Это его лицо, нежная рука легла на более твердую, рассыпались крошевом по воздуху и тут же исчезли, не долетев до края его одеяния, белые лепестки, его лицо
Сколько боли было в этом голосе, сколько томления и тоски. Целая гамма болезненных ощущений, больно ранивших любого, кто даже просто улавливал их слухом.
И его мысли, добавил второй все так же непоколебимо, но как будто более мягко, а потом пронесся над тишиной едва уловимый вздох, просто шелест ветерка в листве, а не вздох. Но ветра-то сейчас не было.
Но ведь это правильно и опять тихое сожаление. Он всегда был великолепен. Даже раньше нас.
Вспомни, что есть теперь, с ней будет тоже, теперь в тоне звучала ярость, праведный гнев и вроде бы ревность. Кто устоит? А это уже у нее в крови.
Меч резче царапнул по асфальту. Запахло чем-то жженым, и фонарь тихо скрипнул, а по чьей-то закрытой ставне забегали то ли светляки, то ли оранжевые искорки пламени, но окно не пылало, огоньки просто скользили по нему, будто сорвавшиеся с острия меча и отлетевшие в него.
Но ведь мы не допустим. Оправдаемся потом как-нибудь, но, главное, не допустить этого сейчас. Снова будем мы и третий он легко и с надеждой подался вперед к собеседнику, и крылья его встрепенулись. Все будет, как раньше, до того, как он ушел Как раньше Это ли не прекрасно?
Энтузиазма не было, надежда казалась горячей, но не искренней.
Нет, как раньше не будет никогда, более откровенно возразил златокудрый собеседник, в голосе не зазвенело стальной нотки, но проскользнула непререкаемость, он не хотел лгать ни себе, ни другим. Больше не хотел.
Кажется, было тихое «обернись», но не слово, только движение после неуловимой команды. Николь смотрела на них, а они на нее всего миг, а потом она не смогла даже точно вспомнить, что она видела. Фигуры исчезли, но фонарь очень долго еще оставался тусклым и лишь позже засветился более ярко, как и положено, чтобы не отличаться от ряда остальных фонарей на улице. Потом надо будет прийти в то же место и проверить, нет ли там царапин на мостовой или каких-то тайнописей, сделанных кончиком меча. Если только все это не было просто иллюзией. Фигур, парящих во мгле, больше ведь не было, но все еще остались в ее мозгу голоса, а в ноздри все еще ударял восхитительный аромат лилий.
Никогда он не станет другим, никогда, все еще доносились до нее чьи-то сокрушения и предостережения. Это те же задатки, что у него, тот же соблазн. Он не вернется, но она должно же быть что-то и для нас, что-то взамен ему, потерянному
Но ведь это он и есть, веско возразил более строгий тон.
Да, это он, наконец-то, снова он, как тогда речь стремительно обрывалась, будто пространство уносило от нее отголоски разговора. Но обрывки фраз: «он», «она», «неизбежно», «все так же» и «нет, уже совсем не так» все еще доносились до нее. Если бы она могла понять, о чем велся тот разговор. Возможно, она тогда была близка к пониманию, но говорившие исчезли так же стремительно, как внезапное озарение. Даже сейчас она могла припомнить уже только обрывки разговора, но всегда что-то ускользало. Уже даже не представлялось возможным вспомнить все целиком.
Николь поднялась по лестнице на второй этаж, безразлично проходя по ступенькам мимо многочисленных бесценных полотен живописцев, развешенных диагонально по стене каждая выше другой. Рюкзак был небрежно брошен на первую подвернувшуюся софу. Плечо уже устало от ноши. Вероятно, если самой разбрасывать повсюду вещи или просто небрежно к ним относиться, то домовым надоест таскать из дома то одно, то другое, а потом приносить взамен не пойми что.
Кстати, где та книга о феях, гномах, домовых и прочей нечисти, которую Николь принесла из того странного магазинчика, обратную дорогу в который она так и не смогла отыскать. Кажется, в том томике, это был именно отдельный том, пронумерованный третьим или седьмым числом, и опубликованный невесть как давно, антикварное издание, которое низкорослый продавец отдал ей, как подарок, может, остальных томов у него и не было, и он просто решил сбагрить кому попало один, который никто не покупал. Там, внутри под потертой корочкой на ветхих страницах все эти существа были названы «разрядом проклятых» из, Николь уже не помнила какой по цифре, когорты злых духов, оставленных на их только участке земли, невидимом людям. И сами они к людям могли приходить, только соблюдая четко обозначенные правила, которые все время нарушали. Там еще прилагалась какая-то сложная схема «войск падших» и фамильное древо какой-то аристократической семьи, кажется Розье, которая сама стала относиться к «падшим». Николь даже точно не поняла, что это значило, она запомнила только то, что схема настоящий чертеж с надписями, была очень сложной, расположившейся сразу на нескольких страницах, а в древе, кроме Розье, встречалась и неоднократно фамилия, как у ее матери, де Вильер. Может быть, были еще аристократы с таким именем или же просто девушки из этого семейства слишком часто заключали браки с представителями ветви де Розье. В общем, какая теперь разница, сотни лет прошли с тех пор, и все страшные семейные предания превратились просто в старую сказку. Да и сама книжка скорее могла стать бы экспонатом музея, чем чьим-то настольным читальным экземпляром. Все это не важно. Николь хотелось только еще раз просмотреть ту сложную схему с распределением войск, легионов, когорт, рот и отрядов, от каждого из которых шла длинная стрелка с названием каких-то «падших», но там было столько неразборчивых названий. Возможно, взглянув еще раз, она хоть что-нибудь поймет или, по крайней мере, найдет сноску о том, что такое «разряд падших», к которому относятся все существа народа фейри. Но книга как назло куда-то запропастилась. Конечно же, никто из прислуги не мог выкинуть ее во время уборки. Отец строго-настрого запрещал слугам переставлять его вещи, а к тому, что принадлежало Николь, даже Хеттер относилась, как к святыне. Изящная темноволосая женщина с кожей оливкового оттенка и чуть раскосыми, тягучими, карими глазами являлась в доме одновременно и экономкой, и управляющей, и заведовала всем, но к вещам Николь прикоснуться она всегда боялась. Она только заботливо всегда сама готовила ей еду, приносила чай или кофе, и бережно охраняла ее во время каждого приступа, не подпуская близко к спальне никого, кто мог бы заметить ее порок. Хеттер могла бы быть ей почти, как мать, только весьма удобная и нетребовательная версия подобного материнства, не могла даже самой чувствительной натуре нанести ущерб. А ведь с настоящей матерью было совсем иначе. Николь тут же отмела от себя эту мысль. Про Эбби лучше не вспоминать, и про сыпь, и про церковь. Лучше просто не думать об этом зле, слившемся в ее памяти с простым названием мать, которое всем обещало тепло и любовь, но ей принесло непоправимый ущерб. Хеттер никогда бы не стала той родительницей, которая не может ее в чем-то понять. Она просто соблюдала некое почтительное молчание в присутствие Николь. Она не советовала, не просила, но всегда была рядом, как тень, элегантная и изысканная, будто дама из прошлого столетия. В длинных восхитительных платьях с отделанным оборками декольте, со строгой прической, из которой всегда выступали дразнящие темные локоны. Нельзя было сказать, сколько ей лет? О чем она думает? Каков ее характер? Она просто всегда оказывалась рядом, когда это нужно, молчаливо жалела Николь во время ее припадков, опережала любую просьбу принести что-то так, будто читала ее мысли, отвечала на ее вопросы, если таковые имелись, но никогда не задавала вопросов сама. О такой участливой и ненавязчивой собеседнице можно только мечтать. Она просто уйдет, поняв, что тема исчерпана, выскользнет за дверь, шурша длинной юбкой, как дама из готического романа. Когда она подойдет и встанет сзади, ее шагов тоже не слышно. А еще, она очень миловидна, наверное, только смесь от брака мулатки и белокожего могла создать нечто подобное, чудо со сливочной, оливковой кожей и тихим приятным голосом.
Где сейчас Хеттер? Николь не чувствовала ее неслышного присутствия рядом. И даже не улавливала дразнящих аппетитных запахов из столовой. А ведь Хеттер знала, когда она должна вернуться из колледжа и всегда готовила ей обед, от которого невозможно было отказаться. Она даже угадывала, когда Николь придет со своих вечерних прогулок по городу или после времени, проведенного в компании друзей, хотя у девушки никогда не возникало желания набрать домашний номер по сотовому, чтобы звонком сообщить, что она возвращается, но горячая еда уже была готова для нее, и питье, и слишком крепкий ароматный чай. А цветы в ее комнате всегда были свежими. Их слишком часто меняли, по несколько раз в день. Вот и сейчас на тумбе у ее комнаты уже стояли свежие пионы.
Хеттер не было рядом, и от этого дом стал каким-то непривычным. Все поры стен, будто свободно вздохнули, когда особняк лишился своей хранительницы. Необычным казалось то, что, несмотря на довольно большой штат прислуги, дом всегда выглядел пустым, даже необитаемым, если б только все здесь не было тщательно вычищено и убрано.
Отца тоже не было. Она сразу это поняла, буквально ощутила каждой клеточкой кожи. Их особняк был пуст. Она здесь одна, не считая тех существ, которых людьми назвать нельзя и которые могут существовать только в ее воображении. Вероятно, и сейчас она ощутит возле себя в опустевшем доме с высокими потолками и широкими коридорами хлопанье крыльев.
Сама не зная зачем, Николь побрела по дому, осматривая каждое помещение, словно проверяя, пусто ли там, или же нечто там все-таки есть. На самом деле ее поход был бесцельным. Она просто брела по комнатам, проходя до конца каждую. В доме они все были роскошными, но такими разными. Каждая обставлена лишь с ей присущим шиком. Сразу было заметно, что хозяева любят и роскошь, и разнообразие.
В комнатах и кабинете отца преобладала авангардная обстановка, даже несколько картин художников абстракционистов на стенах, как у его коллег, хотя только Николь знала, что настоящий его вкус был совсем другим. Она-то видела, что он предпочитал живопись семнадцатого века, антикварную мебель и старинные вещи. Что заставляло его нежелательно следовать моде? Может, его статус, ведь ему так часто приходилось принимать у себя визитеров и просителей.
В большой гостиной все тоже было обставлено в стиле «модерн», просто и немного безумно, хоть и дорого. Только букет белых лилий в вазе на низком столе выглядел роскошным. Почему именно лилии? Крупные белые садовые цветы с нежными, почти прозрачными лепестками. Как его кожа, мелькнуло вдруг у Николь в голове.
Чья кожа, попыталась сообразить она прежде, чем поняла, что это не ее мысль. Кто-то другой думал так. Кто-то, кто был здесь незадолго до нее и смотрел на этот букет. Иногда она улавливала чужие мысли, те, которые были высказаны совсем недавно или заключали в себе слишком много эмоций. Они обычно задерживались в помещении, как некие флюиды. Николь уже не удивлялась своей чрезвычайной способности ощущать чужую боль, и чьи-то совершенно посторонние переживания. Может, она так восприимчива к этому, потому что сама слишком сильно страдает из-за странной болезни, а так же видений в действительности и во снах. Четче всего они были во снах, конечно. Но уж лучше спать с кошмарами, чем не спать вообще. Однажды, давно, когда мать как-то раз отвела ее в церковь, Николь потом долго мучилась бессонницей, а на ее чистой, как лилии коже выступила странная неизлечимая сыпь, но не это было самым ужасным. Долгое время она не могла заснуть ни на миг, даже лежать было больно, все тело ломило оттого, что она не может погрузиться в сон и почувствовать снова близость тех, кто одновременно и пугает, и восхищает ее. Ей было даже страшно об этом вспоминать.
Сегодня первый день учебного года. Отец непременно должен был приготовить для нее подарок. Это традиция. Лоуренс так любил дарить дочери дорогие вещи: меха, ключи от автомобилей, драгоценности. В прошлый год это была изящная лакированная шкатулка с бриллиантовыми серьгами, которые Николь так ни разу и не одела. Как бы они не были красивы, но ей почему-то совсем не хотелось ради них прокалывать уши. Она часто наблюдала, как Хеттер мучается из-за сильных нарывов в проколотых ушах и все равно не снимает серьги. Жалкое зрелище. Николь даже не знала, почему она подглядывает, как другая женщина трет свои покрасневшие мочки перед зеркалом и плачет.
Интересно, что на этот раз отец приготовил ей в подарок. Николь нашла на столике под букетом лилий маленькую черную коробочку, обитую бархатом, и уже подумала, что это ключи от очередной машины, но на подушечке внутри блестело что-то золотое и причудливое. Осторожно кончиками пальцев она подхватила цепочку и вытащила ее на свет во всю длину. На конце что-то звякнуло. Крест? Да, нет же, не крест. А она уже было разочаровалась, зачем Лоуренсу дарить ей вещь, связанную с воспоминанием об умершей матери. Но то был совсем не крест. Анк. Изящный золотой анк. Она давно такой хотела, но нигде не могла найти. В витринах ювелирных магазинов и бутиков поблескивали только грубоватые анки из меди и серебра. А этот точь-в-точь повторял те формы, которые она рисовала себе в воображении. Она так давно хотела такую вещь, а как только получила ее, желание прошло. Исполненный каприз не принес никакого удовлетворения. Она больше не хотела его носить. Николь швырнула анк назад в коробку и оставила ее, где нашла. Пусть отец сам носит, если ему нравится. Вещь дорогая, под стать его имиджу. К тому же, это ведь египетский символ вечной жизни, символ фараонов, в нем сочетаются власть и вечная молодость. Лоуренс знал, как достигнуть власти и при его прекрасной внешности постареть ему уж точно не хотелось.