Куды идёшь, мил человек? заметив подходившего к дому Николая, по-хозяйски загудел Максимов, не удостоив гостя приветствием.
Вам-то что за дело? не собираясь исповедоваться первому встречному, огрызнулся Мартынов, на всякий случай, проверив за пазухой рукопись. Позвольте.
В этот самый момент благообразный поэтический вид Максимова претерпел некоторые изменения. Иосиф помрачнел, презрительно смерив взглядом Николая.
Ну, иди, иди, нехотя посторонился он, не снизойдя со своего высокого достоинства до дерзкого незнакомца.
В помещении стояла полутьма. Мартынов перекрестился в прихожей и, чуть потоптавшись, постучал наугад в одну из двух дверей.
Кто там, входите, входите! раздался приглушённый немолодой голос.
Николай решительно отворил дверь и вошёл в залу. Напротив окна сидел среднего роста человек, занеся вверх правую руку с гусиным пером, будто именно сию же минуту намеревался перенести на бумагу очень важную, внезапно осенившую его мысль.
Здравствуйте голубчик, чего изволите? не опуская руки с пером, чтобы не потерять важную мысль, задумчиво спросил человек.
И Вам здравствовать, собравшись с духом, ответствовал Мартынов. Я, это самое, повесть Вам принёс.
Рука пишущего безжизненно рухнула вниз. Выражение скорби на его лице напугало и без того дрожавшего от страха быть отвергнутым Николая. Он попятился, сминая рукой рукопись, и сильно ударился затылком о стоявший на комоде канделябр. Канделябр качнулся вместе с комодом, и Мартынов, мгновенно обернувшись, схватил его другой, свободной, рукой. На лице хозяина скорбь сменилась любопытством.
Ну-с, давайте знакомиться, поднялся навстречу молодому литератору человек. Богородов Виктор Палыч, писатель, так сказать. Прошу любить и жаловать. Да полноте, батенька, поставьте уж канделябр этот.
Спустя четверть часа Николай Мартынов покидал общество с весьма смешанными чувствами. Рукопись Виктор Палыч полистал, качая при этом головой, вытягивая трубочкой губы и даже, как показалось Николаю, перечитывая отдельные её места. Впрочем, сие творение бессонных ночей автора литератор Богородов у себя оставлять не стал.
Заходите, батенька, заходите, не забывайте нас, участливо провожал он гостя. Талант у Вас несомненный, не дайте ему погибнуть. Да и тема, тема-то интереснейшая! А мы тут пока поразмыслим, что со всем этим делать.
Делать было нечего. Вновь оказавшись на Николаевской, Мартынов задумчиво побрёл, было, обратно. Как вдруг, развернувшись, направился в сторону Почтовой улицы, где над домами виднелась пожарная каланча
Ещё мальчишкой он пропадал с отцом здесь, в пожарной части, что была при полицейском управлении. Всё, чего касался взор завороженного Кольки, приобретало для него особый смысл. Разложенные медные заливные трубы и каски, матово поблескивающие в полутьме конюшни, прочные пеньковые рукава разной длины, лестницы, местами обугленные пожаром. Огромная бочка на втором ходе, выкрашенная в красный цвет, всегда была заполнена водой. Когда её вовремя не смолили, она начинала подкапывать, что всегда очень беспокоило Колю. Багры, топоры, вёдра и лопаты всё было не как у них в домашнем хозяйстве, а каждый предмет, случись пожар, имел своё особое назначение.
Емельян, а Емельян, тянул Коля руку пожарного, оттачивающую и без того острый пожарный топор. А чего это у гнедого сбоку подпалина?
Известно чего, не отвлекаясь от своего занятия, отвечал Емельян. Дай бог памяти, на Крещение, когда у урядника Мелентьева избу тушили, подогнали его родимого с бочкой поближе, а балка-то возьми, да и рухни. Думали, зашибло Француза нашего. Ан нет бок опалил шибко.
У каждого из этих усатых бойцов, прошедших не один огненный бой, была своя собственная история, в которой самым невероятным образом переплетались правда и вымысел, и оттого казались они маленькому Коле людьми совершенно необычными, наделёнными такой огромной смелостью, что у него захватывало дух.
Вот и сейчас, подходя к части, Николай знал всех здесь подолгу и помнил каждого из них по имени.
Здравствуй, здравствуй, Ваше высокоблагородие, снимая видавшую виды каску, с поклоном встретил его на пороге тот самый Емельян Белоусов.
Вообще то, Емельяном его никто в части не звал. Лет пять назад, когда Белоусова только что произвели в старшие пожарные, товарищам его запомнился забавный окрик новоиспечённого командира на пожаре: «Ширше! Ширше, говорю, вставайте, заливайте его! Уползёт огонь в стрехи ищи его там!»
Здравствуй, здравствуй, Ваше высокоблагородие, снимая видавшую виды каску, с поклоном встретил его на пороге тот самый Емельян Белоусов.
Вообще то, Емельяном его никто в части не звал. Лет пять назад, когда Белоусова только что произвели в старшие пожарные, товарищам его запомнился забавный окрик новоиспечённого командира на пожаре: «Ширше! Ширше, говорю, вставайте, заливайте его! Уползёт огонь в стрехи ищи его там!»
С тех самых пор к Емельяну и прицепилось необидное, но едкое прозвище Ширш. Но товарищи уважали Ширша за его отвагу, за то что никогда, будучи старшим, за чужие спины он не прятался.
Опять ты своё, ну какое я тебе высокоблагородие, сконфузился Николай.
Помяните моё слово, быть посему рано или поздно, бурчал вслед поднимающемуся вверх по лестнице парню.
Брандмейстер Степан Бодров вместе со своим помощником обер-офицером Алексеем Мартыновым разговаривали в кабинете. А поговорить было о чём. На нужды пожарной команды в этот год Городская дума выделила денег меньше положенного.
Я ведь ему говорю прямо, горячился штабс-капитан Бодров после встречи с самим генерал губернатором Катениным. Ваше высокопревосходительство, что уж о людях думать, коли так лошадям обозным скоро на прокорм денег не будет! А он мне: помилуйте, голубчик, у меня забот столько, что до вас руки не доходят. Не доходят у него руки, понимаешь! Брандмейстер с помощником, наконец, узрели стоявшего у дверей Николая.
Коленька! казалось, Бодров обрадовался приходу Мартынова-младшего больше отца. Ну что, друг мой, не надумал ещё к нам на службу податься, а? Мне такие работники позарез нужны. Брандмейстер провёл ребром ладони по шее.
Здравствуйте Степан Степанович, улыбнулся Николай. Я просто зашёл, отца вот навестить.
Мартынов младший зашёл не просто так. Здесь, в пожарной части, он чувствовал себя дома. Словно все эти годы, когда после учёбы бежал на службу к отцу, он и сам в своих мыслях становился на дежурство рядом с усачами-пожарными. И они успели полюбить его за любознательность и уважение к профессии, которую однажды выбрал его отец. И было в этом выборе Алексея Мартынова и судьба, и призвание.
Ну, садись, садись, чайку втроём попьём, приветливо пригласил Николая Бодров, выглянув в окно на улицу. Тихо сегодня как-то, а? Не находишь, Алексей Иванович? Не сглазить бы.
Кабинет брандмейстера был по-мужски строгим. Большой тяжёлый стол с гнутыми, словно под собственной тяжестью, ножками громоздился посередине. Такое же массивное кресло, которое сейчас пустовало, пока штабс-капитан суетился с самоваром, очень нравилось Николаю с самого детства. Однажды, вот так же оставшись на некоторое время один в кабинете, он втайне даже уселся в него. Слева от кресла стояла брандмейстерская шпага с ней Бодров почти никогда не расставался, а особенно на пожаре. Какой же командир в бою без шпаги?
Ну-с, чаёк поспел, господа, без чая, Коленька, уж не отпущу, по-отечески усадил на деревянный стул гостя Бодров. Да не гляди ты на отца ты ж и мне, как сын. Чай с дымком, по пожарному. Да ты хозяйничай сам, чего уж.
Бодров снова повернулся к старшему Мартынову.
Завтра же непременно пойдём вдвоём к губернатору и ты, Алексей Иванович, ему свои предложения покажешь. И не спорь, не спорь лучше тебя даже я не смогу. Эх, Василий Алексеич, царствие тебе небесное. Теперь уж не как при тебе стало.
Годы службы при самом Василии Алексеевиче Перовском Степан Бодров вспоминал с трепетом. Его, совсем ещё юнца, Перовский приметил однажды на пожаре в 1833 году, когда он, помощник брандмейстера, лихо вскарабкавшись на самый конёк крыши горящего дома, бежал вдоль по нему, как по улице.
Гляньте-ка! Ему котом бы уродиться было в самый раз, восхитился губернатор, обращаясь к маленькому чёрному кудрявому человеку с бакенбардами, стоявшему рядом, по всему видно, приезжему может из самой столицы.
Через мгновение так же ловко пожарный спрыгнул почти в самое пекло и исчез. А через минуту появился с каким-то свёртком, вновь взобрался на крышу и по этому, единственному оставшемуся пути к спасению, вернулся обратно. Свёрток оказался грудным мальцом, спасённым в тот день Бодровым.
Подзовите-ка этого «кота» ко мне награжу за смелость, приказал Перовский и обернулся к кудрявому человеку. Гляди, Александр Сергеевич, какие молодцы у меня служат! А как поэму про них написать, а?