Змея все ближе и ближе подползала к художнику, и он начал пятиться назад. Сделал шаг. Потом еще маленький шажочек, и запнулся о пустое ведро. Люди вздрогнули. Флейта упала, и мелодия прекратилась. Наступила тишина. Все стояли, и не двигались, и даже не дышали. Что же дальше?
Коварная хищница помочилась на картину. Кобра легко могла теперь броситься на заклинателя. И судя по его лицу, он это понимал. Все молчали, и даже та барышня не пискнула, хотя ее туфли испачкались в жиже.
Помощник осторожно подошел к змее сзади и ударил ее током. И еще раз. И еще раз, чтобы наверняка. Все ахнули. Роскошная кобра упала, помощник намотал ее на руку, словно толстый кабель, и унес из зала, а хвост все волочился и волочился по полу. Вид ужасающий. Не могла больше там находиться. Лучше быть слепым, чем видеть все эти издевательства. Попыталась протиснуться через плотную толпу к выходу, но люди не пропускали все словно под гипнозом смотрели шоу дальше. Зазвучали аплодисменты и восторженные крики. Я обернулась посмотреть, что же еще там такого показал художник. Тот стоял с поднятым холстом. С абстрактного полотна стекала моча, и это еще больше завело публику.
Художник объявил о главном номере вечера. И спустя минуту предстал в обнаженном виде и с факелом в руках. На сцену вытащили новое полотно.
Перформанс выглядел жарким во всех смыслах этого слова. Мускулистое красивое голое тело, пылающий огонь и холст. Для пущей зрелищности по бокам «огнедышащего» художника выступали две миниатюрные девушки в кожаном белье, жонглирующие горящими шарами. Шоу получилось ярким, но воздух пропитался запахом паленых волос.
Пламя было всегда разным и никогда не повторялось, как и картины, созданные с помощью него. Живой спектакль нравился окружающим, картины благодаря огненному дыханию выходили фантастическими. И среди толпы уже началась безжалостная торговля.
Я ушла в свои мысли и не заметила, как начала говорить сама с собой вслух. «Да уж, спасибо, что хоть не горящим членом рисует». И как часто случается, мои сокровенные мысли прозвучали громко и в момент внезапной тишины. Шокированные зрители обернулись, люди стали отходить от меня. И внезапно рядом заговорил тот самый Бродеев:
Мне кажется, рисовать членом уже неоригинально, неоргазмично, да просто банально для перформанса. Вы разве так не считаете?
Даже без зеркала могла определить, что лицо мое становилось пунцовым. Пенисы не та тема, которую хотела бы с ним обсуждать. Предательски образовался ком в горле, глотала-глотала, ничего не вышло. И немного сдавленным голосом произнесла:
Эм рисовать или другими частями в принципе В общем, скоро рисовать кистью снова станет модно.
Засмущалась, корила себя, что в самый ответственный момент не смогла собраться и выдать умное. Уголки губ Бродеева поползли вверх, и он перевел глаза на факира. Я смотрела на него, надеясь, что он не принял меня за полную дуру.
Вдруг его глаза округлились, улыбка исчезла, а на лице отразился испуг. В зале завопили. Люди резко повернулись и начали друг друга толкать, стараясь быстрее выбраться из зала. В эту минуту элита походила на спасающихся зверушек в горящем лесу. Толпа стремительно выносила всех к узкому выходу. Я попыталась задрать узкое платье повыше, замешкалась и чуть не упала: мои каблуки оказались совсем не подходящими для такого «горящего» вечера. Выставила локти, чтобы меня не задавило обезумевшее стадо. Наконец вытолкнули друг друга. В холле стало полегче двигаться, и впереди уже виднелся «Плащ», но он мог стать последним одеянием для испуганных бегущих людей.
Попробовала взять левее, но чья-то рука ухватилась за мои ноги. Девушка цеплялась, поднималась вверх по моему телу, послышались ее хриплые просьбы о помощи. Я попыталась сделать шаг к скульптуре вместе с «утопающей», и в это время «Плащ» всколыхнулся. Посторонние руки успели вскарабкаться. Послышался резкий хлопок, наступила темнота, завыла сигнализация, предупреждающая всех об эвакуации. Скорость «зверушек» увеличилась троекратно. Какая-то женщина орала про шубу и гардероб. Ее спутник всех расталкивал и кричал, что заберет шубу. Люди пробирались с бокалами, но те падали и бились.
Никто уже не видел, но мне казалось, что «Плащ» затанцевал во весь рост. Вдруг резкая боль от удара по голове. Я упала. Одичавшая публика оставляла следы на моем лице и теле, в меня вонзались острые шпильки. Я закрывала голову руками, мне не хватало воздуха, грудная клетка сжималась. Боялась, что не смогу вздохнуть, умоляла: «не надо», пыталась ползти. Последнее, что видела: рядом упали бокалы и вспыхнуло пламя от пробежавшей горящей юбки. Вокруг все кричали, но я слышала только ужасную девочку из гардероба:
Тик-тик-тик-тАк,
Время пришло сгорать.
Тик-тик-тАк.
Твою душу можно забрать.
Тик-тАк,
Время настало папу обнять.
Глава 2 Второе февраля
Говорят, что перед смертью проносится вся жизнь. У меня же пронеслись только последние два года, и самое первое, что всплыло в памяти, это знакомство с Григом. Потом еще какие-то клочки воспоминаний
17:59. В эту минуту все сотрудники завороженно смотрят в угол экрана своего ноутбука. Еще чуть-чуть, и офис уйдет в прошлое хотя бы до утра.
18:00. Все резко срываются с рабочих мест, среди них и я. Вчера мне исполнилось 24 года. Тоже лихорадочно собираю документы, кладу в сумку телефон, блокнот, помаду. Ни одной лишней минуты здесь нельзя находиться. Убегать нужно молниеносно, чтобы никто не смог остановить и отнять драгоценное время.
Вы уже уходите? спрашивает проходящий мимо завхоз.
Да, говорю ему.
Главное правило офиса в конце рабочего дня отвечать коротко, иначе наглый коллега, решивший еще поработать, заберет не минуты, а уже часы.
Бесшумная обувь сменяется на тонкие шпильки. Теперь официально можно стучать каблуками: директор ненавидит, когда сотрудники громыхают обувью, но его уже нет на месте. Опаздываю. Слышу, как коллеги закрывают двери, а ключи бросают в бездну сумок. На выходе смотрю в большое зеркало и ведь никто не сказал, что весь день проходила лохматой. Волосы торчат, как будто спала с мокрой головой. Натягиваю шапку, закрываю дверь и бегу к выходу.
18:27. Я жду автобуса уже пятнадцать минут. Из-за промозглой погоды нос опускается в шарф. Не помогает, на вдохе дрожит все тело. Подходит наконец-то 53-й автобус. Это единственный в городе маршрут, по которому еще ходят длинные автобусы. Радуюсь: мое любимое место возле окна в дальнем левом углу никто не занял. Тихое, уютное и закрытое местечко.
Вроде еще не семь, а на улице уже плохо видно людей, зато хорошо выделяются «кричащие» баннеры. Время такое: заметны только вывески. В салоне оповещают о следующих остановках. В студенческие годы я любила ездить с водителем-меломаном: он включал древние песни, и обстановка менялась, накатывала волна единения с незнакомыми людьми. Мы подпевали всем автобусом: «Она хотела бы жить на Манхэттене»
Роюсь в сумке, ищу наушники.
Где-то впереди раздается ноющий диалог двух бабок, которые стыдят молодежь за оставленную на сиденье бутылку. При резком торможении она звонко падает. Автобус трогается дальше, а бутылка перекатывается по салону.
Вот не выкинули! Какая стала молодежь бескультурная, в наше время уже бы уши надрали за такое. Не могут даже донести до мусорки. Позор какой.
В их разговор вклинивается кондуктор и рядом стоящие и кивающие пассажиры. Обсуждение быстро переходит к школам, налогам, депутатам, которым не хватает 400 тысяч зарплаты. Болтовня продолжается под резвое перемещение бутылки, и никто из них уже не помнит, с чего все началось. Водитель опять резко тормозит, и блуждавшая бутылка прикатывается к ногам сидевших впереди бабулек. И тема с молодежью крутится по новой.
Наконец-то надеваю наушники, звучит та самая песня, которая когда-то объединяла такой же автобус. Меня уносит поток мыслей, тихонько напеваю: «Она хотела бы жить на Манхэттене и с Деми Мур делиться секретами, а он просто» Пассажиры вокруг поворачиваются и немного улыбаются мне. Закрываю рот, оказывается, я снова пела в автобусе. Видимо, эти люди со мной часто ездят и привыкли к моим чудаковатостям. Снимаю наушники, а бабки так и мусолят молодежь.
Подходит молодой человек и одним действием останавливает круговорот тем: молча вытаскивает из своего пакета книгу и кладет туда бутылку. Нытье прекращается, спасибо прекрасному рыцарю. Рядом со мной освобождается место, и он садится. На вид ему лет тридцать, удивительно, что в мире барбершопов еще можно встретить бороду а-ля скандинавский дровосек.
Я работаю с графиками, кругами и цветными линиями, поэтому на ситуацию в автобусе у меня сразу выскакивает картинка в голове, где надпись сверху гласит: «Мир делится на два типа людей». А внизу диаграмма: 80 % люди, которые вечно ноют, остальные 20 % молча решают проблемы.
Мужчина врывается в мои размышления:
У вас чудесный голос!
Наверняка краснею.
Привет. Кстати, меня зовут Григорий. Честно, не умею знакомиться, но все нужно попробовать. А ты как? Точнее, тебя как зовут? Ой, точнее, вас.
Секунда неловкости, и мой внутренний диалог: Григорий? Серьезно? Еще и с бородой. Мысль об историческом персонаже меня смешит: только Распутина в моей жизни не хватает. Вспоминаю, каких Григориев еще знаю, и строю очередной график, куда втискивается и Лепс со своей рюмкой.