Среди Евразии
Г. Прашкевичу
Вам привезут невзрачный камень
и скажут, сдерживая пыл,
что камнем тем прапапа Каин
прапапу Авеля убил.
Вам привезут коробку с прахом
из фараоновых гробниц
и скажут с хохотком и страхом,
что пылу древних нет границ.
Не позавидуйте счастливцам
и гляньте под ноги себе:
приют здесь вечный стольким лицам,
пылившим в мировой судьбе!
Сказки
Колдовство
О, зори озерьи
рыбьи отплески!
А во лазори
глыбы-облаки.
Око опрокинь
на берегинь:
ой, озоровать
во озеро звать!
К берегу греби,
бери грибы.
Росу вороши,
грозу ворожи.
Дождаться дождецу,
политься по лицу
заберется бусым
к березам босым.
Просьба вымолвлена
проса ль вымолено?
На озерную гладь
летят зерна, глядь!
То ж скупой
дождь слепой.
Солнце вьется,
лучится, как луковица!
Тсс!..
Зовется,
кричится, аукается
Напрягают пичуги
связки,
и сбегают испуги
в сказки!
Комната
Я заболел, и мир весь
свернулся в комнату:
в шкафу вздыхали вещи,
на полотенце пела птица,
и свесил уши телефон.
Здесь всех времен хватало:
два фикуса хранили лето,
ковер, как осень, был цветист,
зима ж царила всюду
среди побелки стен
сугроб моей постели,
лед зеркала и в нем
мир вмерзших отражений.
Окна прямоугольник
являл мне то весну,
то ночь кромешную.
Но мне зачем, не знаю
не доставало звезд.
Таинство
Т. Янушевич
Огонь плясал свой ритуальный танец
на красных сучьях, красные березы
вокруг, и двое краснолицых молча
глядели друг на друга сквозь огонь.
На косогоре танцевало пламя,
и воздымала осень свой огонь,
и двое тех, что высоко безмолвны,
на двух кострах горячем и холодном
два клятвенных сосуда обжигали
для трех заветных и негласных слов.
Зола давно травою поросла
на том высоком и веселом косогоре,
но осень продолжает клятвам верить
и жжет костры, которые не пляшут,
и из сосудов просятся слова.
У самого Обского моря
«Надоело мне, надоело»
Надоело мне, надоело
на постели отлеживать тело.
На дороги, пожалуй, выйду,
а дороги куда-нибудь выведут.
А на улице ночь как ночь
и порывисто нежный дождь.
Я иду по центральной улице,
по-щенячьи ветер балуется.
Ну, отстань, дурачок! До тебя ли!
Надо кепку на брови напялить,
надо руки поглубже в карманы
и туда за обочье, в туманы.
Да, такие у нас уж улицы,
необросшие домами.
Да, такие у нас уж улицы:
за обочье и ты в тумане.
Погружаюсь в стоячие стаи,
создающие белый мрак.
Но светает.
Светает, светает,
и они отступают в овраг.
Настелясь на рассветные воды,
исчезают в море они,
на котором живут теплоходы,
за которым желтеют огни.
Да, такое у нас уж море
в нем вода пресна и мутна.
Да, такое у нас уж море,
что заморская даль видна.
Наше море все-таки море,
не такое уж и немое.
От него беспокойством пахнет,
перелесками пахнет и пашней.
Ну-ка, с берега призову я
золотую рыбку живую
и себе, наберусь-ка духу,
у нее попрошу старуху.
«Спускаюсь к синему морю»
Спускаюсь к синему морю,
сажусь на песок мокрый,
загадываю пожелание,
выкладываю заклинание:
Далей-Вазалей, владыка морей,
удачу-владычицу шли поскорей!
Сам же взрослый, крученый-верченый,
потешаюсь над сказкой доверчивой,
бормочу заклинанье с улыбкой
Дзинь!!!
Ослеп я, оглох, осип
загорелись на води зыбкой
сонмы, сонмища золото-рыб!
Вот они на волнах играют,
вот они на меня набегают,
поворачиваюсь назад
солнце!
Солнце!
Солнце в глаза!
Неожиданны и горячи
в волны выпущены лучи!
Получи!
Декабрь
Всю ночь ревел голодный зоопарк
слоны трубили, волки люто выли:
пусты кормушки, ясли, кладовые,
куда-то и смотритель запропал.
Когда же в классах окна проявили
и ночь устало встала из-за парт,
тогда уже и клетки опустели,
и даже тех с рассветом не нашли.
Что ж, ночь ушла, и вместе с ней ушли
и голоса звериные метели.
Про белого бычка
Декабрь
Всю ночь ревел голодный зоопарк
слоны трубили, волки люто выли:
пусты кормушки, ясли, кладовые,
куда-то и смотритель запропал.
Когда же в классах окна проявили
и ночь устало встала из-за парт,
тогда уже и клетки опустели,
и даже тех с рассветом не нашли.
Что ж, ночь ушла, и вместе с ней ушли
и голоса звериные метели.
Про белого бычка
Сказка начинает,
как в одном краю
девочка качает
куклу свою:
Баю-бай-баю!
И расскажет сказка
про быль-старь:
Вот тебе краски
и букварь!
Белое облако,
зеленый сад,
красные яблоки
на ветвях висят.
Не рисуй яблоко
то запретный плод,
нарисуй кораблик,
домик, самолет!
Но сады мужают
и стучат в окно,
их плоды вкушают
так заведено.
Сказка продолжает,
как в ином краю
мама качает
девочку свою:
Баю-бай-баю!
Каравания
Время странное, время раннее,
а вокруг-то страна Каравания.
Степь верблюдов несет, те поклажу,
и невольниц, дразнящих стражу.
Ах, никто-то на них не позарится
евнух глаза не спустит с красавицы.
Всю пустыню пока не облазишь,
не отыщешь зеленый оазис.
А в оазисе настоящий рай,
а какой там покой караван-сарай!
И обычаи у владыки
сколь изысканы, столь и дики:
так и следуют чаша за чашей
крепкий кофе, шербет сладчайший.
На змеиную магию танца
посмотри ты не зря скитался!
О, осанна! Подобной осанки
в мире нет, как у той караванки!
Щедр эмир:
Вай! Прими мой подарок!
Как в отарах несчетно ярок,
так в серале ее товарок
Время раннее, место странное,
обиталище караванное!
В Каравании той лишь я да кровать!..
Позаспался и самое время вставать.
Тепловоз
Локомотив, локомотив
в нем ритм главнее, не мотив!
Леса, шлагбаумы, дома
машину мимо проносило
организованною силой
железа, нефти и ума.
Вперед! вперед! манил простор,
но непреложен семафор.
Движенье стало тяжелеть,
и затихали, еще жарки,
бока, как у коня в запарке
И мне, как зверя в зоопарке,
его хотелось пожалеть.
Зеркало
У подъезда нашего лужа!
Каждой весной появляется,
проявляется с каждым рассветом,
вместе с ним выцветая,
пестреет на солнечном ветерке
лиловая, черная, голубая!
В затишье она идеальна
(идеальность идеалов подчеркивают
окурки в бензиновой бездне)
это зеркало встреч
двойников ежевешних со мной.
Над яблоком надкушенным
доедать ли? раздумываю.
Хочется хрусткого,
настоящего яблока,
что заставит меня
не сутулиться спину
освободить от пальто,
дать свободу глазам
от очков и узреть
вместо зеркала
с огрызком яблока
в грозовых облаках
место мокрое
стоит дворнику
выдворить мусор,
как вслед за ручьями
сбежит и весна!
А в незримом заоблачьи
назревают медлительно
молодильные яблоки.
Квартирант
Сдается тело, мол, повесил
я объявление на столб,
и некто этаким повесой
пришел и оперся на стол
безвидным задом:
Вы хозяин?
и взглядом вдоль и поперек
меня обмерил:
Да-с, дизайн!
Но, впрочем, бедность не порок.
Я говорю:
Не постоялец
мне нужен дружественный дух,
а то иному дай лишь палец
А он:
Я нужное из двух!
И чтобы говорю был весел,
на юбки чтобы не глядел
У нас, хозяин, он ответил
полно своих, духовных дел.
На том срядились мы, и в тушу
вселился квартирант как есть.
Живем душа, казалось, в душу:
Ты здесь? спрошу, в ответ он:
Здесь!
Но как-то ночью бац! проруха:
Ты здесь? спросил
И ни словца!
Зудит в силках паучьих муха,
а духа нету, стервеца!
Про то, что я горяч в расправе,
не знал, конечно, дурачок.
Я сети хитрые расставил,
но сам попался на крючок
и влип по самую макушку
в его лукавое житье:
в сетях милуется он с душкой,
а я с хозяйкою ее.