Самым популярным вариантом примирения науки и веры среди западных богословов и ученых стал так называемый теистический эволюционизм. Генетик Добржанский, будучи глубоко религиозным человеком, сформулировал этот компромисс так: «творение осуществляется в этом мире с помощью эволюции»[4]. Бог воспользовался эволюционным процессом для сотворения живых существ и всего материального мира, в котором они живут. Что может быть проще? И все же эта концепция всегда вызывала у меня какое-то внутреннее недоумение. В любой святоотеческой книге так много говорится о грехопадении человека, из-за которого в мир вошла смерть, но если Бог создал человека путем эволюции, то человек был смертным с первых же дней своей жизни. К тому же в мире, изучаемом наукой, никакого места для рая не предусмотрено. Должны ли мы на этом основании отбросить библейское свидетельство как устаревший миф?
Как представляется, принимать теорию эволюции, не поступаясь при этом основополагающими принципами христианской веры, все же возможно. Но для этого необходимо вспомнить о том, что говорили святые отцы Востока по поводу радикального несоответствия между нынешним миром и изначальным творением. «Чрез тело Адама, первого человека, смерть разрушила весь мир»[5] (св. Макарий Великий). Нельзя забывать и об ограниченности человеческого познания философия учит нас, что чувственные явления, изучаемые наукой, не исчерпывают собой всей полноты реальности. Эволюция, с которой имеет дело наука, с православной точки зрения происходит в мире, разрушенном грехом, а с философской точки зрения на небольшом доступном нам островке в огромном океане непознаваемого.
Что находится за пределами этого островка, за пределами этого видимого космоса, который, по словам пророка, «исчезнет, как дым» и «обветшает, как одежда» (Ис. 51: 6)? Должны ли мы вслед за теистическими эволюционистами приноравливать библейский рассказ об Адаме и Еве к представлениям об австралопитеках и неандертальцах? И не может ли оказаться, что Библия и наука попросту повествуют о двух разных вещах, не противореча друг другу, но и не нуждаясь в прямолинейном согласовании?
Именно этот альтернативный подход к примирению веры и науки, в основу которого легло святоотеческое наследие православного Востока, я и постараюсь донести до читателя. Нельзя сказать, что я был первым, кому он пришел в голову. Как мы увидим, этот подход разделяли некоторые выдающиеся богословы и религиозные философы XX века[6]. Тем не менее мало кто из верующих догадывается о его существовании. Большинство до сих пор полагает, что выбор лежит между креационизмом, попирающим науку, и теистическим эволюционизмом, разрушительным для традиционного христианства. Но есть еще третий путь давайте же испробуем и его.
* * *Стимулом для написания этой книги послужило участие в проекте «Религия, наука и общество», который проводился под патронажем Общецерковной аспирантуры и докторантуры РПЦ при поддержке Фонда Темплтона в 20132015 годах. Статьи об истории осмысления эволюции в христианском богословии, подготовленные мной в рамках данного проекта, были опубликованы в ряде академических журналов[7]. Кроме того, заведующий кафедрой миссиологии ПСТГУ профессор Андрей Борисович Ефимов и доцент кафедры теологии ПСТГУ диакон Николай Серебряков любезно предоставили мне возможность поделиться своими мыслями на этот счет на семинаре «Наука и вера», а также на Рождественских чтениях 2017 (секция «Фундаментальные науки и Церковь»). Тексты всех этих статей и докладов и были использованы мной при подготовке той книги, которую читатель держит в руках.
1. Две книги
Иудеохристианская цивилизация, из которой вырос современный мир мир космических кораблей, беспроводной связи и антибиотиков, насквозь текстоцентрична. Люди Писания с незапамятных времен во всем были склонны видеть текст. Раз Бог даровал Свое откровение в форме книги, должно существовать полагали они какое-то приложение к ней, где говорится о звездах, растениях и обо всем остальном, о чем Писание умалчивает. Уже Иосиф Флавий упоминал о двух столбах каменном и железном, на которых Сиф, третий сын Адама, записал сведения о движении небесных тел. Среди средневековых еврейских книжников циркулировали трактаты вроде «Сефер Разиэль», которые, как утверждалось, содержали отрывки из книги, дарованной Адаму после изгнания из рая. Считалось, что на ее страницах Бог рассказал нашему прародителю об устройстве природы, но последующие поколения исказили этот текст.
Миф о древней мудрости, восходящей ко временам Адама, вдохновлял и ренессансную мысль, стоявшую у истоков современного естествознания. Одни говорили об утраченных книгах Соломона, не вошедших в Библию, но пересказанных греческими авторами. Другие считали, что знания Адама могли сохраниться в составе сочинений египетского мудреца Гермеса Трисмегиста, современника Моисея. Фактически речь шла о «втором откровении», которое, как предполагалось, существует в письменной традиции параллельно с основным сводом книг Священного Писания. Тогдашние натурфилософы занимались не столько изучением природы, сколько поисками этого первоначального всеобъемлющего текста. Точнее, природа и слово в глазах мыслителей Ренессанса сливались в единый текст. В любом ренессансном сочинении по естественной истории вы найдете невообразимую смесь из биологии, этимологии, геральдики, астрологии и фармакологии, уснащенную бесконечными «мнениями древних».
Где-то ближе к середине XVII столетия, как об этом писал Мишель Фуко, слова отделяются от вещей. Растения, минералы и животные превращаются в голые факты, лишенные символической нагрузки. Вместо того чтобы смотреть на природу сквозь призму древних текстов, европейцы обращаются к ней самой. Адамова книга о мире утрачивает актуальность, потому что сам мир становится книгой. Теперь уже безразлично, что о звездах думал Гермес Трисмегист или Платон. Явления природы сами по себе отныне воспринимаются как письмена, которыми начертано послание, подлежащее расшифровке. «Мне нравится рассматривать несметное множество миров как множество книг, собрание которых образует огромную библиотеку Вселенной или истинную универсальную энциклопедию»[8], отмечал Шарль Бонне, один из величайших натуралистов XVIII века, открывший регенерацию у пресноводной гидры.
Когда на смену гипотетической книге Адама пришла «книга природы», не имеющая прямого отношения к знакам человеческого письма, никто не сомневался, что ее автором тоже является Бог. «Священное Писание и природа равно порождены Богом: первое как продиктованное Духом Святым, вторая как послушная исполнительница Господних повелений»[9], можно прочесть у Галилео Галилея. «Спаситель наш говорит: Вы заблуждаетесь, не зная Писания и могущества Бога. И для того чтобы мы не впали в заблуждение, Он дал нам две книги: книгу Писания, в которой раскрывается воля Божья, а затем книгу природы, раскрывающую его»[10], отмечал английский философ Фрэнсис Бэкон, сформулировавший основы эмпирического научного метода. Но если существует две книги одного автора, то неизбежно встает вопрос как одна согласуется с другой? Как книга природы (liber mundi) соотносится с тем, что написано в книге откровения (liber revelatus)?
Книга откровения особенно если мы говорим о христианском Писании, состоящем из Ветхого и Нового Заветов, по сути строится вокруг единой сюжетной линии. Сначала Бог творит мир и человека, потом происходит грехопадение, убийство Авеля, потоп. Бог заключает завет с Авраамом, и от него рождается еврейский народ, из среды которого выходит Мессия Иисус Христос. Апостолы проповедуют веру во Христа по всему миру, тем самым готовя человечество к тому моменту, когда Бог во славе придет судить живых и мертвых. То есть события, изложенные в Писании, развиваются в четкой последовательности от сотворения мира ко Второму Пришествию, от начала к концу, как в классическом историческом романе, пусть «роман» этот и писался многими авторами на протяжении многих веков.
А вот книга природы в эпоху первой научной революции, во времена Галилея и Ньютона, меньше всего походила на историческое повествование. Скорее она напоминала сказку о белом бычке без связного линейного сюжета. Круговращения звезд и планет, подчиненные законам механики, казались от века неизменными. Когда шотландец Джеймс Геттон, считающийся отцом современной геологии, в конце XVIII века стал изучать горные породы, он тоже не нашел в них никакого поступательного развития. Горы возникают и разрушаются, их обломки цементируются в конгломераты, и так по кругу. «Мы не находим ни следов начала, ни признаков конца»[11], можно прочесть у Геттона. Только в XIX столетии изучение окаменелостей впервые заставило увидеть в «книге природы» цельный нарратив (кстати, термин «палеонтологическая летопись» ну чем не отголосок древней книжной метафоры?). Более примитивные фауны сменяются более продвинутыми: сначала возникают рыбы, потом амфибии и рептилии, потом млекопитающие, и уже под занавес появляется человек. В 1859 году Дарвин нанизал эти звенья на единую нить эволюционного процесса.