Кто и где негодяи-то, Эльвира?!
Да в этой самой Американской Кинологической Церкви.
Немного подумав и поколебавшись между решениями «за и против», подсознательно чувствуя, что женская интуиция Эльвиры в данном случае не подводит ее, я решил все-таки съездить, чтобы не обидеть старых университетских товарищей, да и лишний шанс не потратиться на обед (могу повториться, что, как и большинство младших редакторов, жил я небогато) сыграл не последнюю роль в том, что я, в конце-концов, попал на настоящие собачьипохороны.
Пока! нарочито легкомысленно подмигнул я Эльке и перед тем, как закрыть дверь с той стороны, повторил: Вернусь часа в три.
Оставьте хоть телефон этой квартиры, куда вы столь безрассудно отправились?! умоляюще крикнула она напоследок, но я упрямо сделал вид, что не расслышал ее, плотно прикрывая за собой дверь.
И я уже не мог слышать, как она, оставшись одна, с каменным выражением лица едва слышно прошептала:
Вам никогда не вернуться оттуда, мой любимый Константин Сергеевич
Когда я вышел из троллейбуса на нужной мне остановке, небо окончательно оказалось закутанным темно-серыми тучами, но желанным прохладным дождиком, способным разогнать или хотя бы немного умерить страшную духоту, оно все никак не могло разродиться. Моя рубашка и брюки из легкой ткани насквозь пропитались потом и чувствовал я себя, подходя к дому, где проживали Толя и Ира, весьма прескверно, если не сказать более.
Еще издалека я заметил, что возле их подъезда скучковалось десятка полтора легковых автомобилей, пара автобусов и толпились какие-то непразднично одетые люди человек двадцать-тридцать. Людей, собравшихся на похороны в общем-то всегда можно безошибочно отличить по некоторым специфическим признакам от, скажем, тех, кто пришел от души повеселиться на свадьбе или на именинах. И данный случай не представлял никакого исключения, но Подойдя поближе, я, и сам не понял почему, но сразу почувствовал, даже если бы и не знал куда иду, что здесь хоронят именно собаку, а не провожают в последний путь человека. Незримая аура своеобразной атмосферы любых похорон в данном конкретном случае несла на себе уродливую печать явной мелкотравчатости и противоестественности происходящего.
После посетившего меня откровения, на душе моей сделалось просто невыносимо гнусно и отвратительно (если пользоваться расхожими фразеологическими оборотами), но вернуться я, к величайшему своему сожалению, уже не мог, так как подошел к самому подъезду, одну из квартир которого, опять же образно выражаясь, посетило неожиданное горе. И я не особенно гордился констатацией того факта, что упрямо продолжать путь навстречу экзотической церемонии меня заставляло банальное мужское самолюбие, а не человеколюбивое желание разделить это уродливое горе со своими старыми осиротевшими, как им искренне казалось, друзьями.
Среди машин, припаркованных рядом с подъездом, я не без легкого удивления заметил микроавтобус, принадлежавший государственному каналу областного телевидения, а среди собравшихся людей увидел, по меньшей мере, трех корреспондентов крупнейших городских и областных газет. Я сделал вид, что их не узнал и, вообще, стараясь ни на кого не глядеть, постарался побыстрее пройти мимо и юркнуть в темный зев подъезда.
Но перед тем, как скрыться в подъезде, краем глаза я обратил внимание на, сверкающий зеркальным черным лаком, длинный «кадиллак», стоявший несколько в стороне от остальных машин. Уже поднимаясь по ступенькам полутемного подъезда, где ощутимо пахло мочой и старыми окурками, я догадался, что роскошный «кадиллак» принадлежал той самой Американской Кинологической Церкви и являлся, скорее всего, катафалком, на котором и повезут останки Валтасара Экскью к месту его последнего приюта. К такому выводу меня заставило прийти то обстоятельство, что вокруг черного «кадиллака» нервно прохаживались два очень злых бородатых священника из православного Покровского Собора и по их лицам было видно, что они очень бы хотели по душам побеседовать с кем-нибудь из представителей АКЦ.
Пока я пешком добирался до площадки пятого этажа (лифт не работал), где располагалась большая пятикомнатная квартира Паши и Лики, то повстречал двух мужчин, имевших одинаковое угрюмо-задумчивое выражение лица. Один из мужчин вел на поводке огромного черного дога в строгом наморднике, другой кобеля-кавказца, и тоже в наморднике. И у дога, и у кавказца к ошейникам крепилось по черному траурному банту. Самое любопытное заключалось в том, что оба мужика выглядели абсолютно трезвыми, а вот их зубастые питомцы вроде бы как слегка нетвердо шагали, цепляясь передними лапами за задние, на каждом своем нетвердом шагу норовя завалиться на бок и пьяно захрапеть на весь полутемный загаженный подъезд. «Вот так да!» мысленно воскликнул я, поочередно изумленно вглядываясь в совершенно хмельные, налитые кровью глаза сначала дога, а затем кавказца. «Там видно и вправду, чудеса настоящие творятся! А ну-ка скорее наверх!» во мне внезапно заговорило чисто журналистское любопытство.
На площадке пятого этажа оказалось довольно многолюдно, причем я по-прежнему, что и на улице возле подъезда, старался никому из собравшихся не смотреть в глаза. Стоявшие отдельными группками люди негромко переговаривались между собой и до меня долетали отдельные бессвязные отрывки разговоров: « Ой-ой, и не говорите, Ольга Николаевна бедный Валтасарчик! Какая ужасная смерть! Говорят он не переставая выл трое суток морфий помогал максимум на тридцать минут!»; «Паша добрая душа, не дал усыпить, все надеялся до последней минуты на чудо»; «Да нет, Сергей Сергеевич отец Себастьян сумел их успокоить, Лика бедняжка хоть не так сейчас убивается, а то смотреть страшно было!»; « Нет я для своего Бэма уже давно держу, чтобы так, если что не дай Бог случится, не мучаться ему, стрихнин! Эвтаназия и «пурккуэрц» несовместимы, Павел Васильевич! Если бы Павел усыпил Валтасара, он сразу бы перестал быть «пуркуэрцем», к тому же очутился бы на самых нижних уровнях собачьего Ада! «Собачье крещение» великая тайна, Павел Васильевич!» Обрывки несомненно сумасшедших разговоров сами назойливо лезли мне в уши, и я бы много дал, чтобы их не слышать, но в нешироком пространстве лестничной площадки от них не было спасенья.