Он поспешно поднялся, застегнул шейную пуговицу своей поношенной ряски и с покорностью отчаяния сказал:
Пойдем, сынок!
Они вышли в сени. Кирилл ступал твердо; у него стучало в висках и сердце билось неровно, но он знал, что иначе поступить не может. Дьякон робко и неслышно семенил ногами. Двери во все комнаты были наглухо закрыты. За ними не было слышно ни разговора, ни движения. Они уже были в стеклянном коридоре, когда дьякон спросил шепотом:
Как же это? Не простившись? а?
Не хотят! глухо ответил Кирилл и, прихватив чемодан, стал спускаться по лестнице. Дьякон замешкался. Он тихонько притворил дверь в кухню, поманил пальцем горничную и шепнул ей:
Анюта, ежели будут осведомляться мы на Московском постоялом дворе.
Анюта посмотрела на него с изумлением и заперла за ними двери, когда он спустился вниз.
Молча дьякон заложил лошаденок в свою таратайку, подобрал сено, свалившееся на землю церковного двора; молча они уселись и выехали на улицу.
Московский постоялый двор помещался на окраине города. Подъезжая к нему, Кирилл мог бы вспомнить, как десять-пятнадцать лет тому назад они здесь останавливались всякий раз, когда отец привозил его с каникул в семинарию. На этом обширном дворе стояла их телега, которая служила яслями для старой клячи. Обширный, довольно грязный и лишенный каких бы то ни было приспособлений «номер» остался все таким же, точно пятнадцать лет для него не проходили вовсе. Но Кириллу было не до воспоминаний. Войдя в комнату и швырнув кое-как чемодан, он зашагал из угла в угол, да так энергично, что дьякон предпочел удалиться к старому знакомому, содержателю постоялого двора, и тут же стал выкладывать ему все, что накипело у него на душе.
Знаете что, отец дьякон! сказал содержатель постоялого двора, человек солидной комплекции и положительных правил. Вы не обидьтесь, что я вам скажу: у вашего сына, должно быть, что-то в голове не в порядке. Поверьте, что так!
Дьякон обиделся.
Ну уж извините. У моего сына такая голова, что дай Бог вашему сыну такую! сказал он не без ядовитости.
Мой сын будет содержать постоялый двор, зачем ему такая голова? А ваш переучился!.. Знаете, у него ум за разум зашел. Нет, вы не обижайтесь, отец дьякон, я по сочувствию говорю!
Дьякон вышел от него совершенно расстроенный и, войдя в свой номер, спросил убитым голосом:
Завтра к преосвященному пойдешь, что ли?
Кирилл сел на протертом стуле и посмотрел на отца простым, дружеским взглядом.
Присядьте, батюшка, потолкуем. Мы с вами еще толком и не побеседовали! сказал он голосом, выражавшим спокойствие.
Дьякон поспешно присел на кровати, которая начала жалобно пищать под ним.
Зачем мне теперь идти к преосвященному? промолвил Кирилл. Ведь чтобы сделаться священником, надобно жениться. А я других девушек не знаю, кроме Марьи Гавриловны. С нею я подружился и свыкся, и она со мной. Теперь мои мысли спутались.
Спутались, именно спутались!.. как эхо, повторил дьякон.
Кирилл улыбнулся.
Нет, не то, что вы думаете. Вы считаете меня помешанным, я знаю.
Даже и не думал Бог с тобой! поспешил опровергнуть дьякон. Никогда я этого не думал!
А я хочу только, чтобы был какой-нибудь смысл в моей жизни, вот и все. Ведь вы, батюшка, у меня неглупый человек, только бедностью забитый. Пусть никто не понимает, а вы должны понять. С малолетства я жил в деревне; деревня наша, Устимьевка, бедная. И видел я мужика, как он во тьме кромешной живет и убивается. Темнота его от бедности, батюшка, а бедность от темноты. Так одна за другую и цепляется. За бедность полюбил я его тогда еще, в детстве, только любовь эта глохла во мне, спала, потому что жил я бессознательно, шел по ветру и ничего у меня своего не было. Ну, учился я много и прилежно, с книжной премудростью познакомился, с людьми умными разговаривал, и ум мой развился. И понял я, что жить зря недостойно ума человеческого. Такое я себе правило усвоил: коли ты умом просветился, то и другого просвети, ближнего. И тогда жизнь твоя оставит след. А кого просвещать, как не темного деревенского человека? Светить надобно там, где темно, батюшка. А уж как темно там, сами знаете. И для этого самого, дорогой мой отец, я презрел карьеру и решился сделаться сельским священником. Теперь скажите, батюшка, помешанный я или нет?
Дьякон сидел с поникшей головой. Наконец-то он дождался объяснения от сына, и каждое слово из этой маленькой речи запало в его душу. Не вполне понимал он то, что говорил сын, но чувствовал, что в словах его есть нечто хорошее, справедливое. И радостно было ему, что сын так правдиво рассуждает, и жалко расстаться с мечтой о возвышении их незаметного рода, и стыдно за то, что он осмелился заподозрить Кирилла в умственном помрачении. Все эти ощущения смешались в его сердце, и он молчал. Кирилл встал и подошел к нему близко.
Дьякон сидел с поникшей головой. Наконец-то он дождался объяснения от сына, и каждое слово из этой маленькой речи запало в его душу. Не вполне понимал он то, что говорил сын, но чувствовал, что в словах его есть нечто хорошее, справедливое. И радостно было ему, что сын так правдиво рассуждает, и жалко расстаться с мечтой о возвышении их незаметного рода, и стыдно за то, что он осмелился заподозрить Кирилла в умственном помрачении. Все эти ощущения смешались в его сердце, и он молчал. Кирилл встал и подошел к нему близко.
Что ж, батюшка, одобряете или нет?
Дьякон порывисто обнял его грудь обеими руками и, припав к нему головой, промолвил дрожащим голосом:
Ты правдивый человек По-евангельски, по-евангельски!..
Кирилл поцеловал его в седую голову, и лицо его озарилось радостной улыбкой.
Вот это хорошо, батюшка, что вы меня понимаете!.. Легче жить на свете, когда кто-нибудь понимает тебя. Я ведь знаю, что мать и все родные накинутся на меня. А на вас я надеялся.
Да, да! Но вот Мура-то твоя как? Ежели ты любишь, свыкся, говоришь, так это горько.
Кирилл молча стал ходить по комнате, а дьякон, посидев еще с минуту, вышел, чтобы не мешать ему. Он постоял на крылечке, подумал, и вдруг на лице его появилось выражение решимости. Он вернулся в сени, взял свою шапку и, крадучись, вышел со двора. Тут он ускорил шаги и почти бегом направился к соборному дому.
IIЗдесь он застал семейный совет, которому предшествовали очень важные обстоятельства.
Мура, выйдя из столовой, сидела в своей комнате в трепетном ожидании, что из этого выйдет. Когда же к ней вошла матушка и объявила, что Кирилл с отцом ушли и произошел окончательный разрыв, она разрыдалась и объявила, что ни за кого больше замуж не пойдет.
Глупости! Не пойдешь же ты жить в деревню! возразила матушка.
Мне все равно; я люблю его и буду жить там, где он! И вы это напрасно, напрасно Я прямо сбегу к нему!.. Скандал вам сделаю.
Марья Гавриловна, вообще скромная и мягкая, иногда, а именно в решительных случаях, проявляла характер матушки, который ей достался, конечно, по наследству. Отец Гавриил в таких случаях удалялся в кабинет и запирался в клеть свою, предоставляя косе наскакивать на камень. И если бы это был обыкновенный житейский случай, то и тут произошло бы то же самое. Но случай был особого рода, поэтому матушка не только смирила свой характер перед дочерью, а даже признала главенство отца Гавриила и предложила ему высказаться по этому важному предмету. Они принялись вдвоем действовать на Муру добрым словом.
Знаешь ли ты, что такое деревня и какая там жизнь? говорил отец Гавриил. Глушь, живого человека нет, одни мужики. Смертельная тоска и скука. Мужики народ грубый, необразованный, грязный, а тебе с ними придется компанию водить. Зимой вьюга, снегом все занесено. Летом зной.
Мне все равно, я люблю его! твердо отвечала Мура.
Отец Гавриил, как бы убедившись в тщетности своей попытки, замолчал и стал придумывать более действительный довод.
И главное, ты вот что подумай! заговорила, в свою очередь, матушка. Ну, ты его любишь. Хорошо. Да он-то тебя любит ли? По-моему не любит. Сама посуди: когда человек любит, то делает для своей невесты все самое приятное. Так я говорю, отец Гавриил?
Именно так! подтвердил отец Гавриил, вспомнив при этом, что в свое время и он старался сделать своей невесте, ныне матушке, приятное.
Ну а он видишь как поступает! Зарубил себе там что-то в голове и ради этой глупости готов тебя закопать в могилу. Нет, не любит он тебя.
Ах, нет, матушка, любит, ей-богу, любит! с ударением произнес четвертый голос, и, оглянувшись на дверь, все поняли, что это не кто иной, как дьякон, вошедший незаметно, вроде привидения. Он на этот раз даже не казался робким и забитым; во всех его движениях видна была решимость. Он приложил правую руку к сердцу и с сильным ударением произнес:
Отец Гавриил! Ах, матушка! Послушайте, ради Господа Бога! Сын мне сказал: «Э, зачем, говорит, мне теперь идти к преосвященному, когда мне отказали! Все одно, говорит, жениться я не могу, потому ни одной женщины на свете не знаю и знать не хочу, кроме как Мура. И теперь, говорит, все мои мысли спутались». Отец Гавриил! Матушка!
И дьякон заплакал. Мура, услышав из его уст такое трогательное признание, опять разрыдалась, а отец Гавриил с матушкой потупились и молчали.