Ваше высокоблагородие по приказу прибыл преодолевая сбивавший его с толку шум в голове, стал докладывать Мартынов.
Брось, Николай Алексеич, брось! резко обернулся Бодров. Всё брось теперь же доклады, службу! Или как дальше будем работать, я тебя спрашиваю? Ты мне живой нужен, живой. Смелость, она тогда нужна, когда знаешь для чего головой рискуешь. А здесь без надобности было никуды бы пожар твой не делся.
Брандмейстер подошёл к Николаю и взял его за плечи.
Тебя бы под арест на сутки за самоуправство, ну да ладно, улыбнувшись, наконец, от мысли, что его Николка стоит перед ним живой, сказал Бодров. За то, что не побоялся хвалю, а за глупости и впредь корить буду не обессудь. Иди сейчас домой и матери ни слова.
Выйдя от Бодрова, Мартынов направился прямиком в казарму, где жили пожарные. Поселить их при части неотлучно решил однажды всё тот же Перовский. В один из жарких дней загорелись шорные мастерские в самом центре Оренбурга. Губернатор, на счастье или на беду, как раз ехал мимо. Остановившись, он принялся помогать погорельцам спасать добро. Спустя минут десять подъехала одна полупустая линейка с тремя бойцами и сигнальщик с трубой.
Вы куда подевались, спрашиваю? удивился Перовский. Где это видано губернатор у них пожары тушит, а они досыпают!
Никак нет, Ваше высокопревосходительство, выпалил один из служителей. Отправили вестовых по домам собирать воскресенье ведь!
Перовский никуда не уехал, а дождался брандмейстера с бойцами. Пока те гасили огонь, губернатор наблюдал за их работой, стоя поодаль. А после приказал, чтобы жили отныне при части неотлучно и спали, не снимая сапог.
Пока поприезжаете от баб и щей своих к пожару, весь Оренбург сгорит, не приняв никаких возражений от брандмейстера, отрезал Перовский. Быть все сутки на съезжем дворе
В казарме стоял запах готовящейся похлёбки с примешивающимися, словно приправа, ароматами сапог, брезента и ещё чёрт знает чего. Николай поморщился, хотя всё это знал с детства. Кто-то спал, укрывшись от назойливых мух робой, кто-то чинил прохудившийся сапог, кто-то собирался непременно выпросить увольнительную, чтобы хоть чуток обнять жену и детей. Мартынов поискал глазами Ширша его нигде не было. Нашёл он его в конюшне, где Ширш вместе с зашедшим по его просьбе кузнецом, решили подковать Француза.
Второго дня хватились, а подковы-то у красавца нашего и нет, сокрушался тот. На счастье кому-то оставил.
Надо прибить, а то ногу попортит, со знанием дела рассматривал конское копыто кузнец.
Емельян, поди сюда, разговор у меня к тебе, позвал Ширша Николай.
Сию минуту, Ваше благородие, Емельян кивнул кузнецу, чтоб он делал дело.
Мартынов поискал глазами место поуютнее, и они присели у пустующей конской привязи в дальнем углу двора.
Емельян, ты с отцом десять годков вместе в огонь ходил, начал непростой разговор помощник. Знаю, что доверял он тебе одному может более, чем брандмейстеру даже. Я у тебя спросить хочу: не знаешь ли, что это за загадка такая?
Николай повернул отцовскую каску той стороной, где был отпечатан таинственный непонятный знак, чудом появившийся той ночью на чистом листе, лежавшем на столе в доме Мартыновых. Ширш вдруг побелел, будто увидел ожившего покойника, и поднял руку для крестного знамения.
Ты чего, Емельян? не понимая, что происходит с его смелым и отчаянным товарищем по делу, спросил Николай. Что такое?
Емельян Белоусов взял в руку каску, ещё раз внимательно вгляделся в знак и прошептал.
Господи, быть такого не может! Пойдём со мной, Николай, пойдём ещё подальше
История, рассказанная в тот вечер Ширшем, сразила Мартынова. Он, оглушённый до этого своим падением, теперь к тому же словно ещё и онемел от услышанного.
Отец твой не велел говорить про то до поры, но уж коли так вышло, начал свой длинный рассказ Ширш. Показал он мне как-то амулет странный. Я ж не поверил ему тогда. Ну, думаю, мало ли человек во что такое верит тайно, в богопротивное всякое. Он же крестился тогда всё, говорил, что к батюшке ходит каяться. Было это в службу его на Кавказе. Вошли они с боем в горный аул. Перестрелка, значит, кругом абреки убитые, да и наших полегло тоже немало. Они с сотоварищем в один дом забежали, а там никого только дед старый, да полуслепой. Товарищ его саблю-то вскинул, чтоб зарубить, а батюшка твой остановил его не надо, дескать, греха на душу брать. В общем, спас он горца этого тогда уж не знаю, чем тот ему глянулся. Когда из аула того уходили, старик ему амулет дал железный. По-русски старик говорил плохо, но дал понять, дескать, носи с собой, не снимай. Вроде как убережёт он от смерти, как его самого берёг.
Ух ты! схватило у Николая дух. Ни разу не видел я у отца его, и теперь нет его в доме нигде уж все вещи отцовские переглядел. Где же может быть, а?
Не было его на нём, Коля, пожал плечами Ширш. Когда хоронили-то, не было. Не знаю я про него ничего более.
Значит, не боялся он в огонь идти, потому что знак этот на нём был, вот оно как. Потерял, значит. Неужто из-за потери этой и сгинул? задумался Николай. Ну, видно судьба мне без амулета того быть.
Так нет же, Коля, прервал его мысли Ширш. Амулет этот я хорошо помню, вот только в толк не возьму откуда он на каске появился? Не было там его раньше
Мартынов шёл домой словно в тумане, не замечая знакомых, раскланивавшихся ему по дороге. Он опять вспоминал до самых мелких подробностей ту ночь, когда мёртвый отец искал каску, знак, неведомо каким образом, оказавшийся на бумаге и на каске. Что хотел сказать ему отец? Так, в раздумьях, он добрёл до порога дома.
Дарья возилась с ужином. Аромат в доме стоял такой, что спасу не было от набегавшей во рту слюны. И самый сытый человек захотел тотчас бы попробовать хозяйкину снедь. Наваристый борщ булькал в чугунке на печи, исходящим дымом окутывая стол. А рядом стояли накрытые чистой тряпицей свежие вареники с картошкой. В румяный и пышный хлеб, только что вынутый Дарьей из печи, хотелось окунуться всем лицом, словно в саму благодать, и вдохнуть его свежесть. Всё это съестное великолепие дополнял острый запах чеснока, щекотавший ноздри Николаю.
Здоровы будьте, матушка и Маша, снял форменную фуражку Мартынов, повесив её на крюк у входа, и, войдя в горницу, перекрестился на икону в красный угол. Хорошо, что ужин поспел.
Поспел, Колюшка, ждали тебя, уже час как ждали, боялась, не случилось ли чего, заворковала Дарья, поспешив накрывать на стол. Машенька, пособи мне Коленька дома уж, ужинать сядем!
Вся любовь, которую хранила Дарья Мартынова к мужу, без остатка перешла теперь к сыночку. Глядя на него, она каждый раз вспоминала своего Алексея и потом, втихомолку, чтобы не видели Николай и Маша, плакала, закрывая рот мокрым от слёз платком. Поминая покойного супруга в храме, Дарья всегда благодарила бога за то, что оставил ей сына и дочь, и просила одного: не дожить до их кончины, а уйти, как и положено, вначале самой к любимому своему Алёшеньке, который дожидался её теперь в другом, вечном, царствии.
Со службой ты определился, сыночек, с тревожной лаской, словно думая о неизбежном своём материнском будущем, вдруг обратилась она к Николаю, пока тот уплетал за обе щёки мамкин борщ. Жениться-то думаешь теперь?
Чего это Вы, матушка, разговоры такие затеяли, чуть не поперхнувшись куском, выдавил Николай и принялся откашливаться.
Ну, ешь, ешь, родной мой, испугалась Дарья, что попортит аппетит сыну. Не слушай меня, не про то я.
Пусть Маша сперва замуж выскочит, а я погляжу, как да что, развеселился Николай, подмигнув сестре.
Когда выйду моё дело, озорно показала брату язык Мария
Когда все улеглись, Мартынов, подойдя к своему столу, зажёг свечу. Положив перед собой чистый лист, он начал быстро писать, окуная перо в чернильницу. Рассказ его получался незамысловатым, но совсем не таким, когда пару месяцев назад Николай пришёл в писательское общество. Он писал и писал, не замечая часов, и через какое-то время сон склонил его голову на исписанный лист
Отец приснился Мартынову во второй раз. Никакой крови на этот раз на нём не было. Напротив, он стоял у пожарной части в красивом белом мундире и начищенных сапогах, с плеча его спускались эполеты. Он был весел и красив, и на лице его Николай даже не увидел страшного черкесского шрама. Все и Бодров, и Ширш, и Дорофеич бросились к нему, чтобы обнять. Николай тоже пошёл было к отцу, но тот отчего-то остановил его, протянув навстречу руку с поднятой кверху ладонью. Николай почувствовал знобящий холод. Отец сам приблизился к нему и начал расстёгивать пуговицы мундира, и Николай с ужасом увидел, что под мундиром вместо груди у отца зияла чёрная дыра. Он сунул в эту дыру свою руку и достал оттуда амулет!
Мартынов резко проснулся и вновь прочёл молитву
***Наутро в части случилось событие: на содержании обоза появился новый кот. Прежний рыжий Матвей служил при части долгих десять лет. Исправно ловил мышей, доставлявших немало хлопот, а самое главное, всегда провожал обоз по тревоге. Стоило зазвонить караульному, и Матвей, где бы он ни был ел или прогуливался по крышам с местными хвостатыми барышнями бросал всё и являлся по тревоге в конюшню. Напоследок кто-то из бойцов обязательно гладил его перед тем, как помчаться на пожар. К такой примете все привыкли, и даже брандмейстер интересовался время от времени, как там пожарный Матвей. Состарившись, кот помер, как и положено всем котам, пропав однажды ночью навсегда.