Охи!
Запылал янтарный рассвет
Услыхал мир мятежный: «Нет».
Встала Спарта, встали Афины:
Будем биться до самой могилы,
И другой у нас Родины нет!
Вновь октябрь листает те фразы
Был суров ответ Метаксаса.
И застыла фашистская клика
На копье словес троеликих
Гор слышны халкидонских вздохи:
Охи[7]!
Охи! выдох свободной нации;
Безоружен Эмилио Грацци;
Помнят Питер и Сталинград
Звуков горна исконный лад:
Охи!
Матерь Божья сошла с Афона
Древних эллинов щит-оборона,
Христиан всех надежный Покров!
Сладким плодом на ветви веков,
Красной меткой на тканях эпохи
Охи!
Снова брезжит над миром рассвет
Кто-то тщится затмить его цвет
Молвим злу одним вздохом: «Нет»,
Вспоминая истории строки:
Охи!
За гранью откровенья
Изрек мне яблоневый цвет:
Постигнешь ль ты меня, поэт,
В моем нежнокипенье,
В буянье разноцветных гамм,
Тогда перо свое отдам
И сладко вдохновенье!..
О, как же дотянуться мне
В таинственной сей глубине
К бутону откровенья?
Молиться день и ночь ветрам,
Кто в силе, ангелов питать
Легко их дуновенье
Сих свежевытканных ветров.
Но ветр улыбкою сквозил:
«Непостижим, непостижим»
Душе успокоенье
Милуйся созданным, поэт
Прекрасен яблоневый цвет
За гранью откровенья!
Остров-ковчег
где пределов ни моря, ни памяти нет,
где сливаются небо и радужный свет,
брезжит тихий рассвет,
покаянный рассвет,
и молитвы горит здесь нетлеющий свет
там и чайки в лазурь по-иному кричат,
тожде дух свой
стремят
и плывем, и плывем, и плывем, и плывем,
рассекая пространство и время крылом
край моленьями очищен, как вешня вода,
край, досыта испивший горя, мук без стыда.
меж берез да и сосен кресты да кресты,
нашей горькой судьбины седые холсты.
край, далекий и близкий, в бескрае морском.
от веков Благодать здесь изваяла дом,
где эфир псалмопением весь растворен
да играет волна, как Пасхальный Канон!
где пределов ни моря, ни памяти нет,
где сливаются небо и солнечный свет,
брезжит тихий рассвет,
покаянный рассвет
в Вечность шествует остров-ковчег.
Поведает вечер морозный
А что есть тишина, поведает мне вечер,
Окутанный морозной дымкой снов.
И никнут голоса, и умолкают речи,
Но всё слышнее отзвуки веков
Стекает день в лазурном озаренье;
Молва истаивает в дланях льда.
Душа поет псалмами умиленья,
Когда мерцает дальняя звезда
Снежинки падают ложатся на ланиты[8],
И облачает иней бархат век,
И мир нам отверзается, как свиток,
И прорастает в небо человек.
И ты срываешь звезды, как ранеты,
Сиянье сердца отдаешь взаймы,
И сам себе ты кажешься планетой,
Преображенной таинством зимы.
Поведает о тишине мне точно вечер
В чарующей морозной дымке сна.
И никнут голоса, и умолкают речи,
И первозданность днесь обнажена.
Горечь памяти
Снова мчишься по этой трассе,
Ты, затерянный в техночасе.
От Кабула до Джелалабада
Снова дернуть за ручку Ада
А по правую руку река
Изумрудной свивается лентой
Сколько братьев моих на века
Ты сокрыла в объятьях смерти
Этих скал зубы-кашалоты
Сколько срезали здесь пехоты!..
Из-за каждой сопки, вершины
Смерть глядела на побратимов
А вдоль трассы оливки, orange
Я вкушаю горькую горечь.
А дорога всё дальше мчится,
Моя память рекой струится
А вот там, за тем перевалом,
Наши без вести скрылись капралы
Горька память восьмидесятых!
Сколько ж стежек тут невозвратных
В этой дивной стране, Афгани!..
Эвкалиптово свет дурманит
Весть о Пророке
Где горы свой мерный творят звукоряд,
Где орли привольно ширяют
И вьется кимвалов раскованный лад,
Просторы собой обнимая
Там дивный Захария Богу служил,
В предвестии Нова Завета,
И Богу во всём этот муж угодил
Сукупно с женой Лисаветой.
И дом их вон там, на вершине, стоял
Среди кипарисов, да лилий,
Да кактусов, да разноцветия трав
И был он во всём изобилен.
Лишь скорбью объята благая чета
В свершении лет благодатном:
Им Бог не послал в утешенье дитя,
А лета склонились к закату.
Когда же Захария в храме кадил,
Творя по обычаю чрЕду,
Тут ангел его посещеньем почтил,
О сына рожденье поведал,
Но тот не поверил: он был человек
Хоть праведен, немощью мечен.
И тотчас сомкнулись у старца уста,
И стихли в устах его речи:
Он нем был до мига блаженна, пока
Младенец, презревши закон естества,
Родился ниспали тут узы отца!..
«Ему Иоанн будет имя!» сей рек,
Вещал о Пророке он свету.
Утренняя молитва
Весть о Пророке
Где горы свой мерный творят звукоряд,
Где орли привольно ширяют
И вьется кимвалов раскованный лад,
Просторы собой обнимая
Там дивный Захария Богу служил,
В предвестии Нова Завета,
И Богу во всём этот муж угодил
Сукупно с женой Лисаветой.
И дом их вон там, на вершине, стоял
Среди кипарисов, да лилий,
Да кактусов, да разноцветия трав
И был он во всём изобилен.
Лишь скорбью объята благая чета
В свершении лет благодатном:
Им Бог не послал в утешенье дитя,
А лета склонились к закату.
Когда же Захария в храме кадил,
Творя по обычаю чрЕду,
Тут ангел его посещеньем почтил,
О сына рожденье поведал,
Но тот не поверил: он был человек
Хоть праведен, немощью мечен.
И тотчас сомкнулись у старца уста,
И стихли в устах его речи:
Он нем был до мига блаженна, пока
Младенец, презревши закон естества,
Родился ниспали тут узы отца!..
«Ему Иоанн будет имя!» сей рек,
Вещал о Пророке он свету.
Утренняя молитва
Перебирая травы, словно четки,
Вставало солнце над землей родной.
Луга, дубравы, все в алмазных блестках,
Молились, отражаясь красотой.
И псалмопенье над водой парило,
Скользил луч света, в зелени роясь.
Листалась Книга тайн неторопливо;
Веков искрилась радужная вязь.
Кони Пржевальского
Поздним вечером 21 августа в небе над
Чернобыльским реактором наблюдалось странное
явление: облака в виде лошадей Пржевальского
Кони Пржевальского на небосклоне
Стражи земные небесные «зоны».
Кони Пржевальского ночью заржали,
Зарево-пламя трикраты вещали.
Вздыбился лес вековечными кронами;
Звезды от жара здесь стали холодными
Зиждились села крестораспятием.
В сечи жестокой гинула братия.
Гинула рать за Адамов тот грех,
Что и доселе вершит человек,
Грех преслушания отчей любви
И утопает планета в крови!..
Сеятель вышел в час сеять недобрый
Чуждое зерно в почву дородну;
Сеял пшеницу, взошел лишь чернобыль
Зычно заржали крылатые кони!
Августа зов из палат этих атомных,
С пущей болот, с недоведомых чащей,
Что не уловит пылкий взгляд сталкера
На небосклоне кони Пржевальского.
Кони Пржевальского в злате-сапфире
Зов к нам, земным, из незримого мира.
Тополь Сталинграда
По мотивам стихотворения
Анатолия Гришина «Тополь войны»
Он слиток стонов, визгов, брязга стали
Он на посту довечный рядовой;
Его коренья кровью пропитались,
не лишь отцовской, верно, и чужой.
О, эти листья! Боли и страданий
На целый свет хватило бы с лихвой!
А он шумит весной надежд и счастья
Детишек смех под кроной той густой!
«Пантеры», «Тигры» зубы изломали
Об эти вековые дерева.
На островке средь Волги-океана
Тщеславцев смерть тут лютая нашла!..
Свидетель, самовидец тех баталий,
Что их умом постигнуть не дано
Потомкам шелестит во назиданье:
«Война, ребята, страшное кино!»
Он пережил младых своих героев
И матерей, взлелеявших сынов
И он стоит в зеленом вечном строе,
Как Вера, и Надежда, и Любовь!
Татьяна Харитонова
Харитонова Татьяна Анатольевна член Союза писателей России, детский семейный психолог. Родилась в Белоруссии 4 июня 1961 года, окончила Минский государственный педагогический институт имени Максима Горького. В настоящее время живет в Смоленске, является секретарем Смоленского объединения православных писателей «Одигитриевское», руководит детской литературной студией «Родничок».
В 2010 году была принята в Союз писателей России. За книгу «Реферат о Федоре Коне» удостоена литературной премии Смоленской епархии в номинации «Детская литература 2015». Является лауреатом международных литературных конкурсов «Славянская лира» (2014), «Симонов-ские чтения» (2015).
Автор многочисленных публикаций в литературном журнале «Десна», в сборнике стихов и прозы смоленских литераторов «Ожидание чуда» (2005), «Родник», «Сторона родная» Смоленской областной организации Союза писателей России, «Свет Одигитрии», в московском литературном альманахе «Неопалимая купина» (2008), в журнале «Смоленские епархиальные ведомости».