Отца тоже не было. Она сразу это поняла, буквально ощутила каждой клеточкой кожи. Их особняк был пуст. Она здесь одна, не считая тех существ, которых людьми назвать нельзя и которые могут существовать только в ее воображении. Вероятно, и сейчас она ощутит возле себя в опустевшем доме с высокими потолками и широкими коридорами хлопанье крыльев.
Сама не зная зачем, Николь побрела по дому, осматривая каждое помещение, словно проверяя, пусто ли там, или же нечто там все-таки есть. На самом деле ее поход был бесцельным. Она просто брела по комнатам, проходя до конца каждую. В доме они все были роскошными, но такими разными. Каждая обставлена лишь с ей присущим шиком. Сразу было заметно, что хозяева любят и роскошь, и разнообразие.
В комнатах и кабинете отца преобладала авангардная обстановка, даже несколько картин художников абстракционистов на стенах, как у его коллег, хотя только Николь знала, что настоящий его вкус был совсем другим. Она-то видела, что он предпочитал живопись семнадцатого века, антикварную мебель и старинные вещи. Что заставляло его нежелательно следовать моде? Может, его статус, ведь ему так часто приходилось принимать у себя визитеров и просителей.
В большой гостиной все тоже было обставлено в стиле «модерн», просто и немного безумно, хоть и дорого. Только букет белых лилий в вазе на низком столе выглядел роскошным. Почему именно лилии? Крупные белые садовые цветы с нежными, почти прозрачными лепестками. Как его кожа, мелькнуло вдруг у Николь в голове.
Чья кожа, попыталась сообразить она прежде, чем поняла, что это не ее мысль. Кто-то другой думал так. Кто-то, кто был здесь незадолго до нее и смотрел на этот букет. Иногда она улавливала чужие мысли, те, которые были высказаны совсем недавно или заключали в себе слишком много эмоций. Они обычно задерживались в помещении, как некие флюиды. Николь уже не удивлялась своей чрезвычайной способности ощущать чужую боль, и чьи-то совершенно посторонние переживания. Может, она так восприимчива к этому, потому что сама слишком сильно страдает из-за странной болезни, а так же видений в действительности и во снах. Четче всего они были во снах, конечно. Но уж лучше спать с кошмарами, чем не спать вообще. Однажды, давно, когда мать как-то раз отвела ее в церковь, Николь потом долго мучилась бессонницей, а на ее чистой, как лилии коже выступила странная неизлечимая сыпь, но не это было самым ужасным. Долгое время она не могла заснуть ни на миг, даже лежать было больно, все тело ломило оттого, что она не может погрузиться в сон и почувствовать снова близость тех, кто одновременно и пугает, и восхищает ее. Ей было даже страшно об этом вспоминать.
Сегодня первый день учебного года. Отец непременно должен был приготовить для нее подарок. Это традиция. Лоуренс так любил дарить дочери дорогие вещи: меха, ключи от автомобилей, драгоценности. В прошлый год это была изящная лакированная шкатулка с бриллиантовыми серьгами, которые Николь так ни разу и не одела. Как бы они не были красивы, но ей почему-то совсем не хотелось ради них прокалывать уши. Она часто наблюдала, как Хеттер мучается из-за сильных нарывов в проколотых ушах и все равно не снимает серьги. Жалкое зрелище. Николь даже не знала, почему она подглядывает, как другая женщина трет свои покрасневшие мочки перед зеркалом и плачет.
Интересно, что на этот раз отец приготовил ей в подарок. Николь нашла на столике под букетом лилий маленькую черную коробочку, обитую бархатом, и уже подумала, что это ключи от очередной машины, но на подушечке внутри блестело что-то золотое и причудливое. Осторожно кончиками пальцев она подхватила цепочку и вытащила ее на свет во всю длину. На конце что-то звякнуло. Крест? Да, нет же, не крест. А она уже было разочаровалась, зачем Лоуренсу дарить ей вещь, связанную с воспоминанием об умершей матери. Но то был совсем не крест. Анк. Изящный золотой анк. Она давно такой хотела, но нигде не могла найти. В витринах ювелирных магазинов и бутиков поблескивали только грубоватые анки из меди и серебра. А этот точь-в-точь повторял те формы, которые она рисовала себе в воображении. Она так давно хотела такую вещь, а как только получила ее, желание прошло. Исполненный каприз не принес никакого удовлетворения. Она больше не хотела его носить. Николь швырнула анк назад в коробку и оставила ее, где нашла. Пусть отец сам носит, если ему нравится. Вещь дорогая, под стать его имиджу. К тому же, это ведь египетский символ вечной жизни, символ фараонов, в нем сочетаются власть и вечная молодость. Лоуренс знал, как достигнуть власти и при его прекрасной внешности постареть ему уж точно не хотелось.
В спальне ее ждал огромный букет красных роз. Всегда красные. Такие только влюбленный имеет право дарить предмету своей любви, а не отец дочери. Это же цвет страсти, цвет огня, цвет крови
Крови. Николь непроизвольно нащупала в кармане джинсов скомканный платок Недда. Он был весь в крови ее и его. И розы были такого же цвета. Роскошные, но унизанные острыми шипами вдоль по стеблям цветы. Эта красота будто создана для того, чтобы об нее пораниться. А насыщенный пурпурный цвет бутонов смягчит впечатление от пролитой крови.
К чему гадать? Лоуренс, наверное, заказал самый дорогой букет, поэтому они и красные. Не выбирал же он сам, при его-то занятости. Ему предстоит решать важные вопросы, а не ухаживать за дочерью.
Николь и не скучала по обществу отца. Она предпочитала одиночество и компанию своих мрачных фантазий. Но, бывало, встречались люди, общество которых было ей приятно. Но только иногда. Может, отец к ним тоже относился. Она еще не разобралась. Она чувствовала холод внутри себя. Пронзающее, ничем не заполненное, морозное пространство. Теплая температура тела ничем не могла смягчить внутренний лед. Пустота и холод, и взмахи чьих-то крыл. Никакое чувство ни к одному живому существу не могло пробиться сквозь эту холодную стену. Подчас она не чувствовала даже любви к жизни и к миру, только к какому-то странному, невообразимому существу, имени которого она не знала.
Лучше даже не вспоминать об этом существе, иначе пустота внутри нее станет более сосущей и холодной. Надо было подумать о ком-то из живых друзей, но она подумала о мертвых.
Кристина. Ее первая подруга чуть больше, чем подруга. В памяти всплыло приятное лицо с припухлыми губами и точеными скулами. А еще голос, произносящий трогательные комплименты.
«Как ты прекрасна».
Николь вытащила из шкафа элегантный черный жакет, отороченный по линии воротника и манжет мехом леопарда. Он был точно таким, как у Кристины. Она носила его на память о ней. А еще они обменялись часами. Золотые Кристины теперь сверкали у нее на запястье, а ее ромбовидные с жемчужным браслетом сгорели в той катастрофе вместе с подругой. Кристина умерла, но Николь все еще чувствовала слабое влечение к ней, к мертвой больше, чем к живой.
Она расставила у себя в комнате несколько предметов, которые напоминали ей о Кристине, и иногда, носила вещи такого же покроя, какие предпочитала та. Это, как бы сближало их с той, кого уже нет. При жизни такого не было, иначе подруга пришла бы в восторг. Николь стала делать то, чего Кристине хотелось бы тогда, когда ее самой уже не было.
Кристина стремилась к близости с ней с самого первого мига, как только подсела к ней за парту на каком-то занятии. Место рядом с Николь совершенно случайно оказалось свободным, потому что Джулиан куда-то исчез. Он старался постоянно держаться рядом с ней, прямо, как телохранитель.
Странно и немного приятно было услышать комплимент от другой девушки. А потом они подружились. Позже Кристина призналась ей в любви, тем же вечером она погибла, странно, жутко, гротескно, в какой-то нежданной автокатастрофе. У Николь, если спросить мнения других, должна была бы остаться травма, но осталось только легкое сожаление. Занятно, но после смерти любой бывший друг, как будто становился ей ближе, можно даже сказать, был уже почти ее собственностью. Сознание жадно поглощало души, уже покинувшие этот мир и притягивало их к себе. Они больше не были самостоятельными, обособленными частицами вселенной, они были ее. Но удовлетворения от этого не было.
Удовлетворения не было никогда. Настойчивое ощущение, что чего-то в ее жизни не хватает, ни разу не проходило. Что бы ни делал для нее отец, на какие бы роскошные приемы он не водил ее с собой, чем бы он не одаривал ее, она ощущала, что обделена. Чувства, что у нее не хватает чего-то, стало почти навязчивым.
Николь обернулась на зеркало, силясь рассмотреть в вырезе топа голые ровные лопатки. По позвоночнику вдруг пробежала дрожь. Почему-то ей казалось, что ее спина всегда обнажена, даже если сверху наброшен жакет. Так, наверное, чувствуют себя те, у кого искривление позвоночника или даже горб, но у Николь не было ни того, ни другого. Однако она резко ощущала неполноценность. На спине как будто не хватало чего-то.
В ее жизни тоже как будто чего-то недоставало. Только вот это что-то было таким неопределенным. Она не могла до конца осознать, чего именно больше нет, но назад это вернуть очень хотелось. Те люди, которых она манила разделить с ней ночь, помогали забыться лишь на краткое время. Наутро она чаще всего оставляла их, зная, что теперь они тоже будут мучиться сознанием того, что главного в их жизни не хватает. Она оставляла им часть своей боли, но от этого собственная боль едва ли становилась меньше.