Умные люди бегут от скрупулёзного изучения предмета, понимая, что их не хватит.
Есть неудобство в обилии идей многое забываешь. Это то же, как если бы из полных карманов терялись купюры. Кто бы на такое неудобство сетовал.
Кругозор пропорционален высоте общественного положения и широте знаний.
Ум пропорционален любознательности.
Разуму подвластен мир, ибо разум видит и оживляет материальный мир. Это больше, чем управляет. Без осознания мир был бы тупое ничто.
Как документ без подписи, мир не имеет силы без удостоверения его разумом.
Благодаря субъекту существует объективный мир.
Свет мира включило не солнце, а жизнь.
Человек есть животное говорят те, что имеют в виду его тело и его естественные потребности. А как выразиться тому, кто видит в нём дух и Разум, переваривающий пространства Вселенной?
Деятельному человеку не помешал бы совет: остановись и подумай. И вначале о том, над чем из предлагаемого жизнью следует думать.
Для любознательного мир велик, загадочен, удивителен, прекрасен. Для равнодушного зрения гладкая дорога.
У человека большие задатки. Употребляет же он малую часть их чтобы обеспечиться. Машина предназначалась возить, а она тарахтит на месте, сжигая топливо.
Бог не всё может. Это мы, необузданные в страсти воображения, могли бы всё, не взирая на разрушения; часть из этого и делаем.
Лишив доисторического человека естественного покрова, природа принудила его к заботам об одежде и жилище и подтолкнула к развитию. Не бесспорно, что она стихийна и нет у неё направления и цели.
Успехи практиков вроде Мичурина, за ним генетиков наводят многих на мысль, что человечество обретает власть над природой. Не властвующий над собой претендует на власть над тем, что его создало!
Но чем дольше трезвый человек всматривается во взаимосвязь вещей и явлений, тем яснее осознаёт свою зависимость и вину.
Есть материалисты, которых создало размышление, а есть которых формируют материальные блага. Не удивительно, что их больше: даже своих противников они в конце концов ставят в свой строй, урезывая их ножницами необходимости.
Мы готовы верить проходимцу, раскрывшему закон гравитации, или ещё одному, освоившему в чулане превращение дешёвых элементов в золото, с отдачей энергии. Сенсация затем тихо тонет или с шумом лопается.
Когда мы сообразим, что мы легковеры, от нас достанется и правдолюбцу.
Искусство и философия для разума ноги. Наука и техника костыли, нужные, пока слабы ноги.
Без техники не уйдёшь далеко; без веры в бессмертие духа идти некуда.
Стройное учение, каким бы крепким ни казалось, затрещит от вопросов.
Истину не запрячешь, она, как влага, сочится во все стороны, впитывается сверху и поднимается снизу.
Необходимое условие для того, чтобы истина царила, это возможность говорить относительно дела всё, а не выборочно, свободно, а не с оглядкой.
Краткость сестра таланта, если она результат допустимых сокращений. Важно не перебрать, чтобы не обратить её в плоскость.
Как вести себя это об обществе, как жить это о человеке.
Природа и общество. Мы так часто ставим эти слова рядом, что во славу себе привыкли считать их равновеликими.
Наши предки были основательнее нас. Мы пользуемся массой дешёвой информации, непроверяемой, не выше слухов. Нас формируют чужие наблюдения и пересказы. А те учились на собственном опыте.
Долговечны мысли лишь о самом человеке. То, что говорилось о нём ещё в древности, как будто сказано сейчас. А всё то, что когда-то высказывалось об устройстве мира, в наших глазах оказалось наивным, годным разве для шуток. Придёт время и наше научно обоснованное мировоззрение будет тоже вызывать улыбку снисхождения.
Разуму не с родни разрушить чью-нибудь жизнь или убеждение. Легко в этом плане тому, кто не осознаёт в себе жизнь и разум. Да не пожелаем себе такого облегчения.
Объясняющие мир не знают, но с видом научной основательности соревнуются во внушении своего незнания. Честнее высказывать предположения. Предположения не требуют доказательств.
Стройные философские учения напоминают игру в прятки: требуется угадать, где спрятан подвох.
Философу не важно, существует ли реально то, что он доказывает публике. Дух спортивный заводит его на соревнование. Дух созидателя зовёт дорисовать строение. Дух художника придать ему гармонию.
Самые зыбкие открытия приходятся на долю философии. Тут бесконечно крутятся вокруг предмета и не находят, где стать, а когда уже готовы схватиться за предмет, он вдруг исчезает, как лужа миража.
Создано много конструкций из человеческих мыслей и слов, законченных, противоположно объясняющих мир. Мы же, любуясь их тонкостями, как не имели понятия о мире, так и не имеем.
Каждое философское учение стремится не оставить места возражению. И ни один мыслитель после Сократа не набрался мужества признать: а вообще-то, я знаю только то, что ничего не знаю.
Принять бы на вооружение принцип Калашникова: доводить любое выражение, любую мысль до предельной простоты и надёжности.
Второоткрыватели древнеиндийских учений об устройстве мира вроде Блаватской представляют их как новое озарение, как истину неизвестного, божественного происхождения, не тронутую молью. С их помощью боги всё ещё сбивают пахту для планет, варят заумный космический суп из троек и семёрок.
Прошло более века с тех пор, и простая русская лапша представлялась бы более современной.
Истина бежит от того, кто отходит от правды.
Тот, кто утверждает, что нет абсолютной истины, плавает в относительной безопасности.
Не всё расспрашивай, больше дерзай. Бывает, заблудившись, набираешь грибов.
Истина, как невеста, предпочтёт того, кто долго обхаживает.
Убеждают сомневайся, и убеждаешь сомневайся.
Ссылки на авторитеты, цитаты напоминают шест, которым вооружается канатоходец, не уверенный, что удержит равновесие.
Вл. Цаплин, опираясь на открытия современного научного мира, в котором он будто свой человек, выложил в работе «Гипноз разумности» смелые взгляды на жизнь и разум.
Жизнь, по Цаплину, не могла зародиться на Земле ни при каких условиях, не хватило бы времени для необходимых реакций. Откуда же взялась жизнь, он не знает, предположений не делает.
Что касается Бога, то его нет. Это он знает точно, и с такой страстью знает, что готов окатить каждого, кто с ним не согласится. В его глазах неверие в бога главный критерий умного человека.
Жизнь, по его мнению, существует благодаря главному закону природы саморепликации, закону, которым только и озабочено всё живое. Разум в размножении не помощник, жизнью он явно не предусматривался, и вреден. За противозаконное появление он объявлен автором недоразумением.
Пытаясь уяснить смысл, суть жизни, отделим все духовные, побочные ветви в рассуждении: любознательность, любовь к красотам внешнего мира и т. п. и получим вместе с В. Цаплиным «в сухом остатке» несущий ствол, репликацию. Всмотримся неторопливо в свой продукт, и обнаружим, что, убрав главное, мы оставили ствол действительно сухим, бесплодным.
Что разум это излишество, ошибка природы, такое заключение не допускается самим здравым разумом.
Не дать себя зомбировать научному жаргону, и увлечь заносчивости.
Ответственный человек не может силой авторитета навязывать мнение там, где требуются доказательства. Он не может заявить, что Бога нет, что все загадки природы, в конце концов, будут сведены наукой к простым физическим явлениям и объяснены, это бы означало подмену одной веры другой. Наука сама существует благодаря неуверенности и поискам. Наши открытия всего лишь приоткрытия. Нам ничего неизвестно о 95% невидимой, окружающей нас и заполняющей нас же материи. Многие законы нам ещё не известны, а известные не универсальны, они не могут действовать в чёрной дыре, не действовали до и в момент Большого взрыва во Вселенной.
Что дало бы основание самому грамотному человеку на Земле заявить, что нет Бога, нет всемирного духа, когда мы все свидетельствуем о наличии собственного духа, и, зная универсальный закон аналогии, вправе ожидать его продолжения в новом качестве.
С одной стороны, то, что наше сознание случайность, излишество природы это заявление отчаяния в познании. С другой стороны, в нём можно увидеть и заносчивое самомнение царя природы. Исключение он, видите ли.
Если дух не бессмертен, пропадает основание у человека любоваться, выделяя себя как нечто значительное на фоне плесени.