Пару дней не работает лифт, и Петр Матвеевич карабкается пешком, глотает таблетки, сидит на ступеньках. Слушай-не слушай, ни звука вымер подъезд. Ни мотива, ни голоса этой тва Вали. Он падает на диван, и вдруг заветный мотив. «Бегу» Пётр Матвеевич на лестнице, табличка, какое-то объявление; слова, к чёрту слова, и лифт заработал; не бритый не важно. Это недалеко, откуда-то сверху. Кнопка вызова. Мотив приближается вместе с лифтом, он ближе, ближе.
«Попалась птичка!» изниоткуда проявляется Лярва. Щас встретитесь!»
Двери распахиваются холодные металлические объятия-челюсти, и пустота, но где же лифт? Открытая шахта. Пётр Матвеич слышит, как истираемые реле тросы, (так это тросы?) поют человечьими голосами: «Помоги мне, помоги мне».
Его окликают по имени: наверху мама, и дочка с зажженной свечой, и кто ей дал спички? «В День Ангела можно!» кивает будильник.
«Взять цветок, позвонить Зое». Мать возится со ставшей прозрачной, кабиной или вагоном? « Вот всё и выяснилось. Мама, мама, ты испечёшь пирог, починишь лифт? Лифт?!? Стрелки сжимают, да, говорила, не ставить ногу, рельсы до неба, лестница. Он сможет, он всё исправит, и делает шаг наверх».
«Прр-редъявите билетики!» поют тросы, стучат колёса. Сквозь завесу Зойкин истошный крик. «как же так, Господи? не жена, и что.., он же не пил, Петенька!» «В конце пути всё случается», успокаивает кондуктор, или начальник станции, или не важно кто. « Рельсы-рельсы-шпалы-шпалы, вниз-вверх» «Чухххр-чухххр Ооо-иии-еее»
В мойке-кофейный пепел, на окне новый бутон. Пыль поднимает подсвеченные солнцем миры.
2.Под кустом чёрной смородины
В глухом углу дачи, у забора, точней, под кустом чёрной смородины мы с Женькой и маленьким Серёней закопали в землю лягушку: не живую, а дохлую. Закопали и стали ждать, что же будет. В тот день к нам приехали дядьки какие-то ходили, ломали старый забор, на плечах трубки носили, на сигары похожие, чуть весь наш план не сорвали.
Женька объяснил, что нужно подождать три года, «чтобы червяки своё дело сделали», ну, чтобы косточки обглодали, и мы бы вытащили лягин скелетик лёгенький, будто гномичий, с белыми и чистыми косточками. Положили мы земноводную в целлофановый пакет. Клал, конечно, Женька, я отвернулась, а Серёнька притащил картонную коробку от ниток красивую, с печатями и медалями, даже жалко такую тратить. Женька сказал, что это будет наша самая главная тайна, и грозно поглядел на Серёню, который рассеянно ел козявки. Мы положили пакет в коробку; землицей присыпали, цветочками полевыми украсили, чтоб всё, как положено. Ждали долго, дня три, ходили мимо куста, посматривали, как там и что?
Дядьки куда-то делись, и стало спокойно.
Потом прошёл сильный ливень, и Женька заволновался, не смоет ли он наш «клад»? Потом припекло, и земля высохла, да так сильно, что вся трещинками, как старушка покрылась, и Женька снова забеспокоился, вдруг и «лягушонка в коробчонке» тоже трещинками пойдёт? Потом снова был дождик, маленький, грибной, и Женька сказал, что теперь «зелёной» хорошо она в своей естественной среде.
На четвёртый день день странные дядьки опять объявились, а мой папа их даже встретил.
Мы ещё немножко поиграли и полазили по деревьям, но Женька всё равно был мрачнее тучи. Мы подумали, может, он что-то не соблюл в технологии, или забыл проверить, появляются ли от лягушек бородавки, и если да, то от каких от дохлых или от живых?
Довольно скоро у всех у нас терпение лопнуло и мы пошли лягу откапывать, только в месте нашего «клада» те же противные дядьки столб здоровенный вбивали- и как назло, прям туда, под бывший смородиновый куст, который валялся рядом, похожий на паука-колдуна, а моя мама бледная-бледная рядом покачивалась. Столб торчал именно там, где ещё недавно мирно лежала лягушка. Я себе её так живо представила зелёненькую бородавчатую царевну-лягушку, расплющенную этой громадиной, что меня даже вырвало, Женька по-взрослому руганулся, а Серёнька захлюпал носом.
Тогда мы дали друг другу слово больше ничего ни дохлого, ни живого не закапывать, а если что и закапывать, то только важные вещи и дневники. Я не хотела хоронить свой дневник, потому что в нём было несколько пятёрок по родной речи и пению, а у Женьки были двойки и трояки, и поэтому он расхохотался басом и сказал, что дневник особо секретный документ, который ведут разведчики, путешественники и герои. И мы решили вести дневник исследователей дальних миров. Идея всем очень понравилась, особенно Серёне, хотя он ещё не умел писать. Но Женька сказал, что малый будет бортмехаником, для этого и уметь ничего не надо, только смотреть в необозримый космос, ну, и сохранить дневник для потомков. Я нашла толстую тетрадку в клеточку. Тетрадь была старая, но чистая, с крепкой чёрной шершавой обложкой. «Её и старить почти не нужно»! Обрадовался Женька.
Сначала мы её всю немножко изгваздали глиной для убедительности, потому что на Марсе обязательно должна была быть глина. Страницы потяжелели, став похожими на печенье «Хворост». Женька предложил для чистоты эксперимента покапать на глину кровью (для придатия жути), на что Серёня быстро спрятал пальцы в карманы, а когда я сказала, что «сдавать кровь» мы не дадимся, то Женька отстал.
Вечером он принёс большие походные спички. Огонь грыз страницы, и они желтели, старея на наших глазах. Дырки вышли что надо: больше, чем сырные, с чёрной угольной бахромою, чтобы никто даже не сомневался в том, что дневник побывал в великих космических битвах. Мы хотели немножко прожечь тетрадку, но чуть не спалились сами.
Когда огонь погасили, тетрадь уменьшилась почти на одну треть, но Женька нас успокоил, сказав, что в случае потопа она переживёт всё человечество, если, конечно, пакет с дневником положить в другой пакет; тот другой в третий; потом поместить всё это в контейнер, и запечатать в медную капсулу с серебряным покрытием; доставить её на орбиту и выбросить в открытый космос. Ничего сложнее контейнера у нас не было, а об открытом космосе можно было забыть.
Не страшно! успокоил нас Женька. Ну, их, космонавтов этих! Это будет дневник разведчика, заключил он, а мы с Серёней радостно согласились.
А о чём пишут разведчики в своих дневниках? спохватилась я.
Пока не знаю, призадумался Женька. Вот разведаем что-нибудь, тогда и напишем. Ты у нас больно грамотная, ты и пиши!
Потом мы ещё много чего разведали и узнали и очень сильно вытянулись за лето. А потом я и подумала-подумала, да и написала в прожжённой чёрной тетрадке с глиняными листами:
«В глухом углу дачи, под кустом чёрной смородины, мы с Женькой и маленьким Серёней закопали в землю лягушку: не живую, а дохлую. Закопали и стали ждать, что же будет».
3.Пусть будет «ОН»
Нет, за тебя! Как ты смеёшься?!? И хватит уже обо мне, а что, жизнь, типа, удалась, тьфу-тьфу-тьфу. Да, Галка, прости, можно тебя, как в школе, ага. У тебя под Лондоном? Обалдеть! У меня на Николиной.
Муж, дети, счастье банальное, сама знаешь. Как там? все счастливые семьи бла-бла одинаково. Вот твой весь в инновациях; мой в инвестициях, ага, по уши. Ну, что я тебе объясняю? Вот как-то так. Езжу на чём? На водителе, то есть, на двух меняются. А что сама? Стараюсь особо не выделяться. Жизнь-то вокруг какая? Вот мы с тобой скоко Скоко-скоко? С выпускного не виделись пока ты себе разъезжала а я от не фиг делать всё писала-писала, бумагу марала в стол, конечно, не скромничаю. И что, что талант? За талант легко! Чин-чин!
Как торкнетнетленка, что могу что-то миру дать так они у нас сразу все и забегают, пресса волну нагонит раскручусь, сразу серией и издамся!
Мой тоже, конечно, вложится перспективу задницей чует! Подними листочек, пожалуйста, не доверяю я электронике. И сразу просится перо к бумаге, минута, и А ты у меня ведь всё списывала. Там-тА-рам, и слова чернилами текут. Щас детей даже клякс лишили, а я люблю от руки, по-старинке. Вот тут описание мужичка одного, зацени.
Глаз-то как забестел! Как зовут? Да не важно. Пусть будет «он», ладно? Идея такая:
1 глава
«Его дом где-то там с вечно старою мамой и тикающей, текающей, да-да, утекающей от него жизнью. Рухлядь по стенам, но заметь чистые, отмытые с краской полы». Полы метафора, не поймёшь. Дом. «Там у него всё заросший репеем двор, первый кораблик в бутылке», он о море мечтал, «первая сигарета, и первая б дь, баба, не баба совсем девчонка; соответственно попадает по малолетке. Ещё не решила, рассказ, а может, роман. Талант, говоришь?
Суть в этих символах как там, дворы-колодцы, уколоться и упасть на дно колодца, при чём здесь колодец? Эти полы, кораблик, не просто детали, бутылка особенно, чтобы не было мучительно, короче, за бесцельно прожитые. Кто ответит? Никто. Сам пока не готов, и понеслось. Что дальше? Так вот, мать драит и драит полы, да, как палубу. Из прошлого только эти полы с отколупленной краской. Мне это важно. А этому раздолбаю всё что-то мешает туда вернуться.
И такой вопрос в никуда: «Зачем она замыла ему дорогу?», да, домой.
2 глава
Тут я не дописала, но будет крупно так дом перекроенный, кто-то въехал, следы грязных ног, и ставшая меньше мама. В том-то и фишка, что больше не моет. Дай прикурить. Откуда знаю в подробностях? Хм, да был тут типок один, скорей прототип. Общались, навеяло, как-то у них проездом. А что море? В финале кораблик уплыл, бутылки осталась. А что детали, они повсюду: поездки, обрывки фраз, ну, что я тебе рассказываю?