Друзья вскоре прознали, что по пятницам меня можно застать в одно и то же время за одним и тем же столиком в кофейне «Мабрук» ветхой забегаловке на набережной Кор-ниш. Мое положение в обществе заметно упрочилось. Теперь буквально все от клерка, который обслуживал меня в банке, до сторожей и водопроводчика стали относиться ко мне с нескрываемым уважением.
Кофейня «Мабрук» походила на мужской клуб, знававший лучшие времена. В помещении с серыми стенами висел настолько густой табачный дым, что где-нибудь в другой стране перед входом уже давно повесили бы табличку с предупреждением: опасно для здоровья. Все стулья шатались, а то и вообще были сломаны, пол скрывался под толстым слоем сигаретных окурков. Обслуживал посетителей единственный официант по имени Абдул Латиф сутулый мужчина средних лет, у которого не было больших пальцев на обеих руках. Увечье заметно мешало ему отсчитывать сдачу. Заказы он не принимал, а перед каждым вновь прибывшим посетителем ставил стаканчик густого черного кофе и пепельницу.
Мне тут сразу же понравилось. Остатки былого великолепия придавали обстановке своеобразное очарование. Однако, чтобы увидеть это, одних глаз было мало. Приходилось полагаться на воображение: присесть за столик, вобрать в себя прокуренный воздух, сделать глоток обжигающего черного кофе и замереть Проникшись атмосферой, ощущаешь родство со многими поколениями марокканских мужчин, искавших спасения в этих серых стенах.
Посетители по большей части жили неподалеку и приходили сюда, чтобы скрыться от своих назойливых жен. У всех на лицах одна и та же болезненная гримаса: затравленный взгляд мужа, которого жена тюкает с утра до вечера. Их благоверные похожи, будто близнецы: все как одна доминирующие самки, дородные, не ведающие страха, готовые растерзать слабого. И счастье этих мужей, что они догадались: на нейтральной территории кофейни можно укрыться от преследований.
Каждую пятницу самые разнообразные представители затюканного мужского племени по одному приходили в кофейню и присаживались на колченогий стул возле моего столика. Профессора на пенсии, медицинские работники, библиотекари, полицейские, почтовые служащие Если вы идете в марокканское кафе, будьте готовы к тому, что уединиться не получится. Если вы сидите за столиком, значит, вы открыты для общения.
За несколько месяцев я составил себе довольно полное представление о мужской части населения Касабланки. Большинство мужчин ходили в поношенных джеллабах и желтых туфлях-бабушах с загнутыми вверх носами. И всех их объединял и связывал в некое единое братство общий страх страх перед женами.
По пятницам большинство мужчин в Касабланке пребывает в благодушном настроении и не прочь отдохнуть. Сначала они совершают обряд омовения, молятся в мечети, наедаются дома кускусом,8 а потом жены выгоняют их из дому, наказывая не возвращаться до самого заката, когда солнечный диск погрузится в воды Атлантического океана. И мужья с несколькими дирхамами в кармане больше просить они не осмеливаются идут в кофейню поговорить.
Вот я сижу в компании подкаблучников, и мы беседуем на самые разные темы: от аль-Каиды до обстановки на Ближнем и Среднем Востоке, от слабого аромата арганового масла до древнего кодекса чести, единого для всех арабов. Каждую неделю я узнавал о марокканской культуре что-нибудь новое, и это сближало меня с остальными.
Из завсегдатаев кофейни самым осведомленным слыл вышедший на пенсию хирург Мехди сухощавый, с заостренными чертами смуглого лица и маленькой, аккуратно подстриженной бородкой. Доктор отличался непомерной уверенностью в себе, и остальные подкаблучники признавали его своим защитником. Бывало, хлопнув в ладоши, он призывал всех присутствующих дать отпор отбившимся от рук женам.
Как-то раз доктор Мехди признался: ему уже восемьдесят два, но старческие, в пигментных пятнах руки служат ему все так же верно, как и полвека назад.
Пара умелых рук, сказал он, может убить человека, а может и спасти ему жизнь.
Однажды я рассказал доктору, как в детстве видел у городской стены Феса сидящих на корточках сказителей.
Уставившись в стаканчик с черным кофе, доктор прищурился и сказал:
В них душа Марокко.
Но разве традиция не утеряна? возразил я. Ведь Марокко становится все современней.
Доктор хрустнул костяшками пальцев раз, другой.
Доктор хрустнул костяшками пальцев раз, другой.
Нужно копать, сказал он. Хочешь выкопать клад купи лопату.
А стоит ли? Сокровища-то вообще существуют?
Доктор поднес стаканчик к губам и сделал глоток.
Может, вы этого и не замечаете, сказал он, но рассказы, сказки, притчи пронизывают все вокруг. Мы пропитаны ими до мозга костей.
Удивительно. До той поры я был уверен: традиция рассказывать притчи не выдержала натиска египетских мыльных опер, наводнивших арабский мир.
Видя отразившееся на моем лице явное недоверие, пожилой хирург ткнул в мою сторону указательным пальцем.
Притчи сделали нас такими, какие мы есть, сказал он. Благодаря им мы марокканцы.
Допив кофе, он продолжил:
Сказители не дают пламени нашей культуры погаснуть. Благодаря им мы знаем, кто были наши предки, а наши дети растут на примерах чести и благородства. Сказители учат нас отличать добро от зла.
На мгновение мне почудилось передо мной сидит отец, ведь он говорил нам то же самое.
Доктор Мехди в задумчивости свел пальцы домиком. Прикрыл глаза, вдохнул полной грудью висевший в кофейне сигаретный дым и сказал:
Притчи о Марокко все равно что зеркало. В них отражается наше общество. Можно прожить в Марокко сто лет, но так и не понять страну. Если вы в самом деле хотите узнать нас, вам придется найти сказителей и послушать их. Видите ли, именно они и охраняют сокровища. Они готовы передать знание, но при условии, что человек к этому готов. Чтобы услышать их, закройте глаза и откройте сердце.
Глава третья
Арабский скакун несется подобно ветру.
Верблюд не спешит, но в пути день и ночь.
Саади из Шираза 9Спустя пять дней я уже стоял на огромной центральной площади Марракеша. Ее название, Джемма аль-Фна, переводится как «место казни». Сразу за площадью начиналась старая часть города медина: лабиринт узких крытых улочек, по обеим сторонам которых словно соты в улье лепились лавки. А в лавках чего только не было: и медные лампы, и пестрые, как узоры в калейдоскопе, шелка, и ковры, и специи, и ароматические масла, и сласти, даже сушеные хамелеоны для колдовских ритуалов На улочках медины царил полумрак, площадь же заливали потоки солнечного света. Лишь отчаянные смельчаки да безумцы оставались под палящими лучами. Они сидели на корточках и шепотом переговаривались, чего-то ожидая.
Я заметил нескольких музыкантов-гнауа, потомков чернокожих рабов с юга Сахары в темно-синих джеллабах и украшенных раковинами-каури шапочках. Рядом устроился странствующий зубодер с жестяной коробкой, в коробке выдранные им зубы. И еще знахари всех мастей, торговавшие снадобьями от всех болезней, страусиными яйцами и тощими бурыми хомячками, связанными бечевкой.
Пересекая площадь, я обходил лужицы расплавленного на жаре битума: как посреди такого пекла мог возникнуть цветущий город? Мне вспомнились слова Османа о том, что я слеп и страны толком не видел.
Вдруг я заметил краем глаза, как к центру площади ведут старого осла с седой мордой и белым, причудливой формы пятном на крупе.
Погонщик накинул капюшон запыленной джеллабы на голову, намотал поводья на руку и изо всех сил тянул осла вперед. В конце концов тот ступил в лужицу битума. Копыта почернели и стали липкими. Животное насторожилось, низко опустило голову. Погонщик ладонью надавил ослу на лоб, не давая ему двигаться дальше. Затем переплел пальцы, будто разминаясь, наклонился и с натугой взвалил осла себе на спину.
Осел бешено взревел эхо разнесло рев над площадью.
Я живу посреди городских трущоб, так что к ослиным крикам мне не привыкать. Но истошный рев этого осла поднял бы и мертвого. Погонщика с ослом тут же обступили туристы, знахари, торговцы апельсиновым соком, мелкие воришки и жители Атласских гор, пришедшие в город на день. Мною завладело любопытство, я стал протискиваться через толпу. Осел дико озирался со спины погонщика, чья джеллаба вся потемнела от пота.
Что происходит?
Сейчас он начнет, сказал кто-то.
Что начнет?
Рассказывать притчу.
Укладывая детей спать, я всегда читал им сказку, а сам при этом поглядывал на них. В их глазах неизменно светился интерес выходит, волшебство действует. Некоторые из этих сказок я и мои сестры слышали еще от отца он оставил нам рукопись, которую по моей просьбе назвал «Расскажи мне сказку». В детстве отец часто рассказывал нам сказки по мотивам древних арабских притч. После его смерти многие из этих сказок были изданы отдельными иллюстрированными книгами.