Растет наша губерния! заметил он вслух. И соборный дом заново окрашен!
Двухэтажный соборный дом, к которому они подъехали, был окрашен в темно-коричневый цвет. Неподалеку от него, на большой площади, огороженной железной решеткой, возвышался собор, здание большое, но неуклюжее и угловатое. Они расплатились с извозчиком и вошли в калитку, а потом поднялись во второй этаж. Отец Гавриил Фортификантов занимал весьма приличную и просторную квартиру в соборном доме. По чину он был третьим священником, и так как обыватели губернского города отличались богобоязненностью, то доход у него был хороший. Гости поднялись по узкой деревянной лестнице, застланной парусинковой дорожкой, прошли обширный стеклянный коридор и вступили в покои отца Гавриила Фортификантова. Уже из передней можно было заметить, что в зале происходит некоторое движение, но солидное, лишенное всякой суетливости. На пороге их встретил сам отец Гавриил и сперва осенил Кирилла благословением, а потом уже обнял и трижды облобызал. Тот же час из гостиной вышла солидная матушка, Анна Николаевна, в светло-голубом капоте, с наколкой на голове; она тоже поцеловалась с Кириллом. В этом доме говорили ему «ты» и обращались, как с сыном. Уже со второго богословского класса он считался женихом Марьи Гавриловны. Конечно, такое доверие к сыну бедного сельского дьякона объяснялось особенными успехами Кирилла в науках. Уже тогда было известно, что он поедет в академию.
Сели. Разговор вертелся на подробностях путешествия и некоторых городских новостях. Было уже часов одиннадцать матушка пригласила к завтраку.
А где же Мура? спросил Кирилл. Марья Гавриловна? поправился он, вспомнив, что при родителях он никогда еще так не называл ее.
Она одевается! сказала матушка, но Мура была одета. Матушка просто «выдерживала» ее, считая, что девице неприлично выбегать навстречу мужчине. Положим, он ее жених, но ведь два года они не видались. Мало ли какие могли произойти перемены?
«Когда же отец Гавриил начнет расспрашивать его?» трепетно думал дьякон. Он сильно рассчитывал на эти расспросы, сам же не решался начать их. Он просто-таки побаивался сына, сознавая свое дьяконское ничтожество перед его магистрантством.
В столовую вошла Марья Гавриловна. Она поздоровалась с Кириллом по-дружески, но чинно и сдержанно. Кирилл нашел, что она возмужала и потолстела. У нее было довольно обыкновенное круглое лицо с румяными полными щеками и живыми карими глазами. Густые черные волосы, тщательно причесанные, вырастали в длинную, толстую косу, спускавшуюся ниже пояса. Ее чинные манеры очевидно были неискренни. Она вся зарделась и от волнения молчала. Ей хотелось прижаться к своему любимцу, которого она ждала с таким нетерпением и теперь находила прекрасным.
Так вот оно как, Кирилл Игнатьевич. Ты первый магистрант духовной академии! Честь и слава тебе! промолвил отец Гавриил отчасти торжествующим тоном, но в то же время и с оттенком легкой шутки.
У дьякона дрогнуло сердце: «Сейчас он объяснится», сообразил он и вследствие волнения начал есть с преувеличенным аппетитом. Мура пристально взглянула на приезжего и со своей стороны подумала: «Какой он теперь, должно быть, ученый!».
Да, птица важная! шутя, ответил Кирилл.
А еще бы не важная? Большой ход тебе будет, очень большой ход!..
«Вот, вот, начинается», думал дьякон.
Кирилл промолчал на это. Но отец Гавриил решился исчерпать всю тему и продолжал:
Но как же ты без всякого назначения? Разве имеешь что-либо особенное?
Ничего не имею, отец Гавриил. Вот весь перед вами!
«Ага, ага, так и есть! Чудеса какие-то, истинно чудеса!» размышлял дьякон и, боясь, чтобы сын не прочитал этих мыслей на его лице, смотрел прямо в тарелку.
Это удивительно! Первый раз слышу, чтобы первый магистрант, и так вот Ничего даже не предложили Удивительно!..
Как не предложили? Оставляли при академии сам отказался!..
После этих слов все разом, и отец Гавриил, и матушка, и Мура, и даже дьякон, положили вилки и ножи на стол.
Вот оно что! пробормотал дьякон, но тут же испугался. Может быть, этого не следовало говорить? Может быть, Кириллу это неприятно, обидно?
При духовной академии И ты отказался! Да ты прямо безумец! воскликнул отец Гавриил.
Именно, безумец! подтвердила матушка.
Мура ничего не сказала. У нее только сжалось сердце от сожаления: «В столице жили бы?» мелькнуло у нее в голове. Жизнь в столице представлялась ей недостижимой мечтой.
Вот оно что! пробормотал дьякон, но тут же испугался. Может быть, этого не следовало говорить? Может быть, Кириллу это неприятно, обидно?
При духовной академии И ты отказался! Да ты прямо безумец! воскликнул отец Гавриил.
Именно, безумец! подтвердила матушка.
Мура ничего не сказала. У нее только сжалось сердце от сожаления: «В столице жили бы?» мелькнуло у нее в голове. Жизнь в столице представлялась ей недостижимой мечтой.
Что ж мне делать, если я люблю вас всех, люблю свой теплый юг, деревню, в которой вырос, и мужичка, который выкормил меня, и моих близких! серьезно и вдумчиво произнес Кирилл. Вот я и приехал к вам. Любите, коли мил вам! прибавил он.
Все переглянулись, а отец Гавриил сказал:
Это похвально. Любовь к родине и к ближнему это превосходно. Но зачем же отказываться от того, что приобретено трудом и талантом? Ты мог приехать к нам, повидаться с нами и вновь уехать. И деревню увидеть и прочее. Но отказываться от профессорства, да еще где в столичной духовной академии! это прямо преступно.
Преступно! повторила матушка с величайшей экспрессией. Именно преступно!
И при чем тут деревня! продолжал отец Гавриил. Ведь все равно, не будешь же ты жить в деревне?
Я буду жить в деревне, твердо и отчетливо сказал Кирилл. Я буду сельским священником!
Эти слова поразили всех точно трубный звук. В первое мгновение никто не поверил. «Шутит!» мелькнуло у всех в голове, и все подняли взоры на Кирилла. Кирилл сидел на своем месте, серьезный, сосредоточенный и бледный. В глазах его светилась твердая воля и бесповоротное решение. Все поняли, что это не шутка.
Отец Гавриил покраснел и, шумно отодвинувшись от стола вместе со стулом, промолвил чуть не гневно:
Да ты приехал издеваться над нами!
Я? Над вами? с глубокой и искренней скорбью в голосе спросил Кирилл.
Матушка быстро поднялась с места и, приняв гордую осанку человека, который оскорблен в лучших своих чувствах, промолвила:
Моя дочь не для деревни! и затем, обратившись к Марье Гавриловне, прибавила повелительно:
Марья, иди к себе!
Кирилл тоже поднялся и, отойдя к окну, стал вполоборота, по-видимому, расстроенный и потрясенный. Он исподлобья смотрел на свою невесту, ожидая, что она предпримет. Мура повиновалась. Она чувствовала, что у нее сейчас польются слезы, и, считая это для себя позорным, поспешно повернулась к двери и быстрыми, неровными шагами вышла. Матушка последовала за нею. Отец Гавриил сидел с красным лицом и сдвинутыми бровями. Казалось, он хотел разразиться громовой речью, но вместо этого он вытер салфеткой усы, встал, перекрестился и, даже не взглянув ни на Кирилла, ни на дьякона, последовал за женой и за дочерью.
Дьякон сидел неподвижно, опустив голову и свесив руки. Он никак не мог хорошенько взять в толк, что такое перед ним случилось. В голове его бродили отрывочные фразы: «Отец Гавриил как рассердились!.. И матушка! Первый магистрант! Сельский священник Господи, Создатель мой!». И он боялся поднять голову, чтобы не встретиться со взорами сына.
Кирилл несколько минут простоял у окна, потом энергично зашагал по комнате, шумя стульями, которые цеплялись за его длинные ноги. Пройдясь туда и обратно и как бы убедившись, что эта прогулка не представляет никаких удобств, он остановился за спиной старика и промолвил дрожащим голосом:
Что ж, отец, возьмем наш чемоданчик и махнем!
Дьякон вздрогнул.
Как? Куда? Как же это? Значит, совсем, окончательно?!
Надо так думать! с горькой улыбкой сказал Кирилл.
И тебе тебе не жаль, Кирюша? робким и мягким голосом спросил дьякон.
Как не жаль? Жаль, больно мне, сердце разрывается Да ведь прямо же отказали!
Отказали! гробовым шепотом повторил старик.
Сколько разочарования и разбитых надежд заключалось для него в этом слове! В жизни его были две гордости. Первая это его сын, который в ученье всегда был первым и даже в духовной академии отличился, первым магистрантом кончил. Вторая гордость это предстоящее родство с семейством отца Гавриила Фортификантова. Смел ли он, сельский дьякон, бедный, незаметный, темный, состарившийся в забвении, смел ли он мечтать о таком родстве! Мечта, однако, готова была осуществиться; он был бы принят в дом протоиерея и считался бы здесь своим человеком и вдруг!