«А не со мной как?» хотелось спросить мне, но, я не спросила, вместо этого поспешила его успокоить.
Нет, Боря, я не беременна.
Он выдохнул. Как мне показалось облегченно. Или показалось?
Нет, Боря, я не беременна, повторила я и добавила. К сожалению.
Господи, Малыш, не парься! Да будет у тебя ещё этих спиногрызиков вагон и маленькая тележка!
Он снова принялся шарить по пустым шкафам. Я отошла к окну и, опершись о подоконник, выдохнула с тихим отчаяньем. Больше себе, чем ему:
Не будет. Ни вагона, ни тележки
Какой тележки? Егор бросил безуспешные поиски, подошёл ко мне, заглянул в глаза.
Никакой
Ты можешь мне толком объяснить, что случилось? его голос набух тревогой. Что сказал врач?
Он сказал сказал, что я бесплодна что у меня, практически, нет шанса забеременеть.
Серьезно? Вот засада
Он покружил по комнате, остановился у стенки, уперся в нее лбом и, стукнув кулаком по облезшим обоям, выдохнул с горечью и злобой:
Курить-то как хочется, блин
Потом подошёл ко мне, заглянул с мольбой в глаза:
Мышонок, у тебя точно ничего нет? Никакой заначки? Я же знаю, что ты любишь оставить что-нибудь на чёрный день Не жмись, дай на сигареты!
А знаешь, Борис, ты прав Не нужно ничего оставлять на чёрный день! я рванулась в коридор, вихрем пролетела по квартире, и, вернувшись, швырнула на стол смятые купюры. На! Бери! Накупи бухла, сигарет! Потрать всё! Чего ждать? Ведь вот! Вот он! Наступил уже, пришёл! вопила я, глотая слезы.
Кто пришёл? не понял Борис, морща недовольный лоб. Его раздражали мои ребусы. В первой половине дня его раздражало всё.
Тот самый-самый черный день! и реки слёз полились из глаз.
Мужчина отреагировал мгновенно, метнулся ко мне, сгреб в охапку.
Мышон, ну зачем так мрачно Я, конечно, ничего не понимаю в этих ваших бабьих делах, но, по-моему, ты себя рано хоронишь. Врачи не боги, тоже частенько ошибаются.
Этим «ты себя рано хоронишь» он словно отделил меня от себя, отсек одной фразой. Стало совсем тошно. Я смотрела на Бориса так, словно видела впервые, как смотрят на незнакомца, силясь понять, что перед вами за человек и стоит ли с ним иметь дело.
А я думала это наши с тобой общие дела.
Ну, конечно общие, мышка! Конечно общие! он взмахнул руками, пытаясь меня подбодрить, но тут же поник, опал. Господи! Как же курить-то хочется!
Борис метнулся в ванную и вернулся оттуда со своими грязными джинсами, вынутыми из стиральной машинки, дрожащими руками обшарил все карманы и через минуту просиял:
Вот! Вот она родимая! Я же помнил, что ещё где-то была!
Борис потряс перед моим лицом измятой сигаретой, отшвырнул в дальний угол кухни джинсы и, метнувшись к плите, прикурил от газовой конфорки. Сделав первую затяжку, опустился на шаткий стул и блаженно улыбнулся. Покачавшись с минуту на двух некрепких ножках хозяйского стула и сделав еще несколько неторопливых затяжек, он неожиданно воскликнул:
Слушай, мышонок, так это теперь нам что, можно не заморачиваться? Теперь можно в тебя кончать, да?!
Я слушала его в легком оцепенении, не зная, что ответить. Молчала, разом ощутив, как же неуютно мне в этом чужом, заброшенном доме рядом с этим чужим заброшенным человеком.
Похоже, Борис считал это моё состояние, подорвался, бросил окурок в мойку и опустился передо мной на колени:
Прости, прости, прости, мышоночек! Сболтнул, не подумав Конечно, это наша общая беда одна на двоих поэтому у тебя от нее только половинка Мы справимся, Юлька мы будем бороться, мы обязательно что-нибудь придумаем
Он выцеловывал мои пальцы, бедра, колени и с каждым его прикосновением в мое заледенелое тело возвращалась жизнь. Когда я окончательно оттаяла и обмякла, Борис подхватил меня на руки и унес на кровать, где снова принялся исцелять, окутывая поцелуями. А потом взял меня, окончательно разомлевшую, взял жестко и жадно, не предохраняясь.
Я просыпаюсь каждый день
С похмельным привкусом свободы.
На кухне кран, стакана тень
Сто грамм воды и ложка соды.
Кофейник пуст. Ещё вчера
Мы выпили с тобой весь кофе.
Лишь пара капель как смола
Остались на твоей голгофе.
А здесь лишь запах твой остался.
Да слева смятая постель.
Чудно. Январь разбушевался.
Но ты ушла. Одна. В метель*
Он сидел на краю кровати, читал мне с измятого листа, вырванного из тетради в клеточку, свежесочиненные стихи, и я влюблялась в него заново, в тысячный раз собирая по кусочкам своё раскромсанное обидой сердечко, глупое и ненасытное.
Он сидел на краю кровати, читал мне с измятого листа, вырванного из тетради в клеточку, свежесочиненные стихи, и я влюблялась в него заново, в тысячный раз собирая по кусочкам своё раскромсанное обидой сердечко, глупое и ненасытное.
А почему ушла? И в какую метель? Сейчас же лето, улыбнулась я, призывно переворачиваясь со спины на живот.