В день отъезда он зашел к Ивану Михайловичу, попрощаться и подарить одну из картин, благо написал он в разы больше, чем предполагал, и уже успел такими же подарками порадовать старушек.
Все-таки скажите, Иван Михайлович, неужели вы, когда я вам чай пытался заварить, решили, что в одиночку я не справлюсь, и надо звать подмогу?
Я знал, что ты не справишься, ухмыльнулся старик, и что они будут рады помочь. Еще я знал, что у них самих по участку много тяжелой работы, с которой я в силу своего старикашества им уже не помогу. А решил я вас объединить. И что, плохо получилось, что ли?
Хорошо получилось, улыбнулся Березов.
И с неохотой уехал в Москву.
Поезд
В Москве было невыносимо. Накануне прошел дождь, прибив пух, щекотавший нос к земле. Теперь же вовсю разгорелось солнце, пар поднялся с луж и превратил город в сауну. Воздух дрожал над асфальтом. Кошки и собаки куда-то попрятались. Только голуби урчали в поисках хлеба.
Леониду Болбухину изначально ехать в столицу не хотелось. Да, всероссийский форум журналистов. И что теперь? Вдруг он, главный редактор газеты «Наш Канаш1», будет выглядеть глупо на фоне московских коллег. Жена уговорила. Сказала, что всем будет плевать. Леонида почему-то это успокоило. Сам форум прошел светски-пресно. Леонид молчал, улыбался, кивал, жал руки, снова улыбался, качал головой и все думал, когда же это закончится. И опять же, эта погода.
Леонид надеялся, что вечером станет полегче. Надежды частично оправдались жара спала. Только сам Леонид приехал на вокзал и теперь мучился от запаха угля. Он очень не любил этот запах, напоминавший какие-то копчености. Ждать посадку было еще долго он приехал сильно заранее. Он вообще все всегда старался сделать заранее. В школе всегда заранее делал уроки, иногда до того, как их вообще зададут. На Даше женился заранее, до того, как понял, что любит. Сына отдал в школу в шесть лет чтобы потом не забыть.
Леонид бесцельно бродил по зданию вокзала. Потом вышел на улицу и оказался окружен неприятной пестротой ларьков. В одном из них он купил пирожок с картошкой самый безопасный вариант, не то, что какой-нибудь с мясом или творогом. Пирожок был таким жирным, что, казалось, масло льется прямо из него, пропитывая его самого, салфетку, в которую он был сиротливо завернут, и Леонида. Последний ел пирожок и думал о жене и о грядущей изжоге. Нет, он не соскучился ни по одной из них. Просто первая пекла пирожки лучше и от них не было второй. Впрочем, если он задумался об этом, может, все-таки соскучился?
Когда пришло время, он загрузился в свое купе. Обычно он ездил плацкартом, особенно если ехал с семьей. Но в этот раз Леонид билеты купил в последний момент и места в плацкарте было два верхнее боковое возле туалета и еще одно, приличнее, но кассирша Элиме, школьная подруга его жены, доверительно сообщила, что в этом вагоне будут возвращаться казанские школьники. Болбухин не любил ни школьников, ни школу. Пришлось ехать в купе. Из-за этого он испытывал чувство вины: дети у него в купе никогда не ездили, а он едет. Даже Даша вечером перед отъездом посмеялась, мол, в свадебное путешествие они тогда в Геленджик плацкартом добирались, а тут с конференции поедет как важный человек. Леонида это задело: во-первых, она сама его уговорила ехать, почему же теперь как важный человек; во-вторых, его и так уже мучила совесть, и жена об этом прекрасно знала.
В купе он ехал на нижней полке. Никогда не любил лезть на верхнюю. Вскоре за ним зашла пара среднего роста лысеющий грузный мужик и высокая коротко стриженная женщина. Обоим было навскидку лет по сорок пять.
Миша, закинь вещи под полку.
Сам знаю, не учи ученого.
Слушай, ученый, ты подними ее хотя бы. Да не так. Куда ты тянешь ее?
Вер, не лезь под руку, ради бога. По дороге сюда я же все сделал? И сейчас сделаю.
С ним всегда так, по-девичьи, и от этого неестественно, Вера надула губы и повернулась к Леониду. Давайте знакомиться, я Вера, этот колобок мой муж, Миша.
Леонид. коротко ответил он, пожимая крупную ухоженную руку. Миша тем временем все еще боролся с полкой. Болбухин открыл рот, желая предложить помощь, но тут же передумал. Незачем это. Вместо этого он обратился к Вере:
Куда едете?
Казань, с удовольствием ответила она, мы вообще оттуда. В Москву мы так, за новыми культурными впечатлениями. Но этот ужасный человек, разумеется, как всегда, потащил меня в Третьяковку и в кремлевские музеи.
С ним всегда так, по-девичьи, и от этого неестественно, Вера надула губы и повернулась к Леониду. Давайте знакомиться, я Вера, этот колобок мой муж, Миша.
Леонид. коротко ответил он, пожимая крупную ухоженную руку. Миша тем временем все еще боролся с полкой. Болбухин открыл рот, желая предложить помощь, но тут же передумал. Незачем это. Вместо этого он обратился к Вере:
Куда едете?
Казань, с удовольствием ответила она, мы вообще оттуда. В Москву мы так, за новыми культурными впечатлениями. Но этот ужасный человек, разумеется, как всегда, потащил меня в Третьяковку и в кремлевские музеи.
Что же плохого в Третьяковке? улыбнулся в усы Леонид.
Вот именно, Леня, ты совершенно прав! радостно обернулся к ним Миша. Он весь раскраснелся и вымок. Болбухин удержался, чтобы не поморщиться ему не нравилось, когда с ним панибратски переходили на «ты».
В Третьяковке нет ничего плохого, замечательный музей, проигнорировала мужа Вера. Но поймите, мы там бываем каждый раз, когда приезжаем в столицу.
Можно подумать, мы с тобой так часто бываем в Москве.
Чаще многих моих подруг и коллег
В этот момент дверь купе снова отъехала и вошел молодой высокий мужчина. Окинул купе взглядом, задержав его лишь на Вере, при виде которой он приподнял бровь. Потом кинул кожанку на место над Леонидом и отодвинул Мишу:
Давай помогу, друг, и легко поднял полку.
«Зачем он это сделал?» Болбухин рассматривал нового попутчика. У того было приятное лицо. Такие люди обычно к себе располагают. Определенно, он выглядел куда обаятельнее раскрасневшегося потного Миши. Последний смерил своего помощника недобрым взглядом и процедил:
Не помню, чтобы просил о помощи.
Прости, не хотел обидеть, и он улыбнулся так, что Леонид почему-то подумал: «Хотел».
Вам совершенно не за что извиняться, Вера нежно и легко коснулась руки нового знакомого, так быстро, что Миша, кажется, ничего и не заметил. Лучше давайте знакомиться. Вера.
Очень приятно, Ибрагим, на этот раз в лице уже не читалась издевка, улыбка была искренней.
«Ему она Мишу не представила», подметил Болбухин. Тот в свою очередь делал вид что ничего не видит и не слышит, загружая чемоданы под полку. Хотя, конечно, он мог действительно увлечься. Тем временем Болбухин протянул руку Ибрагиму:
Леонид.
Рад знакомству, Леонид, эта улыбка была чуть менее радостная, чем та что была адресована Вере. Впрочем, вряд ли тут можно осудить Ибрагима. Он встряхнул руку Леонида резким рукопожатием, от чего у журналиста заныло где-то в лопатке.
Куда Вы едете, Ибрагим? поинтересовалась Вера.
В Казань, я сам оттуда. В Москву так, на переговоры ездил.
Мы с мужем тоже. А Вы, Леня? безучастно обратилась она к нему. Впрочем, Болбухин ценил вежливость.
Канаш.
Почему отправка задерживается? спросил Миша «в воздух».
Вот пойди и узнай, Вера отмахнулась от мужа как от назойливой мухи. Отдадим ей должное, на муху тот и был похож. Миша вытер пот со лба мятым клетчатым платком и вышел.
Поезд ехал уже около двух часов. В коридоре с неблагозвучными воплями бегали дети, успевшие за это время познакомиться и стать друзьями на всю жизнь. В соседнем купе тетка, резво переодевшаяся в ситцевый халатик вырвиглазного оттенка, делала себе пятый бутерброд с копченой колбасой и сыром и попутно объясняла попутчицам тощим студенткам, почему у нее дочка разведенная домохозяйка и внучки умницы, а сын, содержащий всю семью, включая сестринскую, идиот и в жизни ничего не добился. Студентки молча слушали, так как тетка кормила бутербродами и их тоже. Из другого купе уже доносился храп.
Вера с Ибрагимом болтали о книжках и фильмах, сходясь на общепринятом в любом интеллигентном обществе мнении, что всё говно и все уроды. Миша пытался встревать, но никто его не слушал. Тогда он вставал и уходил в вагон-ресторан, откуда возвращался все менее трезвым. Сейчас он ушел в третий раз и уже долго не возвращался.
Болбухин, не в состоянии терпеть высокоинтеллектуальные беседы, ушел подальше ото всех в тамбур, смотреть в окно. Мелькали живые и засохшие деревья, целые и разваленные дома. Леонид стоял и размышлял, что же ему казалось таким чудным в разговоре Веры и Ибрагима. В голову не шло ни одной путной мысли. Дверь тамбура открылась и из нее вывалился почти не стоявший на ногах Миша.