Никитушка, свет мой солнышко! ответствовала ему по-старомодному зазноба. Соколик ты мой грешненький! Коли рёбрышком таким вопросик ставишь, знать, взаправду, засвербело тебе аки кролику.
Во-во, именно, ушастому такому кролику! приставил к голове ладошки Никита Тимофеевич. Потом мгновенно опустил руки вниз и, дабы ещё сильнее подчеркнуть охватившее его отчаяние, укоризненно вывалил из спортивных штанов своё обезумевшее от длительного простоя хозяйство. Подивись Вот ведь рефлексы окаянные!
Окей! В смысле, ладушки!! Быть по-твоему!!! согласилась Бирюлёва-Ясенева, взяла с полки стакан, подошла к крану, налила воды. Охлади пока милёнка своего непокорного. Суй в стаканчик, суй. Вот так, ага. Да не теребунькай ты его! Слушай меня лучше и не перебивай!
Б-р-р-р! Ледяная, будто колодезная, поёжился Никитка. Озябну.
Не бойся, не застудишь. А водица артезианская. Глубина скважины триста двенадцать метров, педантично уточнила Кассиопея Игоревна, укуталась в плед и, дабы, поддавшись искушению, не начудить прямо тут чего развратного, а потом под образами не замаливать, на всякий случай отвернулась к окну. Во дворе, свят-свят, у мусорных баков совокуплялись дворняги. Тьфу! Паскудство сплошное! Так вот На версте двадцать третьей по шоссе стремительному владею я теремом чудесным со всеми бытовыми премудростями. От муженька покойного, сказочника, достался. Он там за гонорары щедрые образы литературные создавал для детей и юношества, а я редактировала. Отсюда и привычка моя гадская строить фразы вот так, по-дебильному. Хочу пригласить тебя на шабаш загородный в день недели седьмой в минут сорок пять часа, следующего за одиннадцатью. На воздухе свежем и колдырится слаще, и любится чаще. Как тебе мысль моя? Разумная?
Главное, нетривиальная, язвительно рассудил Никита Тимофеевич и, всё более перенимая речевую манеру собеседницы, поинтересовался. А нельзя сегодня в мешке городском, каменном оскоромиться, а опосля на хате твоей разухабиться?
Нельзя.
Почему?
Нельзя, и всё.
Аргументированно. Ладно. Понял.
Молодец.
Только вот, когда и во сколько приехать, я так и не уловил.
В воскресенье. Без пятнадцати двенадцать.
А-а-а
Бестолочь! молвила Кассиопея Игоревна и вдруг заломила руки. Ах, оставь меня теперь!! Ах, оставь, человече развратный!!!
Томимый бабочками в животе, словно сбрендившая от любви старшеклассница, Никита Тимофеевич в субботу вечером так и не заснул. Перед глазами только и делали, что мелькали голые бабы в обнимку с фольклорной нечистью.
Фу, мужчина сел в потной постели, измятой в бессоннице. Поеду-ка прямо сейчас к матери. Дров ей на зиму нарублю. От нее сразу в гости к Игоревне. А то, неровен час, поллюциями изойду.
Никитка так скоро расправился с древесиной, что несмотря на время, потраченное после на тщательное мытьё с ароматным шампунем и причёсывание на ровный пробор, всё равно оказался у калитки предмета своего вожделения часа за три до назначенного.
Кавалер вышел из надраенного авто, подтянул белоснежные носки, поплевал на белоснежный носовой платок, вытер им несуществующую пыль с белоснежных кроссовок, аккуратно сдул с плеча белоснежного поло наглую дрозофилу, пошарил в кармане белоснежных шорт и, нащупав презервативы, достал их и небрежно закинул в перчаточный ящик.
Чтобы чувствовать острее! сглотнул слюну Никитка и протяжно погудел в клаксон.
Из-за покосившегося штакетника покашляли, потом послышались шаркающие шаги.
Калитка не заперта. А ты чего в такую рань, демон? заспанная хозяйка с лёгкой досадой покосилась на будильник, извлечённый из кармана замызганного халата. Она ещё не избавилась от остатков сна в чуть морщинистых уголках глаз и даже не чистила зубы. Галоши на босу ногу тоже не добавляли сексапильности. О, счастье очей моих! Что за чушь я несу несусветную! Тебе я нынче рада! Как, впрочем, и всегда! Входи же, входи, конечно!
Пардон мадам, уж замуж невтерпёж! кратко пояснил гость, мигом сообразил, как открываются просевшие под грузом лет, рассохшиеся въездные ворота, и минуту спустя виртуозно запарковался под ссутулившимся деревянным навесом на тесной площадке, засыпанной наполовину ушедшим в землю гравием.
От стоянки к некогда роскошному крыльцу старого, небрежно облитого коричневой морилкой одноэтажного сруба вела вся в выбоинах, выложенная брусчаткой и поросшая мхом дорожка. Она стелилась меж вычурных кованых опор винтажных газовых фонарей и кустов сирени. За ними под щадящими лучами утреннего солнца последней декады августа купался в нежной росе давно некошеный, одичавший газон. В общем, денёк для конца лета обещал быть недурственным, и в спрогнозированное бездушными новостями ненастье не верилось, хоть и громыхало где-то за горизонтом всё чувствительнее.
Легко вбежав по скрипучим ступеням и обменяв уличную обувь на кем-то стоптанные тапочки, визитёр через сдвоенные, чуть перекошенные двери с потрескавшимися от пола доверху витражами посеменил за нерадивой хранительницей очага и оказался в тесной, плотно заставленной мебелью столовой.
Внутреннее убранство дома соответствовало тому, что было снаружи. Посреди комнаты стоял овальный, накрытый однотонным голубым сукном, массивный, с раздвижным механизмом обеденный стол, в центре которого в отколотой вазе из богемского хрусталя со вчерашнего вечера понуро умирали от жажды небрежно сорванные флоксы. Стулья с резными ножками хоть и были явно ручной работы, но их просиженные сиденья с жирными пятнами на гобеленовой обивке невольно заставляли задуматься об опрятности их владелицы.
Вдоль панорамных окон всё пространство занимал угловой, по-восточному низкий, с обилием мягких подушек диван, обитый бархатом под цвет скатерти и прожжённый в трёх местах окурками. Напротив лежбища согревала в холода вся в изразцах, диковинная печь. На вид ей было лет сто, не меньше.
Посудный шкаф у четвёртой стены тоже не выглядел новоделом. Три исцарапанные полки под сдвижными стеклянными фасадами занимала сваленная в кучу посуда всех времён и народов. Чего там только не было: тарелки, чашки, стаканы, солонки, подсвечники. В закрытых ящиках ниже сам чёрт поломал бы ногу: приборы из натурального серебра перемешались со скрепками, таблетками, шариковыми ручками и, о боже, произведёнными ещё в ГДР пупсиками, истыканными, словно куколки культа Вуду, булавками и иглами.
Отовсюду воняло нафталином и сыростью.
Что за г Ого! Никита Тимофеевич спохватился и не дал едкой характеристике вырваться наружу. Так и отдаёт античностью.
Ты, дружок, иногда как брякнешь, не подумав! снисходительно улыбнулась Кассиопея Игоревна. Ну, откуда, посуди, дурашка, взяться здесь древностям. Так, банальный ширпотреб середины двадцатого века. Ничего ценного, одним словом. И вообще, всё это давно отписано Министерству культуры.
Кому? поднял брови Ермолаев.
Тебя это удивляет?
А зачем?
Когда меня не станет, они откроют здесь дом-музей моего покойного мужа.
А-а-а, ясно
После светской беседы по законам жанра должны следовать развлечения, и Никитка тут же не преминул напомнить, что даме давно пора перестать сотрясать тирадами воздух, а принять душ и облачиться в какой-нибудь эротичный наряд. И Бирюлёва-Ясенева, согласившись с необходимостью скорейших гигиенических процедур, сразу вслед за оными гарантировала сюрприз.
Ермолаев истомился под дверью, пока женщина нежилась под душем, позаимствовал со стола скатёрку, постелил её на немытый пол и прилёг таким образом, чтобы удобнее было шептать в щель скабрезности, от коих однозначно бы сделались пунцовыми даже самые матёрые из амстердамских жриц любви.
Но Кассиопея Игоревна и ухом не повела. Она вышла из ванной уже в брезентовом плаще, с вместительной корзиной в руках и властно приказала следовать за ней в лес.
Обалдеть! пронеслось в мозгу у Никитки. Она желает совершить акт в условиях дикой природы! Прям на опушке или будучи привязанной к дубу! А под плащом же, поди, и нет ничего?! Я помогу тебе, сладенькая! Я спасу тебя! Как трубадур из «Бременских музыкантов» спас короля Блин, вот причём тут трубадур с королём?!
Ажитация чуда мгновенно привела Никитино либидо в полную боевую готовность, и он, временами даже чуть опережая женщину и не обращая внимания на то, как быстро пачкаются его белоснежные одеяния и как больно стегают и царапаются ветки, устремился в самую чащу.
Непогода тем временем приближалась, и вскоре небо затянуло огромной тучей. Полило как из ведра, и пара остановилась посреди поляны.
Давай здесь, мужчина, весь чумазый с головы до пят, потянулся с поцелуем.
Подожди, сначала грибы. Ты только посмотри, как много опят! завороженно огляделась по сторонам Кассиопея Игоревна. Эх, нажарим
Ты совсем дура, что ли? всё, включая приподнятое настроение, у Никитки разом так и упало.
Да. У меня и справка есть, дама извлекла из кармана плаща и протянула бумагу с треугольной фиолетовой печатью специализированного медицинского заведения. На, читай.
Форма номер Вот едрить-колотить А я, тупица, всё думаю, что ж с ней не так! Ермолаев выхватил из рук ненормальной корзинку и замахнулся, чтобы больно ударить, но сжалился над убогой и передумал. Не звони мне больше!! Никогда!!!