В Коране говорится: когда Всевышний вылепил из глины человека, он сотворил и другую форму жизни из «палящего огня».5 Называют такие сущности по-разному, но чаще всего джиннами. Джинны могут поселиться в любом предмете, среди них встречаются добрые, но чаще всего они коварные и злые. Людей они недолюбливают за то, что те, якобы, мешают им жить.
Прошло несколько месяцев, прежде чем мы окончательно отремонтировали дом и избавились от джиннов. Сторожа утверждали: те прячутся в бочках с водой, в уборной, под половицами Соседство с джиннами или, что еще хуже, с теми, кто в них верит, оказалось нелегким испытанием.
Я безвылазно сидел в Касабланке: ни днем, ни ночью мне не было покоя от непрерывно раздувавшегося штата прорабов и рабочих каждый из них испытывал страх перед сверхъестественными силами, которые, по их мнению, окружали нас. Но иногда все же удавалось вырваться. Я исколесил всю страну в поисках строительных материалов, ремонтников и заклинателей, способных изгнать коварных джиннов. Стоило мне вырваться из хитросплетений городских трущоб, как я тут же забывал о всяких неурядицах передо мной открывалась страна с богатой историей и культурой, живущая полной жизнью, и мне еще предстояло с ней познакомиться.
Как-то утром я застал Османа сидящим на перевернутом вверх дном ведре он неотрывно глядел на живую изгородь из гибискуса. Лето только начиналось, но солнце уже припекало вовсю лень было не только работать, но и думать.
Я протянул Осману холодный апельсиновый сок в запотевшем стакане.
Осман сверкнул белозубой улыбкой и поблагодарил меня, вознеся хвалу Всевышнему. Помолчав, он сказал:
Месье Тахир, вот вы уже три года, как поселились в Дар-Калифа.
Да, время летит быстро
Сторож осушил стакан одним махом. Взгляд его мутновато-карих глаз встретился с моим.
Но вот что вы за все это время узнали?
В смысле?
О нашей стране что узнали?
Я задумался, вспоминая свои разъезды в поисках черепах и кедровой древесины, мозаичной плитки и заклинателей джиннов
Ну, я много чего повидал, сказал я. Был на севере у Средиземного моря, на юге в Сахаре, добрался аж до хребтов Атласских гор.
Не отводя взгляда, Осман утер нос рукавом.
Вы не знаете нас, резко сказал он. Не знаете Марокко.
Мне стало обидно. Про себя я подумал: о чем это он вообще?
Я знаю Марокко ничуть не хуже тех, кто прожил в стране с мое.
Осман большими пальцами с силой потер себе глаза. И вновь посмотрел на меня.
Все это время вы были слепы, сказал он.
Что?
Слепы.
Я пожал плечами.
Может, вы и исходили всю страну, да только ничего не увидели.
Уверен, это не так.
Уж поверьте мне, месье Тахир. У вас это на лице написано.
Из раннего детства мне особенно хорошо запомнились сказки. У нас в семье очень любили «Тысячу и одну ночь». Завороженный, я мог часами слушать про приключения Аладдина и Али-Бабы, путешествия Синдбада-морехода и про калифа Харуна ар-Рашида. В сказках непременно были сундуки с сокровищами, принцессы и прекрасные принцы на белых конях в золотой сбруе, дервиши, а еще гули, ифриты, исполинские дэвы и другие джинны.
У отца всегда находилась для нас притча так он отвлекал нас от шалостей и одновременно учил. Он любил повторять:
восточные притчи подобны энциклопедиям, это кладовые мудрости и знаний, их следует ценить, беречь и изучать. Для отца притчи вовсе не были пустыми россказнями. Он видел в них объяснение тем или иным человеческим поступкам, считал средоточием знаний, что копились человечеством испокон веков и передавались из поколения в поколение.
Десять лет назад отца не стало, и его библиотека перешла ко мне по наследству. На пяти добротно сколоченных ящиках была надпись: «ЦЕННО. НЕ КАНТОВАТЬ!» В ящиках обнаружились басни Эзопа, сказки Ганса Христиана Андерсена и братьев Гримм, сказки арабские и не только: албанские и китайские, камбоджийские и индийские, аргентинские и вьетнамские, африканские, австралийские, малайские, японские, даже сказки из Папуа Новой Гвинеи.
Когда ремонт в Дар-Калифа завершился, у меня, наконец, появилось время разобрать и почитать книги из отцовской библиотеки. На полях часто встречались карандашные пометки я узнавал аккуратный, убористый почерк отца. Где-то он толковал смысл той или иной притчи, а где-то делал отсылки к схожим притчам, бытовавшим в совершенно иных культурах.
Среди многочисленных томов не доставало только полного собрания сказок «Тысяча и одна ночь» у отца было редкое издание в переводе ученого и путешественника викторианской эпохи Ричарда Фрэнсиса Бёртона6. Я помнил эти тома с самого раннего детства они всегда стояли у отца в кабинете на нижней полке книжного шкафа. Отец очень ценил издание, и не в последнюю очередь за великолепное оформление. Он рассказывал, как в молодости увидел семнадцатитомник в книжном магазине, как несколько месяцев откладывал деньги на его покупку и каждый день ходил любоваться книгами. Лишь позднее я узнал: то было знаменитое первое бенаресское издание.
Тома были в черном вощеном переплете, на корешках яркое золотое тиснение. Конечно, я был тогда еще ребенком и мало что видел, но они показались мне самым прекрасным, что есть на свете. Эти чудесные книги приводили меня в восторг, я часто приходил в отцовский кабинет и проводил пальцами по их корешкам, вдыхая пряный аромат. От них почему-то пахло гвоздикой.
Но однажды дождливым зимним днем к родителям пожаловал гость. Он был толстый и неуклюжий и курил не переставая. Я был слишком мал, и меня ни во что не посвящали, но помню, как перед его приходом родители о чем-то вполголоса совещались. Не знаю, кем был тот человек, но приняли его как важного гостя: чай налили в самую красивую чашку, подали тонко нарезанные ломтики лимона на блюдце.
Я наблюдал за всем с лестницы: гость поздоровался с отцом, они прошли через холл в кабинет и закрыли за собой дверь. Когда же дверь снова открылась, гость вышел из кабинета, сгибаясь под тяжестью «Тысячи и одной ночи».
За ужином я полюбопытствовал: куда делись книги в черном переплете с золотым тиснением?
Отец помрачнел. Сурово глянув на меня, он сказал:
У нас, Тахир-джан,7 гостя принято уважать и оказывать ему всяческие почести. Если гость в твоем доме он под твоей защитой. И все, что он ни попросит, то его. Если гость чем-нибудь залюбуется, твой святой долг преподнести это ему в дар. Запомни это крепко-накрепко, Тахир-джан.
*Сторожа в Дар-Калифа заявили: они, мол, слишком заняты вон сколько листвы нападало, так что им не до сказок. Я пробовал уломать их поодиночке, но они лишь твердили: сегодня притчи совсем не то, чем были когда-то.
Вот раньше другое дело, раньше находилось время и самому поговорить, и других послушать, сетовал Хамза. А сейчас что? Работы уйма. Трудимся не покладая рук, даже вздохнуть некогда.
Да, нам даже в затылке некогда почесать, поддержал его Осман. Традиции исчезают, а все почему? Да потому, что слугам приходится работать почище, чем рабам.
Кусты гибискуса раздвинулись появился Медведь. Теперь все трое сторожей выстроились в ряд и сурово глядели на меня. Наши отношения стали несколько натянутыми с тех самых пор, как я, их хозяин, осмелился завести новые порядки. Мне были больше не по карману многочисленные маляры, садовники и плотники, поэтому я прибег к решительным мерам: все, кто состоит у меня на службе, отныне должны работать. Мой план с самого начала не пользовался поддержкой. За время своей службы в Дар-Калифа сторожа привыкли бездельничать, отсиживаясь в конюшне и травя байки, которые лишь подогревали их веру в сверхъестественное. Но в доме побывали заклинатели и изгнали всех джиннов настала новая эпоха. Никто из сторожей и слова не сказал, но я чувствовал: в глубине души они тоскуют о старых добрых временах, когда своими байками могли нагнать на всех страху и делать, что душе угодно.
По пятницам я обычно ходил в ближайшую кофейню, захватив с собой блокнот и газету.
На Западе рассиживать в кафе значит попусту тратить время. Все равно, что смотреть телевизор днем так поступают только те, кому совсем нечем заняться. Но, прожив несколько месяцев в Марокко, я понял: кофейня здесь это своеобразные врата в закрытый для посторонних мир местных мужчин. Ни одна уважающая себя женщина не зайдет в мужскую кофейню, так что посетители подобных заведений могут не опасаться внезапного вторжения своих властных жен.
Мужчина, желающий стать полноправным членом этого закрытого общества, должен соблюсти одно условие. Ожидается, что он будет сидеть за столиком и размышлять или болтать с соседом, а то и просто убивать время.
Друзья вскоре прознали, что по пятницам меня можно застать в одно и то же время за одним и тем же столиком в кофейне «Мабрук» ветхой забегаловке на набережной Кор-ниш. Мое положение в обществе заметно упрочилось. Теперь буквально все от клерка, который обслуживал меня в банке, до сторожей и водопроводчика стали относиться ко мне с нескрываемым уважением.