустить, а уж кошка схватила зеркало и собаке подала. А собака со всех ног скок на порог, да из комнаты, да с крыльца, да по двору, да по дороге и принесла зеркало Ване.
Взял его Ваня в руки, погляделся в него и говорит:
Ах, зеркало, зеркало! Как же ты меня оставило?
А зеркало ему отвечает:
Такая уж у меня, Ваня, судьба. Не в твоих руках было, не тебе и служило. Смотри же, крепче меня держи. С глаз не спускай, из рук не выпускай!
Нет, уже теперь не выпущу, Ваня говорит. А ты, зеркало мое, зеркало, перенеси меня опять на край моря, где камень лежит, где море шумит. И товарищей моих верных прихвати кошку-подружку, собаку-дружка.
Не успели оглянуться, а уж зеркало их перенесло Ходит Ваня по берегу, не наглядится, не надышится. Вот хорошо-то: домой воротился!
Зеркало, зеркало! Построй мне дворец всем дворцам на образец!
И встал на берегу дворец. И нигде на свете такого дворца нет, да, может, и не было.
Погулял Ваня по комнатам, полюбовался.
Зеркало, зеркало, принеси ко мне японского царя дочку!
А она будто здесь и была.
Ну, говорит ей Ваня, больше не бывать тебе в царстве японском. Так ты и знай.
А царевна отвечает:
Да я и сама туда больше не хочу. Насиделась в башне-то. Я и батюшке так напишу: «Остаюсь при своем Иване».
Получил царь японский письмецо, пишет ответ:
«Коли уж поженились делать нечего: не разженишь. Приезжайте в таком разе в нашей столице жить».
А Ваня и сам не поехал, и жену не пустил.
«Коли хотите, отвечает, милости просим сюда, до нашего порога, к нашему пирогу. А нам и дома хорошо».
Обиделся японский царь и открыл Рассее войну.
Чудо-чудное
Жили старик со старухой. Вот старуха и говорит:
Старик! Пустил бы ты морду в реку не попадет ли какая рыбинка.
Отчего не пустить? Можно.
Наутро, чуть только колокол к заутрене, побежал старик к морде. Смотрит, попала щука большая-пребольшая. Старик и обрадел.
Нам со старухой завтра на обед да на ужин хороша еда будет.
Взял щуку, очистил и говорит:
Вот, старуха, голову на латку, а хвост на другую, а середку в рыбник.
Она все сделала, как хозяин велел.
Воротился старик от обедни и говорит:
Ну, старуха, давай обедать. Неси латку с головой.
Старуха принесла. Старик побрел ложкой, раз глотнул, другой зачерпнул одна уха, а рыбы нет. Что за притча?
Старуха, слышь, старуха? А рыба-то где ж?
А не знаю, говорит старуха, я не выбирала.
Ну, тащи другую латку, с хвостом. Неужели ж и хвост пропал?
Старуха и другую латку притащила. Смотрят: и хвоста нет.
Ну, старуха, неси уж и рыбник. Поглядим, чего осталось.
Она скорей рыбник на стол. Разломала корку середки нет. Ушла щука.
Делать нечего. Старик корки пожевал, ушицы похлебал, а рыбы-то и не видел какова была.
Обтер он усы-бороду, Богу помолился и говорит:
Пойду-ка я, старуха, на люди рассказывать, какó чудо у нас случилось. Это слыханное ли дело, чтобы вареная щука из латки ушла? А уж из рабника, из-под аржаной корки, такого дива и на веках не бывало!
Старуха говорит:
Ступай, батюшка, ступай! Расскажи!
Вот пришел он то ли в Беричиво, то ли в Маркомусы, глядит, тоже старик со старухой сидят, обедают.
Хлеб да соль, люди добрые!
И тебе хлеба кушать, добрый человек. Заходи с дороги.
Сидят за столом, обедают тут хозяева, тут гость, старик и рассказал про щуку-то.
Вот, говорит, чудо какое: не у другого, не у третьего, в своем дому!
А хозяин ему отвечает:
Это что! Вот со мной было почудней твоей щуки. Погоди, я тебе расскажу, а ты послушай. Было это годов полста назад. Я еще молодой был. И вот оженили меня родители. Взяли женку из богатого дома. Хорошая родня попалась тесть степенный, теща ласковая, а свояк разбитной.
Одна беда, женка хоть красивая, да гулливая. Года со мной не прожила завела полюбовника. Мне-то самому невдомек, да люди сказали.
Вот один раз собрался я в лес за дровами, запрег лошадь, выехал за околицу. С полчала времени постоял, а потом и воротился потихоньку да и спрятался на дворе.
Как стемнело, слышу я, что моя хозяйка со своим дружком в избе гуляет.
Я скорей в избу. Только шагнул, женка ко мне навстречу.
А, говорит, воротился? Подглядывать за мной вздумал?
А, говорит, воротился? Подглядывать за мной вздумал?
Да как хлестнет меня плеткой:
Был молодец, стань жеребец.
И стал я жеребцом.
Выпустили меня в поле. Я день хожу, и другой хожу И раздумался: что же мне теперь делать-то? Дай-кось к себе на двор понаведаюсь, не помилует ли жена?
Только я в подворотню, а она тут как тут. Хлестнула меня плеткой, и стал жеребец кобелем.
Испугался я мечусь по двору, а она за мной. Я под крыльцо, и она под крыльцо, я на сарай, и она на сарай. До той поры плеткой меня возила, покуда я на улицу не выскочил.
Тут она скорей подворотню заставила, и остался я на вольной воле.
Не успел дух перевести, набежали собаки и давай меня грызть-трепать. Охти-мнеченьки! Кое-как урвался я от собак, махнул в лес и по лесу бегу, бегу сам не знаю, близко ли, далеко ли
Есть мне нечего, истощал весь. Вижу падину, а есть не могу: ведь человеком был!
Смотрю, на одной поляне пастух ходит с коровами. Манит меня пастух к себе, а я не смею близко подойти.
«Бить, думаю, будет, дак опять беда».
Ну, да голод не тетка. Слышу: пахнет жареным, и осмелел помаленьку. Поджал хвост, подошел поближе.
Пастух мне кусочек кинул. Я съел и гляжу, что дальше будет. А он и еще кинул, и еще Я уж сыт стал, а пастух все кидает
Ах ты! говорит. Надо на деревню бежать, хоть хлебца еще принесть.
Побег он на деревню, а я около стада хожу, присматриваю.
Воротился пастух, опять мне дает, да я-то уж не беру, потому шкура-то у меня собачья, а сметка человечья. Слыхал я от старых людей: много наешься с голоду, дак пропадешь совсем.
Вот солнышко не рано встало, и пошли мы с пастухом коров собирать. Собрали и гоним. Он себе идет да посвистывает, а я гоню и гоню. Пригнали в деревню весь скот. Пастух пошел ужинать и меня с собой берет. Заходит он в избу, а я не смею идти повалился под порог, лег на веник и гляжу, не бранятся ли хозяева, зачем собаку пастух привел. Вижу нет, не бранятся Я кой-как ползунком, ползунком и под лавочку.
«Вот, думаю, сидел за столом, да в переднем углу, да на лавочке, и за честь не считал, а нынче и под лавочкой лежу, дрожмя дрожу: не прогнали бы, не прогневались бы!»
Да ничего, не прогнали, накормили, напоили, и пошел я за пастухом на ту фатеру, где ему ночевать черед. Он спать повалился, а я у него в ногах.
Утром опять вместе пошли: пастух коровушек выгонять, а я подгонять.
Так и живем двое все лето: пастух больше спит да гуляет, а я больше пасу.
Приметили это мужики и говорят пастуху:
Ты что ж свое дело не справляешь?
Как так не справляю? У меня весь скот в лучшем виде хоть бы шерстинка пропала.
Да ты спишь!
А чего же мне не спать? У меня один пес за всем стадом углядит.
Ан не углядит.
Вот и побились они об заклад.
Мужики говорят:
Сегодня ты не ходи. Пусть кобель один пойдет.
Ладно.
Пошел я в лес один со скотом. Пригнал на хорошо место, глаза не завел присматриваю. Вот солнышко на вечер покатилось, и тут на! Приходит волк. Приходит и сейчас в стадо.
Схватились мы с им драться, я его рву, а он меня пуще! Он меня рвет, а я его пуще! Никоторый никоторого перемогчи не может: сила наравни.
А скот мой, гляжу где-нигде И не видать его стало!
«Ахти мне, думаю, далеко разбежались, во всю ночь не соберу».
И до того я рассердился, ажно впился волку в горло. Он и туда, и сюда ничего не может сделать. Повалился хоть домертва грызи!
Бросил я его и побежал скот собирать. Всех коров собрал до единой скотинки и ночью, в потемках уже, гоню в деревню, а крестьяне все стоят на улице.
Нет, говорят, добра! Ночь на дворе, видно, волк всю скотину придавил
А тут колокольцы-то и забóтали. Идут коровушки, выменем до земли достают, кормленные, сытые А я справа забегу да слева подгоню, полаиваю да потявкиваю берегу скот.
Крестьяне говорят:
Вот мои идут!
И мои идут!
Идут! Идут!
Все коровушки домой пришли, никого не придавил волк.
Ну, говорят, и пес! Ну и пес! Чисто человек!
И пошла слава про меня широко и далеко. Был человеком дак псом ругали, а стал псом дак человеком хвалят.
Есть, говорят, кобель, что один пасет скота, сколько голов ни дай. Умный кобель, умней писаря.
А что писарь? Я этих писарей, может, два десятка видал: всякие бывают.
Ну а все ж таки лестно мне: кормят сытно, по шерсти гладят, я и живу себе помаленьку.
Вот уж и лето к концу. «Как, думаю, зимой будет?»