Леня, дружище! он нелепо вскинул руки. Как я рад тебя видеть.
Как именно Миша рад, Леонид уточнить не успел, потому что громкоговоритель загнусавил:
подожди, объявление сделать нужно. Кхем. Уважаемые пассажиры и, прости господи, пассажирки. Станция N. По техническим причинам стоянка, чтоб её, двадцать минут. Повторяю
Пойдем покурим? предложил Болбухин.
Мои сигареты в купе, помрачнел Миша. Леониду стало его даже жалко.
Ничего, угощаю. Пойдем.
На платформе Леонид пожалел, что не взял с собой свитер. Он поежился.
Эх, сейчас бы выпить, мечтательно затянулся Миша. Пить с ним журналисту не хотелось, но другой компании у него не предвиделось, а выпить во внезапно нахлынувших холоде и сырости ему захотелось.
Так давай выпьем.
Хороший ты мужик Леня, сразу мне понравился, Миша попытался похлопать Леню по плечу, чуть не потеряв равновесие, не то что хотя, неважно. Слушай, вон там видишь? магазин кажется. Я там лучше выпить куплю. В этом вагоне-ресторане не люди, а бесы какие-то. Знаешь, как цены задрали?
Когда Миша ушел в магазин, Леонид, рассудив, что свитер все-таки лишним не будет, пошел обратно в купе. Дверь была приоткрыта, из-за нее доносились уже не такие радостные голоса. Конечно, в детстве Леониду говорили, что подслушивать нехорошо. Ему вообще много чего говорили. Что же теперь, запоминать все?
Я еще раз тебе повторяю, голос Ибрагима был тих и неприятно спокоен, я понятия не имел, что мы поедем в одном поезде, тем более в одном вагоне.
Ты не сказал «в одном купе».
Не сказал. Я увидел тебя, садящуюся в поезд, и договорился с проводницами все равно эта полка была свободна.
Зачем?
Хотел быть рядом с тобой, разве не очевидно?
Мой и так меня подозревает по поводу и без
Ты могла ведь со мной вести себя более отстраненно, раз уж тебя так беспокоит мнение мужа.
Могла бы.
Из купе доносились звуки мычания и чавканья поцелуя. Леонид развернулся и пошел на платформу. Миша еще не вернулся. Было все еще холодно.
«Я хочу взять свитер. Какого черта я стесняюсь, как будто бы это я, а не они»
Он нарочно сильно топал, подходя к купе, и медленно открывал дверь. Это не помогло он застал Ибрагима застегивавшим ширинку, а Веру надевающей майку. Делая вид, что не видит их, Леонид принялся рыться в своем рюкзаке. Хорошо было бы быстро забрать свитер и так же быстро уйти. Но тот, как обычно и бывает, валялся на самом дне. На плечо Болбухину опустилась тяжелая рука.
Покурим? отрицательного ответа, судя по тону Ибрагима, не предполагалось.
В свитере на платформе казалось теплее.
«Хорошо, подумал Леонид, что Даша мне его положила».
Мы с ней уже давно вместе, Ибрагим прислонился спиной к столбу, несколько лет. Я был ее студентом, потом аспирантом. Она до сих пор держится со мной как с младшим по званию.
«Надо будет купить домой селедку. Сто лет не ел селедку. Странно, почему?»
Леонид, я могу вас попросить не рассказывать о том, что вы слышали?
Можете.
Ибрагим посмотрел на него с недобрым удивлением.
И вы не расскажете?
Не расскажу, честно и безразлично ответил Болбухин.
«И хлеба к ней купить черного. К селедке очень вкусно черный хлеб. Черный хлеб вообще вкусно. Бабушка в детстве маргарином мазала и сахаром посыпала. Вкусно было».
Надо же, развеселился собеседник, а я-то уже подумал, что вы с этим подружились. Ну, или сочувствуете ему. Или, может, вы меня боитесь?
Я вас совершенно не боюсь, чуть менее честно возразил Леонид, и не особо сочувствую Михаилу. Мне все равно.
Они докуривали в странном молчании. Потом Ибрагим хлопнул Болбухина по плечу и поднялся в вагон. Неподалеку компания бритых ребят обсуждала футбол, что-то про кубок конфедерации. Грузная женщина, вышедшая из одного с ним вагона, что-то яростно втолковывала кому-то по телефону.
«Почему, все грузные женщины объясняют всё с ожесточенным энтузиазмом?» подумал Леонид. Еще он думал о том, что уже согрелся от свитера, но выпить все еще хочется. Тем временем вернулся Миша. Холод улицы взбодрил его, а заодно слегка выровнял его походку. Он вытащил из-за пазухи бутылку водки, печенье и два мятых пластиковых стаканчика.
Они у меня в куртке лежали, оправдывался он, разливая водку, не помню уже как там оказались. Но это ничего, можно не мыть. Водка, она же стерильная. И стаканы очистит, и нас изнутри. Ну, будем?
Они чокнулись и выпили, под неодобрительный взгляд грузной тетки. Леонид кашлянул и захрустел печеньем.
Ты думаешь, Миша противно причмокивал печеньем, когда говорил, я не знаю, что эта курица гуляет? Я все прекрасно знаю. В молодости чуть не побил ее. Но у нее брат тогда боксом занимался, здоровый такой был. Испугался я, в общем. Брата уже три года как похоронили, а бить уже и не хочется.
Так почему не разведетесь? Любишь? по привычке спросил Леонид. Он привык раскручивать на длинные монологи, хотя и ненавидел их.
Нет, привык, наверное. Я вообще-то не совсем лох какой-то. У меня в институте студенточка есть, миленькая такая. Ей «презерватив» если сказать, уже засмущается. Научную работу в том году у меня писала, у нас все и завертелось. Подожди, давай еще по одной, выпили. Соседка еще есть. Тоже к ней не лампочки менять хожу. Вроде бабе за сорок, а она фору студентке той легко даст. Жалко, сын соседский дома часто ошивается, за компом сидит. И обе, представь себе, ждут, что я с женой разведусь. Идиотки. А зачем мне с ней разводиться? Потом, она-то меня любит. Да, любит, я знаю. Флиртует с другими, хочет на себя внимание обратить, чтобы я ее, значит, ревновал. Я ее давно раскусил. Думает, она умнее меня. Черта с два. Давай выпьем еще.
Леонид сошел в Канаше настолько поздно ночью, что можно сказать, что утром.
«Жаль, подумал он, закуривая, что магазин закрыт сейчас. На вечер обязательно куплю селедки и черный хлеб. Еще лучку бы к этому нарезать. Красота».
***
Миша родился на полчаса позже своей сестры Маши. С этим он никогда не желал мириться, но иного выхода, конечно, не было. Маша росла бойчее и здоровее, в школе была старостой класса, бегала быстрее всех в эстафетах словом, делала все, чтобы насолить брату. Жили они с ней в одной комнате с бабушкой, во второй родители, в третьей «зала». Когда он рассказывал об этом будущей жене, Вере, та скривилась. Ей не нравилось простонародное слово «зала», и она не понимала, почему нельзя было вместо нее сделать спальню для кого-то из детей, либо для бабушки. Миша пожимал плечами.
И как же ты, кокетливо выпускала кольца дыма Вера, справлялся с нуждами пубертата?
В туалете.
Вера звонко хохотала. Она росла в старом деревянном доме на улице Эш Урам, и у них с братом были свои «комнаты». Точнее, была одна большая, перегороженная двумя шкафами.
«Зато, думал Миша, у нас было электричество и прочие блага цивилизации».
Мише никогда не нравилось делиться игрушками. Ему хватало того, что все, кроме солдатиков, у них с сестрой было общее. У сестры еще был пупс. Он боялся, что мальчики, которые возьмут поиграть солдатиков, больше их не вернут.
Михаил, строго смотрела на него поверх очков с толстыми линзами мать, не вздумай жадничать. Ты знаешь, я не терплю жадин.
И Мише приходилось делиться. Мальчишкам во дворе он не нравился, и солдатиков они возвращать не собирались. А сам он спросить опасался.
«Я не трус, думал он в туалете, стараясь сглотнуть ком в горле, я не трус, я просто выше этих выяснений. Если они сами не понимают, что чужое возвращать нужно, значит сами дураки».
Он думал о том, что зарыдать теперь будет ужасно. Хуже было бы только зарыдать во дворе. Или перед мамой. Но он ошибался, худшее было впереди. О пропаже солдатиков узнала Маша, и лучше бы она рассмеялась ему в лицо. Она же встала, ушла и вернулась через пятнадцать минут с солдатиками.