Маленький блог о большой #парадигме
Костя Ровинский
Корректор Елена Кулыгина
Дизайнер обложки Максим Новиков
© Костя Ровинский, 2020
© Максим Новиков, дизайн обложки, 2020
Предисловие
Болото постправды в современном обществе смердит столь зловонно, что все аспекты будущей парадигмы постмодерна рискуют пропитаться этими миазмами. Псевдофилософская ахинея и злобное шипение навечно «аналоговых» мудрецов с академическими степенями уже почти достигли гнусной цели превратить постмодерн в самую жуткую жуть в поле публичного дискурса. Критиканы постмодерна ненавидят цифровое будущее. Ненавидят, потому что боятся. Боятся потерять свое место в иерархии нынешнего социума смердящего общества потребления.
Но вертикальные иерархии обречены. Их всех неизбежно «угоризонталит» нигилистическая техносфера цифровой анархии. Пора подбросить в топку позитива. Ведь кому постмодерн война, а криптоанархистам мать родна. Пусть эта книга и не дотягивает до повести о настоящем постчеловеке, заряд бодрости и светлый взгляд на постсоциальное будущее она все-таки несет. Двенадцать глав двенадцать блог-постов, дырявящих дряхлую тушку позднего модерна кого-то «улыбнут», кого-то взбесят, а кого-то и раззадорят.
Эта книга не для потерявшихся в гиперкоммуникации социальных множеств. Она для свободного меньшинства диссоциальных общинников, выбравших синюю таблетку мышления. Неважно, сколько читателей осилит ее до конца. Важно, что в полку постмодернистского дискурса прибыло. Ибо только дискурс порождает феномены в наши дни.
Пост 1
О диктатуре дискурса. Почему слово дороже денег
Иван Иллич и дискурс-как-капитал. Контекстуализация экономики. Трепет перед печатным словом. «Ополченцы» и «террористы». В чем сила Твиттера, брат? Новости о нефти дороже нефти. Девальвация и ревальвация слов. Как стать капиталистом дискурса. Магия блоггеров. Дэвид Линч как носитель «ничто». «Улисс» и прощание с диктатурой смысла.
Обзъяны дружною гурьбой
На крышке гроба гоношились.
Форель сей башни такова:
Коль нету крышки гроба,
Так и нефиг гоношиться!
(Джим Льоша, «Басня»)Известный критик западной культуры Иван Иллич как-то сказал, что в двадцатом веке язык превратился в капитал. Он и некоторые интеллектуалы, плотно работавшие с тогдашним дискурсом, заметили, что слова стали утрачивать независимое значение. Не то чтоб они совсем обессмыслились, но именно контекст стал в конечном счете определять их значение. Сам же контекст оказался всецело обусловлен финансовыми потоками.
В отличие от большинства людей, говорящих на своем языке без какой-либо рефлексии касательно коммерческой ценности слов, Иллич уловил новый тренд: дискурс и финансы начали диффундировать. Идея неизбежной капитализации любого текста была весьма нетривиальной в доцифровую эпоху Иллича, не перегруженной еще словоблудием коммерческого копирайтинга.
Его гипотеза полностью подтвердилась в позднем «индастриале». Грубо монетизированный дискурс массовых коммуникаций возник из желаний и запросов тех, кто финансировал масс-медиа, что, однако, не было пределом эволюции второй сигнальной системы. Иван Иллич вряд ли предполагал, как далеко может зайти дело.
Сегодня мы живем в эпоху, когда функции денег мигрировали в слова нового глобального тезауруса. Веками слова служили единицами смысла. Теперь же мы вольны их использовать в качестве единиц стоимости, которые могут обеспечить собой кое-что (а может и абсолютно все) из материального мира. И даже без привязки к контексту.
Возьмем политику в качестве примера. Партии всегда спонсировались различными финансовыми институциями в той или иной форме. Для поддержки желаемого политического курса традиционно использовались либо деньги как таковые, либо то, что за деньги можно купить, либо те, кого за деньги можно нанять. А сегодня пара хлестких фраз в бесплатном Твиттере могут предопределить политическое направление целой страны со всеми ее достижениями и долгами.
Как в давнем, так и в недавнем прошлом фактическое благосостояние всегда было первично по отношению к тому, о чем говорили люди. А сегодня дискурс предваряет какие-либо материальные блага. Иными словами, модернистская монетизация контента уступает место постмодернистской контекстуализации экономики.
Это очевидно пока для немногих, но мы уже пересекли порог, за которым вопрос: «Что первично деньги или слова?» перестал быть вопросом как таковым. Во времена Иллича трудно было себе представить, что слова можно использовать в качестве единиц обмена или как валюту. И уж совсем невозможно было вообразить, что из тех же символов, которыми мы пользуемся при обычном письме, будут созданы специальные знаковые системы (или языки), функцией которых станет агрегатирование ценности (Биткоин). Столь сложное обратное взаимодействие дискурса и финансов могло появиться только в постиндустриальную эру. К сожалению, Иван Иллич, умерший в 2002 году, не успел стать этому свидетелем.
Кому-то может показаться надуманной капитализирующая функция дискурса. Другие могут заметить, что безграничная меркантилизация всякого контента подрывает самые основы человеческой культуры, в которой значение многих слов всегда имело сакральное измерение («в начале было Слово»). Наш подсознательный священный трепет перед печатным текстом выходит здесь на поверхность. Но этот атавизм времен премодерна неуместен в эпоху цифровых медиа. А старый алгоритм оценки опубликованных произведений, довлеющий над многими умами, доживает свои последние дни.
Покупая книги, мы оплачиваем тысячи слов авансом. Ведь мы обычно приобретаем книги до того, как их прочесть. Множество коммерческих текстов остаются нераспроданными, и мы «справедливо» считаем их авторов неудачниками. По умолчанию мы полагаем, что тысячи слов в непроданных книгах имеют нулевую ценность. Так бессознательно выявляет себя меркантильная ментальность рыночной экономики модерна.
В то же время мы ничего не имеем против тех, кто сколачивает весьма приличные деньги на совершенно некоммерческих текстах, написанных в далеком прошлом. Никого при этом не волнуют авторские права, ибо от древних авторов и костей не осталось. Все ныне известные священные книги давно распространяются на коммерческой основе. Часто мы платим гораздо больше за инфантильный комикс, чем за сакральный текст. Фактически печатное слово было десакрализовано тогда, когда появились первые книготорговцы. Модерн сделал ценность любого текста условной, нивелировав его сакральную суть монетизированной стоимостью. Постмодерн же претендует на возврат словам их безусловной ценности. Более того, он замахивается на большее, предлагая нам оценивать вещи вокруг при помощи дискурса.
Чтобы понять, как это работает, нужно почувствовать силу слова в конкретном контексте. Необходимо выяснить, сколько энергии может высвободить тот или иной дискурс. При этом следует помнить о самом процессе, позволяющем нам вообще воспринимать что-либо. Чтобы мир для нас существовал, мы вынуждены постоянно о нем думать. А думаем мы при помощи слов. Мы проговариваем мир, мы непрерывно артикулируем реальность. Язык является единственным творцом реальности и зеркалом бытия для человека, пусть даже кто-то с этим и не согласен.
В качестве иллюстрации давайте взглянем на то, как будет результировать реальность при смешении двух слов из нынешнего медийного дискурса. Важно заметить, что физический феномен, стоящий за обоими словами в нашем примере, останется неизменным. Сравним пару существительных «ополченцы» и «террористы». В контексте нынешней войны на Украине свободный гражданин этой страны легко превращается в заключенного, если путает указанные существительные в дискурсе легального украинского политикума. Само собой разумеется, что результирующие реальности, стоящие за обоими статусами, отличаются кардинальным образом свободный и зек. При этом те, кого назовут «ополченцами» или «террористами», останутся все теми же пророссийскими повстанцами из Донбасса. Но дело то в том, что официальная украинская пропаганда именует их исключительно террористами.
Любое политическое преследование исторически имело место тогда, когда некий частный дискурс вступал в противоречие с тем, что декларировалось на официальном уровне. Все мы хорошо знакомы с такими явлениями, как самиздат и подпольная литература, они не являются изобретением постмодерна. Дискурс революционных организаций всегда считался некоммерческим. Активисты и революционеры направляли свой призыв массам, способным изменить определенный социальный порядок, что, в свою очередь, потенциально могло улучшить их экономическое положение (на этом, кстати, и погорели все социальные революции, к чему мы еще не раз вернемся далее).